оно, строгое благонравие. Иногда ему хотелось без особых на то причин. Чувство самопожертвования и покорности усиливалось; Эразму хотелось, но хотелось и поступить, как от него ждут, – отчего он запутывался окончательно. Стоило представить, как он нетронутым опускается на ложе, и в опочивальню входит принц… Фантазия вытесняла все остальные мысли.
Неискушенный, необученный, Эразм не ведал, как все пройдет. Разумеется, он знал вкусы принца. Знал его любимые блюда, которые следует предлагать ему за столом. Знал его утренний распорядок, то, как он любит причесываться, какой массаж предпочитает.
Эразм знал… знал, что у принца много рабов. Смотрители говорили об этом с одобрением. Мол, аппетит у принца здоровый – любовники ему нужны часто, и рабы, и знать, если пожелается. Мол, это хорошо, принц любвеобилен, станет королем – обзаведется большой свитой.
Эразм знал, что глаза у принца бедовые, вечно голодные до нового. Знал, что о рабах его хорошо заботятся и постоянно держат их в форме – пока бедовые глаза высматривают очередную цель.
Знал, что, возжелав мужчину, принц редко требует раба. Скорее распаленным выйдет с арены и выберет себе бойца. Так, гладиатор с Истимы, продержавшийся на арене лишь двенадцать минут, сдался принцу, а потом провел у него в покоях целых шесть часов. Такие истории Эразм тоже слышал.
Разумеется, стоило принцу выбрать воина, и любой из них, словно раб, ему отдавался, ведь он был сыном короля. Эразму вспомнился воин, которого он видел в садах Нерея. Воображая, как принц его покрывает, он млел. «Невозможно даже представить силу, которой он обладает, – думал Эразм и содрогался всем телом. – Но однажды он возьмет меня».
Эразм сдвинул ноги. Каково будет принять удовольствие принца? Лежа нагим на кровати, он осторожно коснулся своей щеки – она пылала огнем. Воздух казался шелковым, кудри свесились на лоб, словно ветки. Эразм аккуратно убрал их с лица – и даже этот жест получился сверхчувственным, как медленное движение под водой. Подняв руки над головой, Эразм представил, что его запястья связаны лентой, а тело во власти принца. Он закрыл глаза. Представил, как тюфяк прогибается под чьей-то тяжестью, увидел над собой расплывчатый силуэт воина. В ушах прозвучали слова из поэмы: «Арзес, в омуте страсти утопший…».
* * *
В ночь огненного празднества Каллий пел балладу об Ифигении, которая любила своего господина и ждала его, несмотря ни на что. Эразм почувствовал, как в горле встает ком и, не дослушав балладу, ушел в темный сад, где среди аромата деревьев гулял прохладный ветерок. И пускай в саду музыка была хуже слышна, – ему вдруг страшно захотелось увидеть океан.
При свете луны океан казался иным: темным, непостижимым, но Эразм ощущал его близость, его бескрайний простор. Выглянув из-за каменной балюстрады, Эразм почувствовал лихую свежесть ветра. Океан будто стал частью его существа. Слушая плеск волн, он представлял, как они брызжут на него, заливают сандалии, затягивают в пенный водоворот.
Никогда прежде Эразм не знал такой тоски и душевного смятения… Сзади подошел Каллий. Заметив товарища, Эразм поведал ему о чувствах, нахлынувших на него в первый раз.
– Я хочу переплыть океан. Хочу увидеть другие земли. Хочу увидеть Кортозу и Истиму. Хочу увидеть место, где ждала Ифигения, и дворец, в котором Арзес отдавался любовнику, – бесстыдно признавался Эразм, не в силах бороться с тоской. – Хочу понять, каково это…
– Жить в большом мире, – подсказал Каллий.
Эразм имел в виду не это и уставился на Каллия, чувствуя, что краснеет. С Каллием тоже было что-то не так: он подошел к нему, прислонился к каменной балюстраде и вгляделся в океан.
– Что случилось?
– Кастор вернулся из Дельфы раньше срока. Завтра моя Первая ночь.
Эразм повернулся к Каллию: тот стоял с отрешенным видом и смотрел на воду, словно на невообразимые ему, Эразму, дали.
– Я буду стараться, – неожиданно для себя выпалил Эразм. – Я буду стараться нагнать тебя. В садах Нерея ты обещал мне, что мы встретимся вновь, а сейчас я обещаю это тебе. Я приду во дворец, а ты будешь там фаворитом – каждый вечер станешь играть на кифаре за королевским столом, и Кастор не сможет без тебя жить. Ты будешь блистателен. Нисос сложит о тебе песни, каждый мужчина во дворце будет смотреть на тебя и завидовать Кастору.
Каллий промолчал. Пауза тянулась так долго, что Эразма смутили его собственные слова. А потом Каллий с надрывом произнес:
– Я хотел бы, чтобы первым у меня был ты.
Каждое слово, точно маленький фейерверк, сотрясало тело Эразма. Казалось, он снова лежит нагой, на своем тюфяке, в своей маленькой комнате, откровенно демонстрируя желание. Его губы беззвучно раскрылись.
Каллий попросил:
– Можешь… можешь обнять меня за шею?
У Эразма больно сжалось сердце. Он кивнул, а потом захотел спрятать лицо. От собственной дерзости кружилась голова. Он обнял Каллия за шею, ощутил атласную гладкость его кожи и закрыл глаза, чтобы только чувствовать. На поверхность сознания всплыли строки:
В зале колонном ко мне он приник,
Щекою своею прильнул к моей.
Счастье такое бывает раз в тысячу лет…
Эразм прижался лбом ко лбу Каллия.
– Эразм… – голос Каллия дрожал.
– Ничего страшного. Ничего страшного, пока мы не…
Пальцы Каллия легли ему на бедра. Прикосновение вышло осторожным, даже беспомощным; между их телами по-прежнему оставалось расстояние. Но получилось, словно круг замкнулся – Эразм обнимал Каллия за шею, Каллий держал его за бедра. Казалось, пространство между их телами заволок горячий туман. Эразм понял, почему на его теле есть три запретных места: сейчас все они болели от неутоленного желания.
Эразм почувствовал, как Калий прижимает его к себе, как их щеки соприкасаются, трутся друг об друга на одних ощущениях, но глаз открыть не смел. Всего на миг он растворился…
– Нам нельзя!.. – сдавленно вскрикнул Каллий и оттолкнул от себя Эразма. Чуть дыша, он согнулся пополам в двух шагах от него. Ветерок все так же теребил листву, а далеко внизу вздымались океанские волны.
* * *
Утром, когда праздновали Первую ночь Каллия, Эразм ел абрикосы.
Маленькие круглые половинки поспели идеально – недозрелая кислота сменилась сладостью. Абрикосы, инжир, начиненный кремом из меда и миндаля, куски соленого сыра, крошащегося на языке – праздничной едой угощали всех. Торжество Первой ночи, означавшей, что раб достиг пика своей карьеры, затмевало все виденное Эразмом в садах Нерея. Центром праздника был Каллий с краской на лице и золотым ошейником на шее. Эразм наблюдал за ним издалека, ни на шаг не отступая от данного ему обещания. Сам Каллий безупречно
