доме занимала прислуга, обязанности которой заключались в воспитании детей. Гувернантки и гувернеры, часто иностранного происхождения, имели более высокий статус, нежели обычные крепостные. Изначально многие из них неважно владели предметом и главное, чему могли обучить своих подопечных, – это иностранным языкам.
Однако в 1755 году императрица Елизавета Петровна своим указом запретила гувернерам заниматься обучением детей без специального экзамена, который можно было сдать в Московском университете или в Петербурге в Академии наук.
Нарушителей ждал штраф и высылка за пределы империи. Но всегда находились способы обойти законы. В 1769 году в новиковском журнале «Трутень» был описан случай, имевший под собой реальную основу: группа авантюристов покинула Францию, чтобы существенно пополнить свои кошельки. И выбрали конечной целью – галломанскую Россию. Прекрасно зная, как в Петербурге и в Москве ценят все французское, придумали себе и красивую биографию: якобы все они из очень знатных семейств, сплошь бароны, графы и маркизы, но в силу тяжелых обстоятельств были вынуждены зарабатывать на пропитание. Устроиться мошенники решили к самым знатным фамилиям. А в 1788 году в журнале «Стародум, или Друг честных людей» был помещен юмористический рассказ о французском учителе: «Француз пустоголовый… учил нас и начал с нами болтать по-французски. Но грамматике нас не учил, считая, что она педантство».
Конечно, богатые семьи могли себе позволить очень хороших педагогов, проработавших в европейских университетах или имеющих ученые звания. Домашнее образование в XVIII–XIX веках не было признаком «недоучки»: и музыке, и литературе, и иностранным языкам детей обучали специалисты, прекрасно разбиравшиеся в своих предметах. Разумеется, встречались и другие истории: после войны 1812 года, когда в России осталось немало французов, многие их них решили поправить свое благосостояние, давая уроки. И далеко не все блистали знаниями. Но таких педагогов нанимали в основном те, кто не был в состоянии оплатить труд учителей другой квалификации.
Насколько щедры были хозяева к такой прислуге, оставил воспоминания француз Шарль Массон, который работал в семье Салтыковых. Он записал, в частности, что воспитание князей Куракиных обошлось в тридцать пять тысяч рублей – и это за четырнадцать лет службы. А вот образование князей из рода Долгоруких оценили в двадцать пять тысяч.
Михаил Юрьевич Лермонтов воспитывался гувернером Виндсоном. Тот сумел выторговать для себя весьма выгодные условия: отдельный домик для проживания вместе с женой и три тысячи рублей в год.
Иные гувернантки преображались… в хозяек дома. Итальянец Бианки, живший в Петербурге, женился на французской гувернантке своих детей, мадемуазель Ребюфе. Этот союз считали воплощенным мезальянсом, хотя дама располагала неплохим состоянием: она сумела скопить двадцать тысяч рублей. «Прошу тебя сердечно, – писал своему сыну Александру дипломат Яков Булгаков, – не женись, как Бианки». Дочь гувернантки, Элизабет Джейн Стивенс, в 1798 году стала женой графа Михаила Сперанского, что тоже наделало много шума. Слово «гувернантка» хотя и не было ругательным, но приобретало крайне неприятный оттенок в романтической истории. Стива Облонский, муж Долли, в «Анне Карениной» заподозрен в отношениях именно «с бывшею в их доме француженкой гувернанткой». Такой поворот не случаен – во-первых, Толстой прекрасно знал нравы и привычки своих современников, во-вторых, отношения «гувернантка – хозяин» в XIX веке имели оттенок скандальности.
Помимо членов собственной семьи и прислуги, в барском доме обретались и такие люди, как… воспитанники. Таким статусом наделяли осиротевших племянников или других дальних родственников, незаконнорожденных детей, а иногда просто сирот, случайно попавших в дом. Даже семьи с не самым большим достатком считали правильным и уместным взять к себе одного-двух детей, о которых больше некому было позаботиться. Что уж говорить о состоятельных дворянах!
Воспитанницами и наследницами владений называла графиня Протасова[38] своих пятерых племянниц. У девочек рано умерли родители, сама Протасова была бездетной и очень обеспеченной дамой (она была доверенным лицом самой императрицы Екатерины II). Поэтому и решила, что может взять на воспитание сироток, воспитать их и хорошо выдать замуж. Так и случилось, в точном соответствии с замыслом. Все девушки, кроме одной, умершей в девичестве, устроились самым лучшим образом.
Высокородных мужей заимели и воспитанницы-племянницы Светлейшего князя Потемкина. Официально бездетный (хотя болтали, что императрица Екатерина II родила от него как минимум одну дочь), Григорий Александрович располагал огромным богатством. И все это он решил оставить девочкам Энгельгардт, своим племянницам. Забрав их из дома овдовевшего отца, он поселил девочек в Петербурге. Разумеется, этот цветник моментально окрестили «гаремом» Потемкина. О том, какие отношения связывали князя с племянницами, много говорили в XVIII веке и говорят до сих пор. Однако это не помешало девушкам получить высочайшее положение при дворе и быть обласканными самой императрицей (например, Санечка – Александра Браницкая – была особо любима Екатериной II, пользовалась ее доверием и первой раскрыла глаза императрице на проказы фаворита, Римского-Корсакова, который обихаживал не только государыню, но и графиню Прасковью Брюс). Все племянницы Потемкина вышли замуж за представителей самых знатных и богатых фамилий.
Иногда случались совершенно детективные истории! Однажды в зарослях сирени подле своего дома барон Штиглиц обнаружил корзину с девочкой. При ней находилась записка, что-де рождена малышка в декабре 1843 года. Александр Людвигович и его супруга не стали обращаться в приют, а сами взяли девочку на воспитание, дали ей фамилию «Июнева» – по месяцу, в котором ее нашли. Наденьку Июневу, приемную дочь барона, обожал весь дом, она получила великолепное воспитание и лучшее образование, а в семнадцать лет вышла замуж за Александра Половцова. Приданое «подкидышу» выделили солиднее, чем многим княжнам, – миллион рублей. К слову, вокруг этой девочки ходили разнообразнейшие слухи, вплоть до того, что она появилась на свет от внебрачного увлечения одного из великих князей Романовых.
Пожилые бездетные родственники охотно брали к себе бедную молодежь. Анна Григорьевна Достоевская, супруга писателя, отмечала в своих «Воспоминаниях», как ее очень хотела забрать троюродная тетка отца, Ирина Трофимовна Ракитина. Та была трижды замужем, от каждого мужа получила наследство, но завещать его было просто некому. Поэтому и умоляла семью Сниткиных отдать им одну из дочерей. Ирина Трофимовна обещала переписать все имущество на девочку, но ей отвечали уклончиво: «Пусть немного подрастет, а там видно будет». В ожидании, пока Сниткины определятся, тетушка осыпала племянниц подарками, а когда они приезжали к ней погостить, то буквально закармливала их всевозможными вкусностями. «Режим Ирины Трофимовны был таков, – писала Достоевская, – что навряд ли его бы выдержал детский желудок… Мы день-деньской только и делали, что ели».
Ракитина, пусть и мечтала о воспитаннице, не позволяла себе лишнего. А вот с дочерью семьи Васильчиковых, с Машей,
