И если потом я сказал, что мне отрубили ноги, то еще и потому, что тогда для меня слишком многое стояло на кону: я хотел, чтобы аргентинцы раз и навсегда почувствовали гордость за сборную, в которой играет Марадона. Я предпринял невероятное усилие, закрылся там, в Пампе, и сбросил вес с 89 до 76 килограмм. Я просил Бога о помощи, но Бог… Богу было не до этого, может быть, он забыл про меня или был слишком занят, что вполне логично; иначе бы Блаттер, Авеланж, Юханссон – все эти динозавры – меня простили бы. Я еще раз хочу сказать: это не было повторением случая с кокаином. Они – те, кто только и делал, что разглагольствовал на всех углах о Fair Play, забыли о том, что такое быть человеком. Я не принимал ничего ради своей личной выгоды. Поэтому я не воспринимаю этот случай как самый большой провал в моей жизни или что-то в этом роде; я принимаю это как ошибку другого человека. Нас выкинули с мундиаля потому, что у меня нашли эфедрин, который является легальным препаратом или должен быть таковым.
Между прочим, я ничего не скрывал, все было хорошо известно: Эчеваррия знал, что я работал с Фернандо Синьорини над физическими кондициями, а Даниэль Серрини занимался всем остальным, все было законно. А Угальде, доктора Эрнесто Угальде, я вообще бы предпочел не упоминать его имени, это просто демон какой-то! Дай Бог, чтобы однажды он попался мне на улице!.. Он ничего не знал, но тоже захотел внести свою лепту и организовал пресс-конференцию. Зачем?! Чтобы заявить, что он не имеет к этому никакого отношения… но я никогда и не говорил, что он мне что-нибудь давал. Я чувствую себя ответственным за то, что случилось с Серрини, а Угальде я просто прибью на месте!
Никогда не бывает так, чтобы все выяснилось до конца; и в том случае также осталось много недосказанного. Так, они не дали возможности высказаться доктору Карлосу Пейдро, они заткнули ему рот. В приватных беседах он рассказывал: «Когда мы пришли за результатами повторной допинг-пробы, флакончик был открыт, что было грубым нарушением и сразу же делало эти результаты недействительными». Но уже ничего нельзя было изменить.
В США все были настроены против меня, даже Оу. Джей. Симпсон, все! Я получил поддержку лишь от Басиле и моих партнеров по сборной. И больше ни от кого.
Но я до сих пор продолжаю сражаться, потому что никогда не бывает поздно. Никогда не бывает поздно! То, что лабораторию, где у меня нашли допинг в Италии, проверяют на предмет подтасовок результатов, доставляет мне удовлетворение и наполняет меня надеждой. И есть люди, которые до сих пор не могут спать спокойно, потому что знают, как однажды им сказали: «Сделайте это с Марадоной». И они это сделали.
Мне хотелось бы собрать все небходимые свидетельства, все доказательства – и я буду их собирать, — после чего отправиться в ФИФА. Пусть в 60 лет, но я распахну дверь и открою миру правду!
Глава 11
ВОЗВРАЩЕНИЯ
«Севилья», «Ньюэллз Олд Бойз»
Прошу вас, ну какой еще «номер один»?
«Прошу вас, ну какой еще «номер один»? Я – футболист номер «десять тысяч», и так ко мне и относитесь». Я сказал это журналистам, когда еще один из них воодушевился моим возвращением – на этот раз из «Севильи» после переговоров, которые больше были похожи на телесериал. Запутанный словно змея, как говорят в Испании.
Я чувствовал себя номером десять тысяч, серьезно, черт побери, как я мог чувствовать себя иначе? Не так давно, 1 июля 1992 года закончилась моя несправедливая дисквалификация, которой подвергли меня итальянцы; наконец-то прошли те 15 кошмарных месяцев, одни из самых кошмарных в моей жизни.
Я вернулся из Италии 1 апреля 1991 года – потому что хотел, потому что уже больше не мог. Я навечно сохранил в памяти эту дату. Потому что я не заслуживал, чтобы меня выпроводили как преступника. Через неделю, не больше, итальянцы сообщили о том, что отстранили меня от футбола на 15 месяцев; 15 месяцев мне не давали делать то, что я умею делать – играть в мяч! Это было ужасное наказание, несправедливое, которое сейчас, к счастью, подвергается сомнению.
Я возвращался в Буэнос-Айрес и думал, что найду там, наконец, покой, а попал на войну.
Слишком многое происходило в моей стране, слишком плохого… Я был за сценой, и, похоже, что во мне нуждались. 26 апреля они устроили самый большой фарс вокруг моей персоны из тех, что я помню. Меня задержала полиция! Задержала в районе Кабальито, в доме на улице Франклина, где я был с двумя друзьями, Херманом Пересом и «Солдатиком» Айялой, трезвыми как стеклышко, чище минеральной воды… Самое любопытное, что в операции по задержанию принимали участие не только полицейские, но и журналисты в таком количестве, что мне все это напомнило пресс-конференцию после того, как мы стали чемпионами мира!
Один из моих друзей-журналистов, которого я очень люблю, однажды рассказал мне, что в издание, где он работал, позвонили полицейские и предупредили о времени готовящейся операции. И еще одна «жемчужинка»: наше задержание осуществилось чуть позже намеченного времени, так как опаздывало испанское телевидение! Вот так вот…
Когда они ворвались, расшвыривая все вокруг, я спал. И, проснувшись, позвал Клаудию, потому что мне это казалось вполне логичным. Меня вытащили из кровати, я оделся и когда уже шел по коридору на улицу, видел отблески вспышек на камерах, слышал крики журналистов… Тогда я сказал оперативнику, что вел меня:
— Маэстро, там собрались все журналисты?
— Да, Диего. Там их целая куча…
— Хорошо, тогда поправь галстук, потому что тебя покажут по всем каналам, и тебя увидят дома…
И ты можешь поверить, что эта головка члена на самом деле поправила галстук?!
Следующее не имеет отношения к данной части истории, но на моем будущем, на том, что я сделал на поле, это, вне всякого сомнения, отразилось.
В те дни, когда я сперва сидел в камере, а потом сам заперся на седьмом этаже здания, где я жил, на углу улиц Корреа и Либертадор, мне предложили вернуться. В той комнате, где меня допрашивали, была банкетка наподобие тех, на которых отдыхают боксеры между раундами, и свет проникал лишь через щели в крыше. Сидя там, я услышал чьи-то шаги и уперся взглядом в стену. Вошел Маркос…
— Диего, ты сыграешь на чемпионате мира-94.
Он сказал мне это. Я ответил ему, что он рехнулся, но, с другой стороны, у меня в мозгу мелькнула идея, что это ни хрена не сумасшествие, что это возможно. Но все равно для этого слишком многое было нужно. К примеру, оставалось больше года до того момента, как мне разрешат выйти на поле. Но у меня еще были, были возможности избавиться от порока…
9 июля я впервые принял участие в футбольном матче – на том самом месте, где впервые в жизни танцевал с Клаудией. Но на этот раз я не танцевал – плясали соперники; мы обыграли их со счетом 11:2 и стали победителями чемпионата Метрополитано по мини-футболу. И хотя я сыграл только один матч, этот титул стал и моим тоже.
Случившееся со мной после этого заставило меня задуматься над тем, что в такой стране как Аргентина или в том мире, где мы живем, выражать свою солидарность с кем-либо порой подобно сущему наказанию.
Сперва в субботу 3 августа 1991 года, в день рождения Тоты, я принял участие в благотворительном матче, весь сбор от которого должен был пойти на покупку нового томографа для больницы Фернандеса, так как он был им просто необходим, особенно после той катастрофы с актером Адрианом Хио. В связи с этим руководство «Боки» разрешило мне тренироваться с командой, которую возглавлял Оскар Вашингтон Табарес. Они чуть не сошли с ума, бедняги! Как будто бы я отвлекал их, приковывал к себе все их внимание, что я не мог… Что за херня: если я сделал столько для «Боки», почему она не могла протянуть мне тогда руку?! И кроме того, плохи были дела со спонсором; организаторы матча и также Ана Феррер, жена Адриана, измучались, пытаясь найти хотя бы кого-нибудь, кто их поддержит, кто даст им несколько песо в обмен на рекламу, и не сумели найти никого. Когда же я объявил об участии в этом матче, откуда ни возьмись появилась целая куча. Тогда я сказал им, организаторам и Ане: «Примите, пожалуйста, то, что на моей футболке не будет рекламы. Те, кто дают деньги, должны давать их не только и-за меня, но и без меня».
К счастью – и это самое главное, трибуны оказались заполнены до отказа, а я смог сыграть; это было моим возвращением в футбол, которое состоялось на поле «Феррокарриль Оэсте». Непередаваемое ощущение! Я говорил, что люди забыли обо мне, что они думали, будто я решил выйти на поле только ради больницы, но на самом деле для них эль Диего уже вернулся, и все было хорошо.
Потом, в апреле 92-го, произошел другой случай, куда более неприятный, связанный с благотворительным матчем в честь Хуана Хильберто Фунеса, который был выдающимся игроком «Ривера», но на тот момент боролся за свою жизнь. Сегодня я мог бы включить «Буфало» в список моих больших друзей, самых близких, потому что я был рядом и разговаривал с ним в последние 15 минут его жизни. Некоторое время назад его поместили в санаторий Гуэмес с разбитым, разорванным на части сердцем. Мне было очень больно видеть этого медведя распластанным на кровати. С Клаудией мы продолжали находиться рядом, спрашивая Иванну, его жену, нужно ли ей что-нибудь. И в последний день 11 января 1992 года судьба привела меня туда, к его кровати. Хуан позвонил мне, сказав, что хочет меня видеть; что он мечтает о крсном «Мерседес-Бенц» и собирается его купить. Я помню, как сказал ему: «Хуан, будь спокоен, я уже переговорил с друзьями из одной фирмы, они зарезервировали его за тобой. Будь спокоен, Хуан». И он умер там, почти у меня на руках. Поэтому я говорю, что он мне как друг, и в последние минуты его жизни я был рядом с ним. Близко как никогда. Мы сопровождали Иванну во всех этих ужасных хлопотах, которые в подобных случаях, когда кто-то умирает, и потом мы отправились на кладбище Сан-Луис, где его и похоронили.
