– А чтобы сделать это, – продолжила я, – луч света должен знать свое назначение. Если назначение изменится, изменится и путь.
Гэри снова кивнул.
– Верно. Понятие «быстрейшего пути» не имеет смысла, если не известно назначение. А чтобы рассчитать, сколько времени займет тот или иной путь, нужно знать, что именно лежит на этом пути, например, где находится поверхность воды.
Я смотрела на салфетку со схемой.
– И луч света должен знать все это заранее, прежде чем начнет двигаться, верно?
– В общем, да, – ответил Гэри. – Свет не может просто пуститься в путь, а потом скорректировать курс, поскольку в таком случае путь не будет самым быстрым. Свет должен с самого начала сделать все расчеты.
Луч света должен знать, где в конце концов окажется, прежде чем выбрать направление движения, подумала я. Я знала, что это мне напоминает.
Я посмотрела на Гэри.
– Именно это меня и тревожило.
Помню, когда тебе будет четырнадцать, ты выйдешь из спальни с изрисованным граффити ноутбуком в руке, готовя школьный доклад.
– Мам, когда обе стороны могут выиграть, как это называется?
Я подниму взгляд от своего компьютера и статьи, которую буду писать.
– Ты имеешь в виду беспроигрышную ситуацию?
– Есть какое-то специальное название, какое-то математическое слово. Помнишь, когда приезжал папа, он рассказывал о фондовой бирже? Он использовал это слово.
– М-м, звучит знакомо, но не могу вспомнить, что он сказал.
– Мне нужно знать. Хочу использовать эту фразу в докладе по общественным наукам. Я не смогу найти никакой информации, если не буду знать названия.
– Прости, но я тоже не знаю. Почему бы тебе не позвонить отцу?
Судя по выражению твоего лица, на такие жертвы ты не готова. В настоящий момент ваши с отцом отношения будут натянутыми.
– А ты можешь позвонить папе и спросить? Но не говори ему, что это для меня.
– Полагаю, ты сама можешь ему позвонить.
– Господи, мама! – взорвешься ты. – С тех пор как вы с папой расстались, от вас никакой помощи с домашним заданием!
Удивительно, в сколь различных ситуациях ты будешь вспоминать развод.
– Я помогала тебе с домашним заданием.
– Миллион лет назад, мама!
Я не стану обращать на это внимания.
– Я бы помогла тебе, если б могла, но я не помню, как это называется.
Ты в гневе уйдешь в свою комнату.
Я практиковала гептапод B при каждой возможности, с другими лингвистами и сама по себе. Новизна чтения семасиографического языка бросала вызов, которого не было в гептаподе A, и мои успехи будоражили меня. Со временем предложения, которые я писала, стали более стройными, более связными. Я достигла точки, когда результат был лучше, если я не сосредоточивалась на процессе. Вместо того чтобы тщательно составлять предложение, прежде чем написать его, я могла сразу начать рисовать штрихи; мои первые штрихи почти всегда сочетались с элегантным изложением того, что я пыталась сказать. У меня появлялись навыки, как у гептаподов.
Более интересным был тот факт, что гептапод B оказывал влияние на ход моих мыслей. Обычно для меня думать означало говорить внутренним голосом, то есть, по-научному, мои мысли были закодированы фонологически. Чаще всего мой внутренний голос говорил на английском, но это было необязательно. Летом после окончания школы я посещала интенсивные курсы по изучению русского языка. К концу лета я думала и даже видела сны на русском. Но это всегда был устный русский. С другими языками – то же самое: голос, безмолвно говорящий вслух.
Идея мыслить лингвистическим, но не фонологическим образом всегда привлекала меня. Родители одного моего друга были глухими; он вырос, пользуясь американским языком жестов, и говорил, что часто думает на амслене[27] вместо английского. Я гадала, каково это – иметь мысли, закодированные жестами, размышлять при помощи внутренних рук, а не внутреннего голоса. С гептаподом B я испытывала нечто столь же непривычное: мои мысли превращались в графически закодированные. Случались похожие на транс моменты, когда их выражал не внутренний голос; вместо этого перед моим мысленным взором возникали семаграммы, разраставшиеся, словно изморозь на стекле.
Мой язык становился более беглым, и структуры семаграмм теперь возникали полностью сформировавшимися, выражая сложные идеи. Однако мои мыслительные процессы от этого не ускорились. Вместо того чтобы рвануться вперед, мое сознание балансировало на грани симметрии, лежавшей в основе семаграмм. Семаграммы казались чем-то большим, нежели простой язык; это была почти мандала. Я заметила, что впадаю в транс, созерцая взаимозаменяемость исходных посылок и выводов. Не существовало обязательного способа соединения высказываний, «хода мысли»; все части рассуждения были одинаково сильны, все имели одинаковый приоритет.
Представитель Госдепартамента по имени Хосснер инструктировал американских ученых о планах работы с гептаподами. Мы сидели в комнате для видеоконференций и слушали его лекцию. Наш микрофон был выключен, чтобы мы с Гэри могли обмениваться комментариями, не перебивая Хосснера. Я опасалась, что Гэри испортит себе глаза, так часто он их закатывал.
– У них должна быть какая-то цель, раз они проделали такой путь, – звучал из колонок тоненький голос дипломата. – Слава богу, не похоже, чтобы их целью было завоевание. Но если не это, то что? Они разведчики? Антропологи? Миссионеры? Каковы бы ни были их мотивы, им что-то от нас нужно. Возможно, это полезные ископаемые нашей Солнечной системы. Возможно, информация о нас самих. Возможно, право читать людям проповеди. Но что-то точно есть.
– Мое мнение таково: возможно, торговля и не является их мотивом, но это не значит, что мы не можем торговать. Нам просто нужно узнать, почему они здесь и что им от нас требуется. Получив эту информацию, мы сможем начать торговые переговоры.
– Должен подчеркнуть, что нашим отношениям с гептаподами необязательно быть враждебными. Это не та ситуация, когда каждая их победа оборачивается нашим поражением, или наоборот. Если будем вести себя правильно, обе стороны могут оказаться в выигрыше.
– Хочешь сказать, это кооперативная игра? – с насмешливым недоверием спросил Гэри. – Боже ты мой.
– Кооперативная игра.
– Что? – Ты изменишь курс, вернувшись из спальни.
– Когда обе стороны могут выиграть. Я только что вспомнила, это называется кооперативная игра.
– Точно! – скажешь ты, записывая название на ноутбуке. – Спасибо, мама!
– Похоже, я все-таки знала, – замечу я. – Все эти годы с твоим отцом не прошли даром.
– Я знала, что ты знаешь, – скажешь ты. Внезапно порывисто обнимешь меня, и твои волосы будут пахнуть яблоками. – Ты лучшая.
– Луиза?
– М-м? Прости, я отвлеклась. Что ты сказал?
– Я спросил, что ты думаешь о нашем мистере Хосснере?
– Предпочитаю о нем не думать.
– Я тоже пробовал игнорировать правительство, вдруг оно куда-нибудь денется? Не делось.
В подтверждение слов Гэри Хосснер продолжил болтать:
– Ваша непосредственная задача – обдумать то, что вы узнали. Искать любую зацепку, которая может нам пригодиться. Есть ли хоть какие-то указания на то, чего хотят гептаподы? Что они ценят?
– Надо же, а нам это и в голову не пришло, – сказала я. – Немедленно приступим, сэр.
– Самое печальное то, что именно этим нам и придется заняться, – ответил Гэри.
– Вопросы есть? – спросил Хосснер.
Заговорил Бургарт, лингвист зеркала в Форт-Уорте:
– Мы много раз проходили это с гептаподами. Они утверждают, что явились сюда наблюдать и что информация не продается.
– Они хотят, чтобы мы так думали, – ответил Хосснер. – Но посудите сами, как это может быть правдой? Я знаю, что время от времени гептаподы ненадолго перестают общаться с нами. Возможно, это тактический маневр. Если завтра мы перестанем общаться с ними…
– Разбуди меня, если он скажет что-то интересное, – сказал Гэри.
– Я как раз хотела попросить тебя о том же.
В тот день, когда Гэри впервые объяснил мне принцип Ферма, он упомянул, что почти любой физический закон можно переформулировать как вариационный принцип. Но когда люди думают о физических законах, они предпочитают причинные формулировки. Я это понимала: все физические характеристики, которые люди считали интуитивными, вроде кинетической энергии или ускорения, являлись свойствами объекта в конкретный момент времени. И это соответствовало хронологической, причинной интерпретации событий: один момент проистекал из другого, причины и следствия порождали цепную реакцию, которая тянулась из прошлого в будущее.
Напротив, физические характеристики, которые считали интуитивными гептаподы, вроде «действия» и других вещей, определяемых интегралами, имели смысл только в сочетании с периодом времени. И это соответствовало телеологической интерпретации событий: наблюдая за событиями на протяжении периода времени, ты понимал, что существует условие, которое должно быть выполнено, цель, состоящая в минимизировании или максимизировании. И чтобы добиться этой цели, требовалось знать начальное и конечное настояние, требовалось знать следствия, прежде чем запустить причины.
