После того как объявили приговор военного суда, утвержденный командиром отряда особого назначения, Крылова и Шумилина перевели в карцер. Трое приговоренных к расстрелу членов судового комитета оказались вместе. Они крепко обнялись, пожали друг другу руки.
— Похоже, и в самом деле собираются нас расстрелять, — заговорил первым Авилов.
— Барон шутить не станет, — отозвался Шумилин.
— Давайте подумаем вместе, как выпутаться, — с каким-то странным спокойствием предложил Крылов.
— Попробуй выберись отсюда, — мрачно отмахнулся Шумилин. — Двери железные. Часовой…
— А если уговорим его, — сказал Крылов.
— Скорее, он из учеников-кочегаров, — в сомнении подкачал головой Авилов. — И темен, наверное, как штаны пожарника…
Помолчали все трое.
Откуда-то сверху с трудом проникали в карцер еле различимые звуки человеческих голосов и сигнальные трели боцманских дудок. Через определенные промежутки времени доносился бой отбиваемых склянок.
На крейсере своим чередом шла повседневная жизнь. Как будто ничего не случилось! Близкая смерть казалась всем троим чудовищной, невероятной.
Крылов не мог никак поверить, что в следующее утро убьют его на палубе крейсера, на глазах у нескольких сотен матросов, замерших в двухшеренговом строю. «Неужели на этой точке оборвется жизнь? — с каким-то удивлением думал Крылов. — Ведь пройдено так мало, а сделано еще меньше. Неужто все для меня кончится и ничего больше не будет? Лишь темнота и сырость…»
Он невольно представил себя на дне бухты с колосниковой решеткой, привязанной к ногам. Озноб пробежал по коже.
Авилов лежал на спине и задумчиво глядел в потолок. Тусклый свет электрической лампочки освещал его осунувшееся, небритое лицо. Авилов думал о жене, которую не видел четыре года и больше, наверное, не увидит. Мысли о ней с такой силой сжимали грудь, что временами ему становилось нечем дышать.
Шумилин сидел рядом с ним. Он весь ушел в себя. Воспоминаниями детства минер старался отогнать мрачные мысли, но это ему не удавалось.
— Неужели будет казнь? — первым нарушил молчание Крылов.
— Об этом же думаю, — ответил Шумилин, обрадованный, что один из них заговорил наконец.
— В такое время, когда революция сметает мерзость старых порядков, нас хотят прикончить! — вскочил на ноги Авилов. — Не посмеют!
— А если приведут на крейсер британских солдат и морских пехотинцев? Тогда — конец. Оказавшись под прицелом у англичан, матросы не смогут помочь нам.
— И все-таки не видать Остен-Сакену Мурмана как своих ушей, — задумчиво протянул Авилов. — И даже в том случае, если нас не будет в живых, крейсер не пойдет на бойню.
— Я тоже считаю: и без нас произойдет восстание, — согласился Крылов. — Пусть только выйдет корабль в море. Англичан, я думаю, не прихватит с собой Остен-Сакен.
— Надоели мы им здесь хуже горькой редьки, — какой-то вымученной улыбкой осветилось вдруг печальное лицо Шумилина. — Не уйдет корабль своим ходом — на буксирах выведут.
— Англичане — народ деловой: зря кормить не станут, — подхватил Авилов. — Еще в доке укорял мастерюга наших: «Только бухту пачкаете, отправлялись бы восвояси».
Потом они говорили о постороннем. Мирной беседой старались отогнать мысли о предстоящей казни.
Уснули, когда перевалило за полночь. Но спать им пришлось недолго. Шум заработавших двигателей разбудил их.
— Крейсер собирается выходить в море, — сказал Крылов.
— Да, просто так не стали бы разводить пары, — подхватил Авилов.
Вскоре донесся сверху скрежет выбираемой якорной цепи. Корабль вздрогнул и начал мерно покачиваться. Нетрудно было догадаться, что дали ход.
Шли больше часа. Потом крейсер остановился.
«Что будет?» — подумал каждый из сидевших в судовом карцере.
Раздались голоса за дверью. Лязгнул засов.
В проеме раскрывшейся двери появился Эразмус.
— А ну вылезайте на солнышко, субчики! — с издевкой произнес мичман. — Хватит, засиделись!
21
Крейсер «Печенга» бросил якорь на рейде дикой бухты Мидсбой. В нескольких кабельтовых от флагманского корабля застопорили ход миноносцы.
По сигналу «Большой сбор» команда «Печенги» выбежала на верхнюю палубу. Дежурный по кораблю выстроил матросов в две шеренги. Офицеры сгрудились на спардечном мостике. Все замерли в ожидании.
Из кормового карцерного люка высунулась голова Шумилина. Потом показались Крылов и Авилов. У всех троих были связаны шкертами руки.
Шестеро караульных с винтовками наперевес шли в нескольких шагах от них.
Приговоренных к казни отвели на корму. Поставили лицом к воде.
Дежурный по крейсеру резким движением вытащил из кармана лист бумаги, развернул его и громким голосом начал читать приговор:
— «Бухта Мидсбой, марта двадцать седьмого, года тысяча девятьсот семнадцатого.
Военный суд особого присутствия под председательством старшего лейтенанта Корнева, в составе лейтенантов Соловьева и Вурстера, прапорщика Яхонтова большинством мнений при одном воздержавшемся признал подсудимых Авилова, Крылова и Шумилина виновными в тайном сговоре и подстрекательстве к явному восстанию.
В соответствии со статьями 1019 и 1020 Свода морских постановлений суд приговорил виновных к смертной казни через расстреляние.
Приговор суда вошел в законную силу после конфирмования командиром отряда особого назначения».
По двум матросским шеренгам пронесся ропот. Лица матросов повернулись туда, где стояли в ожидании смерти трое их товарищей.
Сверху со спардечного мостика пристально следили за происходящим на палубе два десятка вооруженных револьверами офицеров. Острый взгляд Остен-Сакена медленно скользил по обескровленным лицам матросов. Капитану первого ранга хотелось увидеть на них выражение страха. Один только страх был необходим ему.
Возле приговоренных к казни остановился отец Иннокентий. Священник был трезв и твердо стоял на ногах. Он поднял крест и хотел причастить стоявшего крайним Крылова. Тот отвернулся.
Отказались от церковного причастия Шумилин и Авилов.
Откуда-то принесли саваны.
Двое караульных отложили ружья и стали обряжать осужденных. У одного из молодых матросов дрожали руки, и он никак не мог завязать тесемки на затылке Авилова.
— Боцман, брезент! — не выдержав, крикнул Эразмус. Но брезента он не дождался. Замешкавшийся караульный завязал наконец тесемки и взял в руки винтовку.
Раздалась сухая дробь барабанов.
— Караул, изготовиться! — скомандовал Эразмус.
