Внезапно я вспомнила, что однокоренным словом с «перформативным» было «перформанс», которым можно описать ощущение от разговора, когда заранее знаешь, что будет сказано: это было похоже на представление.
– Но это повысит вероятность того, что они дадут нам то, о чем мы попросили? – поинтересовался полковник Вебер. Он в глаза не видел сценарий, однако его ответы в точности совпадали с нужными репликами.
– Понятия не имею, – сказала я. – Сомневаюсь, с учетом того, что это не их традиция.
– Если мы вручим подарок первыми, повлияет ли ценность нашего подарка на их подарок?
Он импровизировал, в то время как я долго готовилась к этому неповторимому шоу.
– Нет, – сказала я. – Насколько мы понимаем, ценность предметов обмена не имеет значения.
– Если бы только мои родственники считали так же, – криво усмехнулся Гэри.
Я смотрела, как полковник Вебер поворачивается к нему.
– Вы обнаружили что-то новое в ходе обсуждения физики? – спросил он, точно угадав момент.
– Если вы имеете в виду новую для человечества информацию, то нет, – ответил Гэри. – Гептаподы придерживаются установившегося порядка. Если мы показываем им что-то, они показывают нам свою формулировку, но не предлагают что-то свое и не отвечают на наши вопросы о том, что им известно.
Высказывание, бывшее спонтанным и непринужденным в контексте человеческой беседы, превратилось в ритуальный ответ в свете гептапода B.
Вебер нахмурился.
– Ну хорошо, посмотрим, что на это скажет Госдепартамент. Возможно, нам удастся организовать некую церемонию обмена дарами.
Подобно физическим событиям с их причинной и телеологической интерпретациями, каждое лингвистическое событие тоже имеет две интерпретации: передача информации и выполнение плана.
– Думаю, это хорошая идея, полковник, – сказала я.
Двусмысленность, которой почти никто не заметил. Семейная шутка. Не просите объяснять.
Я делаю успехи в гептаподе B, но знаю, что в действительности воспринимаю реальность не как гептапод. Мое сознание предназначено для человеческих, последовательных языков, и никакое погружение в инопланетный язык не сможет полностью изменить его. Я вижу мир как гибрид человека и гептапода.
Прежде чем я научилась думать на гептаподе B, мои воспоминания копились подобно столбику сигаретного пепла, отходы бесконечно слабого огонька моего сознания, отмечавшего последовательное настоящее. Когда я выучила гептапод B, новые воспоминания начали укладываться, словно огромные блоки, каждый из которых по продолжительности соответствовал годам, и хотя эти блоки ложились не по порядку и не последовательно, вскоре они составили пять десятилетий. На протяжении этого периода я буду знать гептапод B достаточно хорошо, чтобы думать на нем, начиная с бесед с Трескуном и Фыркуном и заканчивая моей смертью.
Обычно гептапод B влияет только на мою память: мое сознание плетется так же, как и прежде, мерцающий огонек едва теплится, и различие лишь в том, что пепельный столбик воспоминаний тянется как назад, так и вперед: настоящего горения не происходит. Но иногда гептапод B захватывает меня целиком, и я одновременно переживаю прошлое и будущее; мое сознание становится полувековым углем, тлеющим вне времени. В моменты таких озарений я воспринимаю эти полвека как одновременность. Этот период охватывает остаток моей жизни – и всю твою.
Я написала семаграммы для «процесс создать-конечную-точку включая-нас», имея в виду: «давайте приступим». Фыркун ответил утвердительно, и демонстрация началась. На втором экране, который установили гептаподы, появилась серия изображений, состоявших из уравнений и семаграмм; один из наших видеоэкранов тоже начал показывать изображения.
Это был второй «обмен подарками», на котором я присутствовала, всего восьмой по счету, и я знала, что он станет последним. В палатке у зеркала было полно людей; здесь присутствовал Бургарт из Форт-Уорта, а также Гэри и физик-ядерщик, различные биологи, антропологи, старшие военные чины и дипломаты. К счастью, воздух в палатке охлаждал кондиционер. Позже мы изучим записи изображений гептаподов, чтобы узнать, каков был их «подарок». Наш представлял собой наскальные рисунки из пещеры Ласко.
Мы все столпились возле второго экрана гептаподов, пытаясь уловить суть мелькавших изображений.
– Предварительные заключения? – спросил полковник Вебер.
– Это не возврат, – ответил Бургарт.
В ходе прошлого обмена гептаподы дали нам информацию о нас самих, которой мы снабдили их прежде. Госдепартамент пришел в ярость, но у нас не было причин считать это оскорблением: возможно, это лишь означало, что ценность данных действительно не играла роли в обменах. Нельзя было исключать, что гептаподы еще снабдят нас космическим двигателем, или холодным ядерным синтезом, или каким-то иным желанным чудом.
– Похоже на неорганическую химию, – сказал физик-ядерщик, показывая уравнение, прежде чем его сменила другая картинка.
Гэри кивнул.
– Возможно, это материаловедение, – согласился он.
– Быть может, мы наконец к чему-то пришли, – сказал полковник Вебер.
– Хочу еще картинки со зверюшками, – прошептала я тихо, чтобы услышал только Гэри, и по-детски надулась. Он улыбнулся и ткнул меня. Я действительно хотела, чтобы гептаподы прочитали очередную лекцию по ксенобиологии, как на двух прошлых обменах; судя по этим лекциям, люди были ближе к гептаподам, чем все другие виды, с которыми те сталкивались. Или еще одну лекцию по истории гептаподов: она пестрела видимыми нелогичными заключениями, но все равно была интересной. Я не хотела, чтобы гептаподы делились с нами новой технологией, потому что не желала видеть, что с ней могут сотворить наши правительства.
Во время обмена информацией я следила за Фыркуном, высматривая признаки нехарактерного поведения. Как обычно, он почти не двигался; я не видела никаких указаний на то, что вскоре случится.
Минуту спустя экран гептаподов погас, а еще через минуту наш тоже отключился. Гэри и большинство других ученых столпились вокруг крошечного видеоэкрана, на котором воспроизводилась презентация гептаподов. Я слышала, как они обсуждают необходимость вызвать специалиста по физике твердого тела.
Полковник Вебер повернулся.
– Вы двое, – сказал он, показав сначала на меня, затем на Бургарта, – договоритесь о времени и месте следующего обмена.
Потом проследовал за остальными к экрану.
– Сейчас, – откликнулась я. Спросила Бургарта: – Кто возьмет на себя честь, ты или я?
Я знала, что Бургарт так же хорошо выучил гептапод B, как и я.
– Это твое зеркало, – ответил он. – Действуй.
Я снова уселась за переговорный компьютер.
– Готова спорить, в аспирантуре тебе и в голову не приходило, что ты будешь работать армейским переводчиком.
– Это точно, – сказал он. – До сих пор не могу в это поверить.
Каждая наша фраза казалась отрепетированным разговором шпионов, которые встретились в людном месте, но держат прикрытие.
Я написала семаграммы для «место обмен-передача разговор включая-нас» с вопросительной модуляцией.
Фыркун написал ответ. Теперь мне пришла пора нахмуриться, а Бургарту – спросить:
– Что он имеет в виду?
Бургарт ни на мгновение не вышел из роли.
Я написала запрос на уточнение; ответ Фыркуна был прежним. Потом он выплыл из комнаты.
Этот акт нашей пьесы подошел к концу.
Полковник Вебер приблизился к нам.
– Что происходит? Куда он делся?
– Он сказал, что гептаподы уходят, – ответила я. – Не только он – все они.
– Позовите его назад. Спросите, что это значит.
– Э-э, не думаю, чтобы у Фыркуна был пейджер, – сказала я.
Изображение комнаты в зеркале исчезло столь внезапно, что мои глаза лишь секунду спустя поняли, что видят другую сторону палатки. Зеркало стало совершенно прозрачным. Беседа у экрана с записями стихла.
– Что за чертовщина тут творится?
Гэри обошел зеркало, дотронулся рукой до задней поверхности: я видела бледные овалы в местах, где кончики его пальцев соприкасались с ней.
– Полагаю, – сказал он, – мы только что стали свидетелями трансмутации на расстоянии.
Я услышала тяжелые шаги по сухой траве. В палатку ворвался запыхавшийся солдат с огромной рацией в руке.
– Полковник, сообщение из…
Вебер выхватил у него рацию.
Помню, каково будет наблюдать за тобой, когда тебе будет всего один день. Твой отец ненадолго отлучится в больничный кафетерий, ты будешь лежать в своей колыбельке, а я склонюсь над тобой.
После родов пройдет совсем мало времени, и я все еще буду чувствовать себя выжатой как лимон. Ты будешь казаться слишком маленькой, учитывая, какой огромной я ощущала себя во время беременности; клянусь, во мне хватило бы места для кого-то намного крупнее и крепче тебя. Твои ручки и ножки будут длинными и тонкими, еще лишенными пухлости. Твое личико будет красным и сморщенным, отекшие веки будут крепко сжаты – фаза гнома, предшествующая фазе ангелочка.
