Он внезапно объявил:
– Я рад.
Нож со стуком упал на пол, и Акан широко развел руки, шагнув вперед, чтобы меня обнять. Мы долго стояли, крепко стиснув друг друга, и на мгновение – единственное чистое мгновение из всех потерянных столетий – мы стали такими, какими были когда-то: невинными, счастливыми и неразлучными.
Наконец мы разжали руки, и Акан отступил назад, рассматривая меня. Он долго молчал, но я и без магии мог прочесть его мысли, ибо они совпадали с моими: грусть о прошедшем, изумление оттого, что, казалось, времени прошло не так уж много, и какое-то особое разочарование, вызванное тем, что наше воссоединение не сопровождается громкими фанфарами. Его глаза остановились на моем горле, и он сказал: – Я подпортил тебе белизну.
Я небрежно прикоснулся к запятнанному кровью жабо. Ранка уже затянулась.
– Если не ошибаюсь, не в первый раз.
В его глазах промелькнула тень тревоги, когда мы оба мысленно перенеслись на крышу дома в Фивах, и быстро исчезла. Он нахмурился:
– Зачем ты прокрался в мой дом ночью, как вор?
– Зачем ты расставил для меня ловушки в комнатах, заполненных иллюзиями? – парировал я.
Он улыбнулся.
– Я лишь позволил тебе увидеть то, что ты ожидал. Думаю, пьяные мальчики получились у меня особенно пикантными.
Я секунду молча смотрел на него, потом пожал плечами.
– Остроумно, – согласился я. – Я бы не додумался.
У него был довольный вид.
– Давай, Хэн, присаживайся. – Широко взмахнув рукой, он пригласил меня сесть на одну из низких кушеток, установленных посредине комнаты. – Выпей со мной, поговори или просто побудь рядом, чтобы я привык к твоему присутствию. Я так долго ждал этого дня.
Немного помедлив, я наклонил голову в знак согласия. Он подошел к столику, на котором стоял поднос с графинами вина и хрустальными бокалами, а я вложил отравленный стилет обратно в ножны.
– Знаешь, меня разыскать нетрудно. В прошлом поколении я путешествовал по Европе, и теперь мое имя известно повсюду. Спроси любого знатного человека во Флоренции, в Париже или в Риме, и тебе скажут, где я нахожусь. А здесь, в Венеции, дожи кое-что мне задолжали. Если решишь меня увидеть, лишь дай о себе знать.
– Так и ты мог бы заглянуть ко мне, когда я двести лет тому назад жил в Париже под именем Фламеля.– Он покачал головой, стоя ко мне спиной и наливая вино из графина в форме лебедя. – Ах, Хэн, у нас с тобой сложная жизнь. Я-то действительно однажды нашел тебя. – И, повернувшись ко мне, добавил: – В Риме.
Я быстро взглянул на него.
– Почему ты не…
Он протянул мне бокал.
– Разве не помнишь? Ты служил центурионом в армии Цезаря, а я был еретиком, которого тебе полагалось уничтожить.
Я в нетерпении махнул рукой.
– Как будто такая вещь имела бы для нас какие-то последствия.
Акан твердо посмотрел на меня.
– Хэн, ты можешь прочитать мои мысли?
– Я бы не осмелился.
Это было ложью, и, распознав это, он улыбнулся. Он заблокировал от меня свои мысли, как и я – свои.
Он указал мне на высокий раскрашенный стул с плюшевыми подушками, и, когда я уселся, он сел на соседний.
– Между прочим, я знаю про твой нож, – сказал он, отхлебывая вина. – Ты правильно сделал, что захватил его, хотя, думаю, яда многовато.
– Я решил, что лучше перестраховаться.
Он улыбнулся, но улыбка показалась мне какой-то блеклой, как и голос.
– Так много лет прошло.
Тишина. Гудение горна. Я отхлебнул вина. Он уставился на свой бокал.
– Я тебя предал, – вдруг сказал он.
– Да, – согласился я.
Я держался твердо и спокойно и смотрел, не отрывая от него глаз.
На его лице, которое теперь стало изнуренным, как подточенная морем когда-то крепкая скала, отразились столетия мук.
– Понимаешь, я сделал это ради нее. Ради ее любви. Когда мы соединялись, мы трое, это было великолепно; испытанный нами экстаз превосходил все, что я мог вообразить, но какая-то часть моего существа стремилась обладать ею в одиночку, стремилась соединиться с ней, как это происходит между мужчиной и женщиной. Стать самым важным в ее жизни, оказаться единственным партнером, возлюбленным и любовником. – Он опустил взгляд на свой бокал, словно вдруг вспомнив о его существовании, и отпил глоток. – Она станет супругой фараона. Так что я должен был занять место фараона.
Прошло мгновение, прежде чем я нашелся что ответить. Он говорил о том времени, когда не существовало города, в котором мы в тот момент находились, он говорил о вчерашнем дне. Он говорил о страстях, которые я давно пережил, но его воспоминания воскресили их на краткий жгучий миг, отозвавшийся во мне острой болью.
Я сказал:
– Ты захотел, поэтому взял.
– Да.
Он не смотрел на меня.
– А стоила ли игра свеч, Акан?
Опять вялая, печальная улыбка.
– Сказать тебе, в чем заключается ирония, Хэн? Тогда, может, ты станешь не так сильно меня ненавидеть. Я хотел стать мужем Нефар, делить с ней ложе, подарить ей детей и – о да – создать между нами энергию сексуальной магии. Но чтобы добиться этого, мне пришлось пожертвовать своим совершенным молодым телом. А фараон, чью форму я принял… – он поднял бокал в мою сторону, словно в знак приветствия, а губы его искривились в усмешке, – оказался импотентом.
Отхлебнув вина, я сидел и молчал, пытаясь следующие несколько мгновений ни о чем не думать. Разве мог я порицать его за те чувства, которые бушевали и во мне много лет тому назад? Разве радовала меня его потеря, если она была и моей, или мне следовало поздравить себя с тем, что я избежал муки, которую он познал, пребывая в уродливом бесплодном теле фараона, так и не познавшего свою прекрасную невесту?
Я неуверенно искал в своей душе ростки радости, которую должен был бы ощущать. Меня предали, и совершивший это злодеяние лишился награды. Мне, пожалуй, хотелось бы испытать удовлетворение. Я искал в себе гнев, пробужденный его исповедью. Разбитая жизнь, разрушенная магия, смерть отца, который мог бы раскрыть нам все тайны Вселенной. Нефар, лежащая мертвой на земле. Моя прекрасная Нефар.
Я хотел вновь познать гнев и ярость. Мне хотелось почувствовать на губах острый, сладкий вкус мести. Но страсть, как я узнал столетия назад, эфемерная вещь, не выдерживающая испытание временем. Я не мог сердиться на Акана, не мог радоваться его несчастью. Я чувствовал лишь тихую неизбывную печаль обо всем, что мы потеряли, и ноющую пустоту в сердце – там, где жила когда-то любовь к Нефар.
Наконец я тихо произнес:
– Если бы можно было заново прожить эти жизни, я бы большую часть времени проводил танцуя на крышах, а меньшую – посвящал грандиозным замыслам, с самого начала обреченным на провал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
