Эван обыскал несчастного пленника и отобрал у него «беретту», МИРС, мобильный телефон и диск в полупрозрачном пластиковом конверте.
– Отдайте! – взмолился Гассан. – На этом диске очень важные сведения! Меня убьют, если он исчезнет!
– Боюсь, ты исчезнешь раньше, – задумчиво сказал Натан, передавая Эвану на хранение «Башню Смерти». Гассан, решив, что Натан здесь главный, бухнулся перед ним на колени. Но тот передал «беретту» раву Хаиму, и араб, поняв, что обратился не по адресу, двинулся на коленях к раву Хаиму.
Последний принялся ее разглядывать, и Гассан, истолковав превратно намерения еврея, начал умолять, размазывая по чумазому лицу слезы, смешанные с пылью и песком:
– Пожалуйста! Не убивайте меня! Слышите?! Не убивайте! Я вас очень прошу! Я вам все расскажу, что знаю, только не убивайте! Не убивайте!
– Ну и что же ты нам расскажешь? – спросил рав Хаим, скрестив руки на груди и расставив ступни, как говорят физкультурники, на ширину плеч.
Вид у него был внушительный, можно даже сказать, грозный. Он сильно смахивал на злодея из американского боевика, который взглядом, несущим смертный приговор, смеривает положительного героя, связанного и с гордо поднятой головой ожидающего своей участи. Но рав Хаим сам стоял с гордо поднятой головой, с острием бороды, занесенным над несчастным пленником, точно черный кинжал.
– Что ты такого интересного можешь нам рассказать, что могло бы спасти тебе жизнь, и всерьез ли ты надеешься, что ее еще можно спасти? – проговорил голливудский злодей рав Хаим, чем окончательно привел боевой дух Гассана в состояние Помпеи после извержения Везувия. От ужаса тот даже плакать перестал. И умолять. Вскочил с колен, чтобы тут же сесть на попу, и голосом, исполненным обреченности, поведал столпившимся поселенцам о задании, которое получил от Мазуза, и о засаде, что ожидает их на пути в Канфей-Шомрон. Когда рассказ был закончен, на Гассана обрушилась лавина уточняющих вопросов, из ответов на которые стало ясно, что он точно не знает, где их ожидает засада. Но ему известно, что его двоюродный брат как раз сейчас вышел из Мухайям-Фариа, чтобы встретить их. «Плюс накиньте сколько-то минут на то, чтобы устроиться на боевых позициях, и получится, что они вам готовят гостеприимную встречу где-то между дорогой на Таллузу и пятьсот восемьдесят восьмым шоссе. Это место называется «Ущелье Летучих Мышей». Знаете, там старая грунтовая дорога вдоль скал идет. А по другую сторону – кусты. Так вот, если те прилягут в этих кустиках, то вам всем вскорости придется прилечь на дорожке».
К концу своего повествования Гассан настолько расхрабрился, что стал отпускать подобные наглые шуточки. Но его никто не остановил. Все пребывали в задумчивости. Лишь когда Гассан, окончательно освоившись, заявил, что на месте евреев он бы... рав Хаим прервал его.
– На месте евреев вы не будете, – сказал он. – Евреи сами будут на своих местах. Вернутся в свои жилища, на свою землю, и будут.
Потом посмотрел на него, как старый атаман на молодого разбойника, и скомандовал:
– Свяжешься со своим командиром и скажешь, что мы только что прошли в нужном направлении.
– Ты что, Хаим? – возмутился Натан. – Кому ты веришь? Это ловушка, ловушка!
– Ловушка, говоришь? – рав Хаим прищурился. – Не будет никакой ловушки!
Он взглянул на застывшего на земле Гассана. У того на лице уже не страх отражался, а полная отрешенность. Последняя реплика Изака, которого он почему-то все еще подозревал в главенстве у евреев, вновь повергла его в состояние отчаянья, столь сильного, что он даже бояться перестал, поскольку, поймав холодный взгляд рава Хаима, уже не числил себя в живых. Вернуть страх ему можно было только вместе с надеждой. Рав Хаим интуитивно ощутил это и окликнул его:
– Эй ты, араб, как там тебя?
Араб, на тот момент безымянный и безгласый, молчал.
– Пойдешь с нами, – провозгласил рав Хаим.
До Гассана не сразу дошло... нет, не то, что его берут с собой, и даже не то, что он, скорее всего, доживет до рассвета и, возможно, по воле Аллаха и этих неожиданно великодушных врагов, проживет и еще. Все это всплыло уже потом! А на тот момент слова рава Хаима сообщили ему лишь тот факт, что он еще существует. А следовательно, его зовут Гассан.
– Гассан... – пролепетал он. – Меня зовут Гассан!
– Ну вот и отлично, – согласился рав Хаим, понимая, что глыба молчания с места сдвинута и что, вернувшись к жизни, парень снова начнет за эту жизнь цепляться. – Гассан так Гассан. Значит, слушай, Гассан! Ты сейчас пойдешь с нами. Другой дорогой. Будешь идти рядом со мной.
На ладони у него зачернела уже знакомая Гассану «беретта».
– Сейчас в этом револьвере десять патронов, а в тебе ни одного. Малейший подвох – и в тебе будет десять пуль, а в нем ни одного.
Демонстративно отвернувшись, он сделал шаг в сторону. Но там на беду стоял Натан Изак, который сбил весь его пафос словами:
– Знаешь, Шестьдесят Восьмой, Вс-вышний использует самые неожиданные орудия, чтобы спасти свой народ. Например – твой мочевой пузырь.
И слегка подпрыгнул. Рав Хаим собрался было обидеться, но вдруг вспомнил, что так и не сделал того, ради чего отстал от отряда.
* * *
Шауль сидел на краю кровати и буквально физически ощущал, как жуткие предчувствия толпой обступают его. Он не ведал, что его завтра ждет, но твердо верил, что лишь Сегаль своей молитвой может ему помочь. Увы, из-за пропажи мобильного телефона сейчас именно это было нереально. Кто-то тронул его за плечо. Он поднял голову. Перед ним стоял милуимник, недавно прибывший на базу. Шауль знал, что среди репатриантов из России религиозные люди – редкость. Но у этого был акцент, который ни с каким другим спутать нельзя, и одновременно – крупной вязки кипа. Шауль с ним почти не общался, хотя порой замечал, что тот с симпатией поглядывает на одного из немногих на базе собратьев по вере. Тем не менее, он был удивлен, увидев, кто пожаловал.
– Шауль! – объявил гость с какой-то понижающей интонацией, словно не собирался говорить ничего больше, а просто проконстатировал факт: дескать, ты – Шауль. Тот начал мучительно вспоминать, как зовут этого коренастого, не слишком молодого мужчину, говорящего на довольно слабом иврите с полным пренебрежением к таким роскошествам, как мужской и женский роды и прочей грамматической лабуде. Опять же непонятно было, как реагировать на странное поведение нового друга.
– Не помнишь мое имя? – произнес русский одновременно с укоризной и сочувствием. – Ашер я.
Нет, не Ашер. Шауль слышал, как друзья называли этого коренастого усача каким-то именем, созвучным имени Ашер. Ну конечно же – Саша! Распространенное русское имя. Теперь оставалось лишь решить, как себя вести с этим псевдо-Ашером. Для начала Шауль осведомился:
– Как дела, Саша?
– Нормально! – осклабился тот, не обратив внимания на жонглирование именами. А затем без лишних слов перешел к сути проблемы:
– Давай выпьем!
Энтузиазм, вложенный в эти слова, свидетельствовал о том, что речь не идет о простом утолении жажды.
Шауль был в том самом состоянии, когда стресс снимают алкоголем, но не умел этого делать, поэтому слегка опешил. Он, разумеется, слышал о некоторых русских традициях, но никак не мог заподозрить этого симпатичного репатрианта в алкоголизме.
– Настроение поганое, – пояснил Саша-Ашер. – Завтра ты, конечно, откажешься драться с поселенцами. Я тоже. Потому и к тебе пришел, что по тебе видно – ты против. А остальные... Дай Б-г, чтобы нас поддержало побольше народу...
– Ну, я – поселенец. А ты? Ты-то почему?
– А я еврей, – отрезал «русский». – Как я могу не пускать евреев домой? Хотя... – он мрачно причмокнул. – Ничего хорошего меня, конечно, в результате этого не ждет. Будет скандал. Дойдет до университета, где я преподаю. Считай, в следующем семестре часов мне уже не дадут.
Потом, сидя на полу в грязной каптерке, куда Шауль отправился, в основном, из любопытства, чтобы посмотреть, как это делается у русских, и глядя, как репатриант разливает водку по пластиковым стаканам, с почетом занявшим свое место на табурете рядом с нарезанной колбасой, он не удержался и спросил, в каких еще экзотических помещениях в бытность свою россиянином совершал его собутыльник возлияния и с кем.
– Я в России не пил даже пива, – мрачно отвечал тот, протягивая Шаулю наполненный до краев стакан.
Шауль испытал двойное изумление. Его удивило это «даже». Сам он не мог припомнить, пробовал ли когда-нибудь пиво, и уж точно не видел принципиальной разницы между пивом, вином или чем покрепче. А что до водки, то на Пурим нескольких капель на донышке ему хватало, чтобы выполнить заповедь, то бишь уклюкаться до такой степени, чтобы перепутать праведного Мордехая со злодеем Аманом, и тем самым лишний раз признать, что по большому счету оба они, как и все на свете и даже мы с вами, суть лишь фигурки в большой шахматной игре, которую ведет Вс-вышний.
