Глава 2
Мюзик-холл «Гранада» расположен на Бродвее, что само по себе гарантирует наплыв зрителей, и Ксавье, который никак не мог найти здание театра, потому что в сутолоке уже не мог отличить правую сторону от левой, через каждые пятнадцать шагов спрашивал прохожих, где он находится, пока наконец не оказался перед самым входом. Здание было поразительное – с портиком, огромными, помпезными, массивными колоннами, при взгляде на которые невольно возникает вопрос: что это за люди такие странные построили этот дом, зачем они это сделали? Ксавье даже в дрожь бросило, когда он переступил порог роскошного мюзик-холла. Натертый пол блестел, как каток.
Не прошел он и трех шагов, как его остановил резкий свист. К нему направлялся одетый во фрак человек лет где-то шестидесяти с хвостиком, рука у него была вытянута так, будто он уже собрался схватить Ксавье за шиворот, а нога, казалось, подергивается от нетерпения дать ему пинка под зад и вышвырнуть вон из заведения. – Ты что, парень, не видишь, куда идешь?
Ксавье Мортанс сказал, что его зовут Ксавье Мортанс, и, показав на ларец, сказал, что в нем живет Страпитчакуда. Потом спросил, куда ему нужно идти давать представление. Исполненным достоинства взглядом служитель, выгнув дугой бровь, внимательь просмотрел свой список.
– Ну, да, теперь понятно. Номер с лягушкой, так?
Подручный с улыбкой ответил, что именно так. Человек спросил его, что в этом смешного. Ничего, ответил ему Ксавье. Служитель добавил, что в кроссовках в здание входить запрещено, и правила хорошего тона требуют снимать в помещении шляпу. Подручный торопливо снял шляпу и зажал ее в руке, опасаясь, что придется снять и кроссовки. Потом он поочередно поднял ног, и оглядел подошвы, не понимая, в чем дело. Ксавье сказал служителю, что если тот обутый, почему же в таком случае он должен снимать свои кроссовки?
– И кроме того, это господин Кальяри распорядился, чтоб я так оделся на представление, поэтому… – пожав плечами, попытался подручный объяснить служителю.
– В таком случае следуй за мной, я отведу тебя в твою гардеробную.
Служитель повернулся и вздохнул, подняв глаза к потолку.
Ксавье шел за ним не отставая, глядя вверх – его поразила лепнина на потолке, – и когда служитель внезапно остановился, желая убедиться, что подручный следует за ним, тот, семенивший; ногами, врезался прямо в провожатого. Они прошли несколько невысоких дверей, поднялись по нескольким небольшим лесенкам, прошли по каким-то коридорам и прибыли к месту назначения. Точнее, почти прибыли. Потому что служитель пустился в пространные объяснения о том, как отсюда добраться до его гардеробной. Ксавье слушал, кивая. Но как только служитель ушел, подручный понял, что потерялся, и отправился бродить за кулисами.
То, что он увидел за сценой, право же, стоило того, чтобы жить. Там, например, сидела очень грациозная, изящная женщина в купальном костюме. Она читала газету, зажав в зубах трубку и поглаживая густую, как у дровосека, бороду. То и дело она говорила «да» или «нет» мужчине, который полировал себе ногти, выделывая поистине невероятные воздушные пируэты и сохраняя при этом полнейшее спокойствие. (Батут, на котором он скакал, был скрыт от Ксавье перегородкой.) Повсюду стояли детали декораций, куски каких-то пейзажей, двери открывались в никуда или в стену; Ксавье внимательно разглядывал какое-то замысловатое устройство, части которого возносились под самый потолок, а кроссовки его тем временем как будто сами собой спотыкались обо все лежащие на его пути предметы. Реквизиторы и рабочие сцены сновали во всех направлениях, одеяния всех эпох валялись и висели всюду, где было можно и нельзя, и так далее. Ксавье вынул Страпитчакуду из ларца и посадил себе на плечо, чтоб лягушка тоже могла насладиться удивительным зрелищем. Вдруг он наткнулся на клетку, внутри которой стояла страусиха, с шеи птицы свисал поводок. Страусиха, которая неотрывно воззрилась на него, ни с того ни с сего стала ударять в пол своими длинными, как из жесткой резины, ногами, будто печати на полу ставила в приступе внезапно нахлынувшей на нее безответной любви. Ее огромные накладные ресницы, как шторки, взлетали вверх и падали вниз, потому что птице очень хотелось, чтобы подручный показал ей язык. Ради смеха он с ней в шутку поздоровался, и от избытка нахлынувших чувств страусиха громко испражнилась.
– Эй, ты, потише там, Шарлотта, не гони волну! – сказал кто-то и потянул страусиху за поводок.
Чтобы успокоиться и прийти в себя, она проглотила будильник. Глядя на птицу, Ксавье давился от смеха. Вдруг она мощным рывком просунула голову между прутьями клетки и чуть не достала клювом Страпитчакуду, которая сидела на плече подручного. Тот инстинктивно отскочил назад, задев какой-то ящик, из которого на пол вывалилась груда всякой всячины. Ксавье попытался исправить положение, стал поднимать упавшие вещи, но, укладывая их обратно в ящик, случайно нажал на рычаг какого-то механизма, при этом настежь распахнулись какие-то дверцы, ящик развалился, и на свободу выскочили разные зверюшки, находившиеся в закрытом ящиком зверинце: кролики, голуби, куры и неизвестно кто еще. Ксавье пытался их поймать, гоняясь за зайцами, птицами, морскими свинками и щенками. Тут откуда ни возьмись на него с воплями налетели стройные балерины, от ужас
схватившиеся за головы. В наступившей панике Страпитчакуда сочла за благо спрятаться в карман пиджака подручного. Потом пришли рабочие, причем каждый из них от души ругался на родном языке. Ксавье сделал вид, что он здесь ни при чем, и счел лучшее уносить ноги.
На полпути он внезапно в тревоге остановился. Спросил у рабочего, будут ли сегодня вечером выступать циркачи, потому что о боялся их, страх его перед этими артистами, устройствами для лжи, машинами для обмана был беспределен. Рабочий ответил, что ему и без того дел хватает со всеми этими так и кишащими тварями, и показал в сторону какого-то человека, которого назвал помощником режиссера, чтобы подручный спросил у него, если так приспичило.
Этот помощник режиссера оказался крайне занятым человеком, одновременно говорившим с восемнадцатью людьми. Как только к нему подходил еще кто-нибудь, его охватывала паника.
– По какому делу? – посмотрел он на Ксавье, причем его вопрос прозвучал, как тявканье собаки.
Но Ксавье еще рта не успел раскрыть, как помощник режиссера уже в хвост и в гриву чихвостил кого-то другого, а подручный так и стоял со своим вопросом, не успевшим слететь с языка, и с застывшим в воздухе указательным пальцем.
Тут несколько голубей взвились в воздух и понеслись на сцену, чуть не задев крыльями помощника режиссера.
– Крови вы моей хотите? Да? Крови моей?
И он стал налево и направо раздавать тумаки всем, кто проходил мимо, включая человека, которого Ксавье сначала не заметил в этом всеобщем бедламе, но потом узнал с первого взгляда: то был нищий слепец. А с ним – его шелудивый, спившийся, страдавший ревматизмом старый пес. Слепец, нарвавшийся на подзатыльник, воспользовался неожиданной возможностью привлечь к себе внимание помощника режиссера и обратиться к нему.
– Отвали отсюда, рожа чумазая, от тебя смердит, – бросил ему помощник режиссера. – Некогда мне брехню твою выслушивать. Я тебе уже об этом пятнадцать раз говорил, или не так? Эй, ты, пойди сюда! Что это здесь еще за желтые пятна такие, а?
Слепец умолял его дать ему еще одну возможность:
– Ну, ладно, ладно, будьте любезны, взгляните еще разок, только один разик.
Нищий согнулся и стал балансировать, опираясь на голову и две руки. Но ноги его так и не оторвались от земли, он стоял, выпятив зад. Он цыкнул псу, чтобы тот взобрался ему на спину и завыл.
– Он сейчас будет петь, вот увидите! Давай, Данки-Пух, залезай!
Пес сначала вообще не двигался, потом улегся на свернутый в бухту канат. Слепой повалился на пол, расплющив бок под собственным весом.
Но тут же вскочил на ноги, как будто все так было заранее задумано. Он искал помощника режиссера, который даже не смотрел в его сторону, водя в воздухе обеими руками. Нищий на ощупь схватил первую попавшуюся руку и со страстью хотел поднести ее к губам. Но эта конечность принадлежала не помощнику режиссера, а канатоходцу, который отдернул руку, не дав слепцу возможности ее облобызать.
