Потом, в апреле 92-го, произошел другой случай, куда более неприятный, связанный с благотворительным матчем в честь Хуана Хильберто Фунеса, который был выдающимся игроком «Ривера», но на тот момент боролся за свою жизнь. Сегодня я мог бы включить «Буфало» в список моих больших друзей, самых близких, потому что я был рядом и разговаривал с ним в последние 15 минут его жизни. Некоторое время назад его поместили в санаторий Гуэмес с разбитым, разорванным на части сердцем. Мне было очень больно видеть этого медведя распластанным на кровати. С Клаудией мы продолжали находиться рядом, спрашивая Иванну, его жену, нужно ли ей что-нибудь. И в последний день 11 января 1992 года судьба привела меня туда, к его кровати. Хуан позвонил мне, сказав, что хочет меня видеть; что он мечтает о крсном «Мерседес-Бенц» и собирается его купить. Я помню, как сказал ему: «Хуан, будь спокоен, я уже переговорил с друзьями из одной фирмы, они зарезервировали его за тобой. Будь спокоен, Хуан». И он умер там, почти у меня на руках. Поэтому я говорю, что он мне как друг, и в последние минуты его жизни я был рядом с ним. Близко как никогда. Мы сопровождали Иванну во всех этих ужасных хлопотах, которые в подобных случаях, когда кто-то умирает, и потом мы отправились на кладбище Сан-Луис, где его и похоронили.
Начиная с этого самого момента, я начал думать о матче в его честь. О том, чтобы сделать что-нибудь в память о Хуане и также чтобы помочь его семье: Иванне, сыну Хуампи, чьи глаза были самыми грустными из всех, что я видел в своей жизни. Я бы мог дать им немного денег, и все на этом. Но я хотел сделать для них нечто большее, то, что понравилось бы Хуану. Тогда мне пришла в голову мысль, что вряд ли что-нибудь может быть лучше футбольного матча. Я помню, как мы с Клаудией были в моем доме в Морено, все еще не пришедшие в себя от пережитого, и я внезапно сказал: «Ма, знаешь, что я должен сделать для Хуана? Матч, футбольный матч… и я тоже приму в нем участие».
Ясное дело, что я по-прежнему был дисквалифицирован, но про это я даже не вспомнил. Это был матч, организованный не ФИФА, а группой игроков в честь другого игрока. И я знал, что если выйду на поле в форме, на трибуны придет больше народа, выручка от продажи билетов будет больше, и все это булет для Хуана.
Из дома мы позвонили Гареке, Руджери и Наварро Монтойе. Эти трое, а также Рауль Роке Альфаро и я, были единственными, кто отправился в Сан-Луис на похороны. Мне показалось логичным начать с них. На этот раз проблем с рекламой не возникло, потому что все организовывали мы сами, и люди с «Х-28», фабрики по производству систем автомобильной сигнализации, были с нами с самого начала.
Когда все уже было готово, за день до назначенной даты, 15 апреля, когда оставались уже считанные часы, пришел факс, проклятый факс из ФИФА. Клянусь, что сначала я не мог поверить, думал, что это чья-то дурная, но все-таки шутка. Он был направлен на имя Хулио Грондоны, и в нем говорилось о том, что всем известно об этом матче и также известно, что я собираюсь принять в нем участие. И заканчивалось это послание следующей угрозой: «Как бы то ни было и во благо семьи скончавшегося игрока (Бог мой, во благо семьи скончавшегося игрока!) сообщаем, что присутствие на поле Марадоны вместе с другими футболистами, внесенными АФА в список, может повлечь за собой санкции со стороны ФИФА в соответствии с существующим Уставом и Регламентом». В скобках же читалось следующее, что и всегда: я был червивым яблоком – тем, кто все портил. Меня опять заставили почувствовать себя преступником. Я сказал Франки: «Хорошо, Маркос. Скажи Грондоне, чтобы не беспокоился, я не собираюсь ему гадить и потому не буду играть. Но также скажи ему, что я делаю это ради ребят, чтобы не осложнять им жизнь, а не из-за АФА или ФИФА. Давай, иди и скажи». Он ушел и сказал.
Тем временем ребята уже влезли в этот бардак, и Руджери связался с Грондоной, чтобы посмотреть, что будет, и попросить его разрешить мне выйти на поле, так как об этом уже было объявлено, и мы бы заработали больше денег. Грондона ответил ему неласково, очень неласково, хотя потом и захотел объясниться. Сперва он сказал ему, что ни за что не разрешит мне выйти на поле, а затем сообщил, что он предлагал семье Фунеса 50 тысяч долларов, чтобы оплатить больничные счета. И добавил, что матч состоится в июле, когда закончится моя дисквалификация. В довершение ко всему он заявил: «Диего не может играть. Если он это сделает, платить за последствия будете вы».
Руджери отправился в отель «Elevage», где находились все футболисты, которые должны были принимать участие в этом матче. В общей сложности нас был 41 человек. Когда Руджери пересказал свой диалог с Грондоной, Наварро Монтойя сказал мне: «Диего, теперь ты просто обязан сыграть, обязан как никогда». По ходу собрания я не произнес ни единого слова, только внимательно слушал Руджери, но после этих слов я сказал немного дрожащим голосом: «Да, я буду играть, и мы порвем им задницу».
Некоторые, как например, Диего Латорре, побледнели. «А что будет с нами?» – спросил он, напуганный до смерти.
С нами ничего не могли поделать, ничего: судья Рикардо Калабрия не имел никакого отношения к АФА, так как уже закончил свою карьеру, равно как и его помощники. Необходимую страховку оплатила не федерация, а моя фирма «Maradona Producciones», которая еще и напечатала входные билеты. Матч также организовал я, а не АФА. Вот так мы вышли вместе из отеля и направились на стадион «Велеса». Игра состоялась, и я вновь был там, на поле, с мячом. И вместе с людьми.
То, как поступил Грондона, выглядело ударом по яйцам; он предлагал 50 тысяч долларов за то, чтобы я не выходил на поле. Тогда я ответил ему жестко, как мне сейчас кажется, чересчур жестко. Но, тем не менее, я сказал это: «Авеланжа, Блаттера и прочих начальников никто не будет оплакивать в Аргентине, когда они умрут». И добавил: «Пока Грондона является президентом АФА, я ни за что не вернусь в сборную». Это были очень жесткие слова, но они шли от самого моего сердца.
В раздевалку пришли все, включая руководителей, которые были испуганы сильнее, чем кто-либо, потому что боялись остаться без игроков. Сейчас я думаю, что это пошло им на пользу: все поняли раз и навсегда, кто настоящие хозяева спектакля.
Когда я вышел на поле, меня пробрал озноб. Стоял хмурый вечер, небо было затянуто тучами, но на трибунах собралось полно зрителей. В итоге мы получили более 100000 долларов прибыли, и это только от продажи билетов. С учетом рекламных поступлений наш совокупный доход перевалил за 200000 долларов, и все это пошло семье Фунеса для того, чтобы оплатить его пребывание в санатории и продолжить строительство футбольной школы, названной в его честь.
Как только я ступил на газон, то правой рукой сразу же поприветствовал «инчаду» «Боки», они не могли позволить себе упустить возможность посмотреть на меня. Но там были не только болельщики «Боки», там были все любители футбола. Они обожали меня до смерти, они не сделали бы мне никакой гадости. Я был очень взволнован, очень, поскольку ничто не могло заставить меня забыть о Хуане… Хуан остался бы доволен этим матчем, потому что мы надрали задницу власть имущим, которые считали себя хозяевами всего на свете, а на самом деле им ничего не принадлежало.
Между делом, я сыграл довольно хорошо: забил два мяча и сделал голевой пас Альберто Акосте. В итоге моя команда, выступавшая в синих футболках, одержала победу со счетом 5:2. Я покинул поле за несколько минут до финального свистка, чтобы перевести дух и сказать: «Сегодня футболисты вновь начали верить в свои силы». И я сам в это верил, ведь мы победили самого могущественного соперника из всех существующих. Мы победили власть.
Для меня в тот вечер Кубок мира, который я когда-то выиграл, был подтверждением моей правоты, поддержкой для моих партнеров, игроков. Мы выступили против зла, играя в мяч, и в итоге власть имущие были вынуждены сдаться.
Я начал потихоньку тренироваться, сперва с доктором Патрисией Санхенис, которая потом свалила, потому что стала рассказывать всем обо мне. Я впервые в жизни был на курорте Марисоль, расположенном в 550 км к востоку от Буэнос-Айреса, неподалеку от Трес Арройос. Туда я приехал в январе 1992 года, и там-то все и началось. В феврале я провел свой первый матч после дисквалификации. Эта благотворительная встреча – я выступал за «Амигос де Марисоль» против «Меркадо Лос Тигрес» в присутствии пяти тысяч зрителей, все из близлежащих деревень – была организована для того, чтобы помочь детям-инвалидам, и именно тогда я забил свой первый мяч как футболист, которому было запрещено играть. Наградой мне была тысяча поцелуев от больных, но счастливых детей. Счастливых, как никто другой.
После этого и также после того знаменитого матча в честь Фунеса я вновь надел форму для участия в благотворительном матче – на этот раз в Посадас, Мисьонес, чтобы помочь местной больнице. Такой была моя жизнь, таким образом я мог продолжать оставаться в футболе. Помогая другим, что в то же время было способом помочь мне самому.
