— Какой бунт? — Игорь Иванович привстал сб стула.
— Бабий!
— Что?! Кто звонил?
— Чумаков. Удрал, говорит, чуть ли не в исподнем!
Спустя минуту Ермаков и Игорь Иванович мчались в вездеходе, который рванулся с места, взвыв сиреной, как пожарная машина.
На полдороге нагнали Александра Староверова, который своей неторопливой походочкой шел по накатанной до блеска колее, сильно сутулясь, точно он работал над кирпичной кладкой, и размахивая руками, сжатыми в кулаки.
Ермаков остановил вездеход и закричал что есть силы, приоткрыв дверцу:
— Твоя жена с Чумакова штаны сдирает, а ты здесь прохлаждаешься?! В машину!.
«Что такое?» — молча, одним лишь движением выгоревших на солнце бровей, спросил Александр, присаживаясь возле Игоря Ивановича.
— Выпустили вожжи из рук! Слабину допустили! — ругался Ермаков. — Дай Тоньке волю — она не только на Чумакова руку поднимет…
— Дайте Тоне хозяйские права — ей и в голову не придет замахиваться, — вырвалось у Александра почти с яростью. — Она вытурит Чумакова со стройки законным путем.
Ермаков обернулся к Александру всем корпусом, прижав к дверце шофера. Машина вильнула и забуксовала в сугробе.
— Видали! Каков пастух, таково и стадо. А тебя, бригадира, она не вытурит? Или, того почище, Некрасова? Марксизм она не изучала…
— Даже марксизЬм не изучала, — Александр не отвел прищуренных глаз от Ермакова, — а против. Тихона Инякина голосовала лет пять подряд, чего не скажешь о некоторых знатоках марксизма…
— Скоро ты выберешься?! — зарычал Ермаков на шофера.
Машина буксовала натужно, с присвистом, воя. Как на грех, она застряла возле нового дома, заселенного строителями, одного из тех домов, которые должны были, по убеждению Ермакова, внести на стройку полнейшее умиротворение.
— Каменщиков жильем обеспечили! — простонал Ермаков, взглянув на слепящие желтоватым, огнем окна. — Тоньке и той выделили. Хоромы. И вот тебе! —. Он выпрыгнул из буксующей машины в кювет и, утопая по колено в снегу, бросился напрямик к дощатому, из белых тесин, бараку.
Дверь в раздевалку открыл рывком. Ничего не видя после яркого света, налетел на что-то мягкое, закричавшее тонким голосом. Оглушенный, он постоял в непроглядном, как туман, табачном дыму. Задышал открытым ртом, оттягивая рукой липкий воротничок и болезненно щурясь.
Первой, кого Ермаков разглядел, в сизоватом дыму, была Тоня. Она стояла у дверей, скрестив на груди руки.
Ермаков намеревался, по своему обыкновению, для начала швырнуть в пламя какую-либо шуточку, но шуточки из головы как ветром выдуло.
— Ты что, краса наша, вздумала лопату бросить? Строить надоело? — закричал он.
— Пря-амо, брошу! — протянула Тоня весело и протяжно, точно частушечную запевку. — Коли Чумаков не доведет, то…
— И тогда не бросит, — перебил Тоню убежденный голос, который Ермаков различил бы в тысяче других. — Что она, безмозглица какая, невинных наказывать! Тех, кто в подвалах да в теснотище живет-мается…
Ермаков оглянулся на Нюру, которая стояла у стола, опершись об него руками, и ему показалось, что эти руки расстегнули его воротничок, давивший шею. Ермаков приблизился к столу боком, чтоб не толкнуть кого-либо.
— Нюра, так в чем же дело?
Чем дольше говорила Нюра, тем глубже и ровнее дышал Ермаков. Установить расчетные разряды? Так, так… Соберется бригада в конце месяца и сама решит, кто отработал присвоенный ему комиссией разряд, а кто — нет. ЛожкИ не за звание, а за труд… Огнежка когда еще предлагала! Бумагу в кустовом управлении похоронили. И нынче, конечно, Зотушка Инякин вой подымет. Одной шишкой на лбу больше, одной меньше..
Ермаков оглянулся, скользнул взглядом по взбудораженным, красным лицам, ища кого-то. У Игоря Ивановича лицо такое, словно ему только что вручили ключи от долгожданной квартиры. Александр Староверов проталкивается к Нюре, сбив свою ушанку на затылок, готовый, похоже, обнять жену при всем честном народе.
Наконец Ермаков разглядел за сизыми махорочными клубами того, кто был ему нужен, и рванулся к выходу, работая в толпе руками, как пловец.
Игорь Иванович выскочил из раздевалки почти вслед за ним. На улице никого не было. От дверей по снежной целине тянулись две пары следов. Широченные, видно, от растоптанных Чумаковских валенок, и узкие и длинные, ермаковские. Следы вели за угол соседнего, еще не заселенного дома. Игорь Иванович поспешил туда. Ветер донес до него взъяренный басище Ермакова. Какие-то странные слова:
— «Цыпленок жареный»?! Да?! Под черным знаменем?! Да?! У-у! С глаз моих…
Из подъезда выскочил Чумаков, перепрыгнул, болтнув в воздухе ногами, через глубокую траншею и затрусил вдоль дома, поминутно озираясь и подтягивая спадающие валенки. Остановился лишь возле дальнего угла корпуса, где его не могли увидеть из окон раздевалки.
Ермаков не показывался. Когда Игорь Иванович вошел в подъезд, тот стоял, прислонясь спиной к свежепобеленной стене, и трудно дышал.
— Видал, Игорь Иванович?! Выучили гуся! Потрясли его кресло, а он орет благим матом, что потрясли советскую власть. Пора, де, снова сажать крикунов. До сердцебиения довел…
Вернувшись в трест они проговорили за полночь: Игорь Иванович опоздал на трамвай и в конце концов отправился ночевать к Ермакову. Дома они несколько раз прерывали друг друга: «Давай спать!» — и взбивали примятые локтями подушки. Но тут же один окликал другого.
— Игорь Иванович, вспомнилось мне, как перед самым рождением Настюшки жена моя ночами не спала, ходила по комнате. Я встревожился: чего бродит как неприкаянная? А она мне: «Да боюсь, не услышу, когда это начнется…» Ты тоже, видать, на сносях: все время опасаешься проглядеть на стройке что-то самое важное…
Ермаков бросил в рот пилюльку, извинился, «это от сердца,» сказал. — доктора настаивают, гады! — Затем запил пилюльку глотком французского вина, которое наливал гостю.
— Скажу тебе по совести, Игорь, мне по душе твой взгляд на молчуна Шуру, хотя и на крикливого Гущу, полную его противоположность, ты тоже поглядываешь: исследуешь — то ли он скряга, то ли просто родимое быдло?. Ты явно хочешь, романтик, чтоб русский народ был народом, а не населением, лишенным исторической памяти. Что тут можно возразить?! Исполать тебе, румяный! Ты прав: появилось поколение, которому все до лампочки. Кричат, как наша Тонечка «Гасите свет, агитаторы идут!». Тонечка крута, но совестлива, от нее беды не жди, а вот когда втречаешься с властительными честолюбцами!.. Если бы не твой разлюбезный Никита, не избежать бы нам, мать их так! кровавой заварушки…
У Игоря сна как не было.
Что стряслось, Сергей Сергеевич?
На улице Фрунзе я когда-то достраивал Генштаб, видел его?. Достроил на свою голову… Генштаб дома не возводит, он, как оказалось, зато непрерывно возводит тень на плетень..
Неделю назад было рассмотрение их очередной «тени». У разлюбезного тебе Никиты Сергеича.
Генштаб пока на Америку не замахивается: не по зубам. Нацелились на восток. «Пока у Китая еще нет атомной бомбы, прошить его танковыми корпусами, — предложили стратеги. — И через месяц наш тыл в безопасности…»
Никита Сергеич терпеливо выслушал и начальника генерального Штаба и сомнище танковых генералов, твердо обещавших прорваться за три недели аж к Южно-Китайскому морю. Поскольку дорогой Никита географии не проходил, осторожно задал вопрос: — Сколько в Китае народу проживает? А?
Спецы ответили с готовностью: Два миллиарда.
Никита схватился за голову. — Два миллиарда?! Их же всех придется кормить!
Игорь захохотал. — Ну, и врезал! Молодец Никита Сергеевич….
— А какая вера Генерального в свою родную советскую власть, при которой никто не сможет себя прокормить, — язвительно добавил Ермаков.
— Но врезано отменно. Одна фраза и — лопнула генеральская афера.
Но не до конца, дорогой мой! Не до конца! — эаметил Ермаков без улыбки, — Иваныч. Я недавно пообщался с генералами. Сердечно. В их сочинском санатории. Старых дружков встретил, которые, в отличие от меня, не на стройку двинулись, а в армию… Пили хорошо, в море отрезвлялись, по парку прогуливались. Такое услыхал, по секрету!.. Не поверишь…
Оказалось, кроме китайского варианта, отработан так же план танкового прорыва к Средиземному морю. Чтоб принести Никите в подарок сразу и Францию и раздражавшую его такую разменную мелочишку, как Израиль.
Но это еще что!
Давно ходит, Иваныч, по Генштабу и самый бесноватый, с большими звездами на погонах. Этот пытается угодить Хрущеву капитальнее. Никита, как известно, еще ни одной речи не произнес, чтобы не лягнуть в ней империализЬм. Имя бесноватого пока секретят: Сам Хрущ его принял…Так вот Бесноватый, пока назовем его так, носится с гениальной идейкой: доставить баллистические ракеты на Кубу. Нацелить их на главные американские города, и каюк империалЬму! И принести покойный империализЬм Кукурузнику на блюде с голубой каемочкой.
