— Это черт знает что! Надо не иметь сердца. Он взял красный карандаш и проставил в последней графе размеры комнаты, самой большой комнаты, котоую только мог дать.
Александр смотрел на красный карандаш, испытывая смятение. Он хорошо помнил этого плотника, лодыря отпетого. Но, с другой стороны, о нем хлопочут из канцелярии Председателя Совета Министров, депутаты Верховного Совета, горсовета, райсовета…
Акопян уже завязал тесемки на папке, когда послышалось восклицание Силантия, да этой минута, казалось, дремавшего:
— Это какой такой? — Он назвал фамилию плотника. Александр бросил уголком рта:
— Да этот, в «капитанке… Локти тряпичные.
Силантий хлопнул своими громадными, черными, как клешни, руками по коленям: — Так его только за смертью посылать!
Акопян сделал нетерпеливое движение головой: мол, к чему ЭТИ словопрения, решено!
Подбородок Силантия выпятился. Празднично, двумя клиньями, расчесанная борода цвета побурелого снега вскинулась торчком. Лицо ожесточилось. Таким его заросшее до ушей лицо становилось только в одном случае: когда он, старшой, уличал бракоделов. Бросал им, брызжа слюной: «Не зачту! Вот те крест, не зачту!»
Силантий потянулся обеими руками к папке — мол, развязывай снова. Акопян помедлил, но голос старика сорвался фальцетом:
— Ты чего? Он во все бригады переторкался, нигде не удержался. Перекати-поле!
Акопян снова развязал папку, зашуршал документами. Выяснилось, что нынешний плотник до стройки был канцеляристом в паспортном столе и изгнан за взятку.
— Неча стройку засорять! — прозвучал от дверей грубый, мужской голос тетки Ульяны.
Акопян повертел карандаш в руках, отозвался с досадой:
— Вы, уважаемая, простите меня, все решаете с точки зрения дворника. «Сорить». «Подметать»… Лодырь он. Прохвост. Это Возможно. Но… у него трое детей. Надо позаботиться о них. Или вы прониклись убеждением, что потомство жулика следует искоренять до седьмого колена.
Тетка Ульяна отсела подальше от коменданта, который толкал ее под бок, и воскликнула с обидой в голосе:
— Он, паскуда, нам на шею семью бросил, а мы расхлебывай! Жена у его в Кашире при деле. Продавщица. Дети при ей, в школу ходят… А говоришь — дети в забросе!
Комендант, когда Акопян спросил его мнене, поерзал на скамье, но кривить душой не стал:
— Для нас, товарищ Акопян, слишком начетисто. Из-за одного никудышника еще пять душ.
Акопян повернулся всем корпусом к Александру и его соседке:.
— Ваше решающее слово, бригадиры!
Из-за плеча Александра протянулась худая рука Матрийки с желтыми подушечкам-мозолями.
— В правительстве разве знали, что он такой, — мне, мол, давайте поболе, — Матрийка потерла обожженный известью палец о палец, — а я вам вот, — пальцы ее сложились в фигу.
Александра охватило чувство стыда. В канцеляриях, откуда все эти бумаги пришли, плотника и в глаза не видели. Но он-то, бригадир, видывал! Сам поймал его с краденой фанерой и выгнал из бригады взашей. Почему же сейчас он поверил не себе, а этим бумагам с грифами?.. Нет, не поверил, конечно, — сробел перед бумагой: мол, верх за нею…
Александр набрал полную грудь воздуха, точно собирался нырять.
— Из-за того, что он пишет во все инстанции» никаких уступок не делать! — И вот еще что, — добавил Александр, когда Акопян стирал на широченном, как простыня, листе следы своего красного карандаша. — Надо его вызвать на постройком, сказать: «Не мучай семью. Уезжай к ней. Создавай новую жизнь. И не писаниной, а честным трудом».
На следующей папке было начертано наискось: «Гуща». Папка оказалась еще; более пухлой, чем первая. И здесь добрую половину ее занимали письма на имя Председателя Совета Министров, руководителей Госстроя, депутатов.
Тетка Ульяна всплеснула руками: «И Гуща шлендал повсюду! Горлопанил!» Она притихла, когда Акопян зачитал заявление Гущи и письма. Дом Гущи разбомбило. С той поры он ютился в дощатом сарае, в котором ранее помещалась и общая, во дворе, уборная. Яму уборной он засыпал. Стену обшил листами сухой штукатурки. Сложил плиту. Но все равно зимой на полу без валенок не выстоишь. Дети заболели ревматизмом.
Акопян взглянул на коменданта с неприязнью:
— Неужели места в общежитии не нашлось?! Почему довели работящего человека до того, что он стал писать во все концы?
Комендант пожал узкими плечами, как бы удивляясь наивности Акопяна.
— Общежитие ему ни к чему, товарищ Акопян. Он и заявления не подавал. Дадут общежитие — оттуда не скоро вылезешь, а сарай на дерьме — дело верное.
Силантий, тугодум, встрепенулся лишь тогда, когда Акопян взялся за красный карандаш. — Хитер Гуща, — прозвучал его хрипящий голос.
— Детей в теплый угол не захотел.. — Силантий и раньше знал об этом, не одобрял Гущу. Но раньше-то Гуще, как говорится, бог был судья, а теперь он, Силантий. — Гуща, видать, бабе своей поддался, безмозглице. На себе рубаху рвал. Раны миру показывал. — Силантий хлопнул ладонью по скамье. — А вот дать ему за хитрованство похужее! Ты какой этаж написал? Третий? Под самые стропила его! На голубятню!..
Едва успокоили расходившегося старика.
Затем белыми лепестками «посыпались на стол заявления в две строки да при них брачные свидетельства. Папки тоненькие, веселые, на многих листках в графе «члены семьи» запись «+1» (и тут же справка о беременности). В папке каменщика Аксенова, одинокого, тоже вдруг обнаружили пометку «+1».
— И этот на сносях?! — загрохотала тетка Ульяна. Скамейка под ней заходила ходуном.
Оказалось, отец-одиночка. После недолгих прений приравняли его к матерям-одиночкам и выделили комнату-светлицу с балконом, чтоб было куда выкатывать коляску.
В тоненькой папке Староверовых не оказалось справки из закса.
Александр потупился, объяснил, что они с Нюрой не расписаны. Оба Староверовы. Однодеревенцы…
Тетка Ульяна посоветовала, лукаво сверкнув глазами: — Дать им две маленькие комнатушки в разных подъездах. Чтоб не повадно было.
Силантий долго тряс своей жиденькой, свалявшейся надо лбом седой челкой.
— Хитер! Выделить ему на голубятне. Без балкона.
— Завтра распишемся! — взмолился Александр, — Я же не со зла…
Брачного свидетельства недоставало не только в папке Староверовых. Дверь постройкома то и дело открывалась, и запыхавшиеся молодые люди протягивали свеженькие документы, с радостью внимая голосам членов комиссии:
— Это другой разговор!
— Другие метры!
Акопян назвал фамилию Чумакова. Благодушное настроение как рукой сняло.
Папка Чумакова оказалась самой тоненькой и самой неожиданной.
Неожиданным был прежде всего адрес Чумакова: «Дебаркадер № 8».
Как?! Наш единственный орденоносец, и на воде живет?! — воскликнул Александр. В его возгласе слышались и изумление и откровенное недоверие.
Контора под началом Чумакова возводит в год до двадцати восьмиэтажных домов. Полторы тысячи квартир. И Чумакову не отыскалось места на земле? На воде поселился?
— Тут что-то не так! — убежденно произнес Александр. — Чтоб такой всемирно прославленный жох, проныра, доставала, как наш начальник..-..
Тетка Ульяна вскинулась в гневе:
— Молод ты еще начальство свое чихвостить! Молоко на губах не обсохло.
Комендант двигал локтем, как маховиком, но тетка Ульяна в своих бесчисленных одежках была непробиваема. Утерев концом кашемирового платка уголки губ, она повела неторопливый рассказ, причмокивая и озирая членов комиссии сдержанным достоинством, как бы прощая их за то, что они, беспонятливые, не сразу определили, что значит для ихних забот тетка Ульяна.
— В его квартире, на набережной, дочеря живут незамужние. Трое. Вот он и оказался на воде.
— Выжили его, значит… — в голосе Силантия слышалось сочувствие.
— Какое! — Ульяна, как всегда, пояснила обстоятельно: — Старшая, к примеру, Наталья. В девках осталась. Через отца. Она просилась в медицинский институт. Он ее не пустил: не девичье, говорит, дело с голыми мужиками «шу-шу-шу» и «вздохните глубже». Ввязла она по отцовой воле в машинное дело и… без мужика сохнет, Чумаков локти кусает. Была бы, говорит, врачихой, отыскался бы мужичонка. Хоть бы хворый. А при машине отыщи-ка, мертвая материя. Младшенькой он не препятствовал, даже когда ее в акробатки совращали, хоть с тех пор седеть начал.
— Тетка Ульяна снова утерла уголком платка края губ. Акопян нетерпеливо застучал карандашом по столу:
— Ближе к делу, уважаемая!
— Куда уж ближе! Оставил он дочерям квартиру: при комнатах все легче мужика заарканить… А сам — на воду. Жена Чумакова работала на табеле. В порту. Выхлопотала себе комнатушку на дебанкадере, возле моста. Меня как-то посылали туда. За Чумаковым. В комнатке сырость. Над оконцем плесень с кулак. Как он, сердешный, чахотку не схватил…
