не сработала. А в советское время? Как только начинаем говорить о советском времени, одни идеализируют, другие демонизируют. А было нечто такое, что это время породило и что сегодня мы смело можем принять, включить в собственную философию жизни? Было. Солидарность. И никогда не надо забывать подвиг нашего народа. И не только военный подвиг. А те самые комсомольцы, которые на целину ехали, БАМ строили, не получая за это никаких наград и привилегий? Это чувство локтя, чувство желания общими усилиями сделать добро для своей страны. Итак, солидарность»[339].
Во время холодной войны дехристианизация СССР использовалаь как аргумент Запада по обвинению советской системы. Пафос этого обвинения присутствовал, в частности, в знаменитой речи Рональда Рейгана 8 марта 1983 года об «империи зла»[340]. В действительности, дехристианизация Запада осуществлялась еще более высокими темпами. С исчезновением геополитической альтернативы, которую представлял СССР, она и вовсе пошла семимильными шагами. И вновь обратимся к оценке патриарха. О том, что Запад дехристианизован в гораздо большей степени, чем это имело место в Советском Союзе, сохранившем сущностную связь с христианскими заповедями, рассуждал он в беседе с митрополитом Детройта от Константинопольского патриархата Николаем Писарисом. «Откровенно я скажу, – обращался патриарх к американскому гостю, – нас, конечно, очень беспокоит то, что происходит сейчас в христианском мире, – заявил патриарх Кирилл американскому гостю. – Вы лучше, чем я, знаете о происходящей дехристианизации европейской и американской цивилизации. Это апокалиптическая картина, когда грех утверждается законом, когда поступки, абсолютно расходящиеся с христианской, а также иудейской и вообще богооткровенной нравственностью, поддерживаются силой государства. Вы знаете, что у нас в стране был государственный атеизм. Однако нравственная парадигма в целом оставалась христианской, и это нас спасло: наши литература, изобразительное искусство были проникнуты христианскими идеями, и мораль народа оставалась христианской. Коммунисты не смогли на это посягнуть»[341].
Что из идейного арсенала русского коммунизма (отличавшегося от коммунизма как западнического по своему генезису учения) указывает на его ценностное родство с русским православием? Таких составляющих довольно много. Выделим важнейшие из них:
– наличие устремленного в будущее общественного идеала, определяющего идеократические формы государственности; – идея преображения грядущего человека на основе принципов нравственности;
– отрицание необходимости конкуренции для экономического развития; – неприятие ростовщическо-спекулятивной экономики; – скептическое отношение к богатству и собственности;
– негативное отношение к потребительским установкам, нестяжательство; – интернационализм в идейном единстве человечества, борьба с восходящим к языческой платформе национализмом;
– императив спасения человечества от эрозии духовного разложения; – реализация восходящего к Ветхому и Новому Завету принципа «кто не работает, тот не ест»; – воспитание молодежи в духе альтруизма, взаимопомощи, взаимоуважения, других традиционных добродетелей;
– борьба с половой распущенностью, осуждение подмены сексом отношений любви;
– коллективизм, неприятие социального неравенства;
– вера в грядущую эсхатологическую победу сил добра.
Еще в 1937 году Н. А. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма», выпущенной на английском языке и адресованной западному сообществу, открывал глаза Запада на иллюзорность произошедшей с Россией трансформацией[342]. Даже Ф. М. Бурлацкий, человек, стоящий явно не на христианской платформе, признавался, что включение в «Моральный кодекс строителей коммунизма» религиозных элементов был сознательным шагом его разработчиков[343].
Понимание истории СССР как преемственного этапа в истории российской цивилизации имеет принципиальное значение для нынешнего поколения россиян. Если большевизм был историческим разрывом с прежней Россией, то, значит, в 1917 году пресеклось существование российской цивилизации. И чьими тогда достижениями была победа в Великой Отечественной войне, освоении космоса, выдающихся побед в спорте? Очевидно, ни российская цивилизация, ни имперское цивилизационное государство не перестали существовать. Они лишь модифицировались, сменили язык, обрели новые формы в соответствии с новыми вызовами времени. Российская империя и СССР были различными модификациями одного и того же цивилизационного российского проекта. Следовательно, для движения вперед возможен и необходим синтез обеих моделей в современном российском государствостроительстве.
Русская православная эсхатология трансформировалась в XX столетии в советскую коммунистическую эсхатологию. Безусловно, советская эсхатология содержала в себе значимую составляющую западного утопического социализма. Имелась в ней и гегельянская компонента. Обе они рассматривались, как известно, в качестве истоков марксистского учения. Но была и неакцентированная в советских учебниках компонента цивилизационная, сфокусированная на рефлексии русской эсхатологии.
Квазирелигия
Истории неизвестно ни одной общности, чей исторический генезис осуществлялся бы на внерелигиозной основе. Речь идет о религиях в широком понимании, включающем и даосизм, и конфуцианство, и буддизм, не содержащих представления о Боге (богах), но имеющих общие дефиниционные составляющие – веру, культ, организацию верующих. Этимологически оно восходит к латинскому religion – «связь», указывая, с одной стороны, на вертикальную связь с миром трансцендентного, а с другой – на горизонтальную интеграционную связанность религиознозной общности. Из факта универсальности компонента религии в качестве фактора этногенеза следует вывод о факторной необходимости религиозности населения в обеспечение жизнеспособности этнической (и шире – государственной) системы. Советский эксперимент заключался в попытке создания общества, базирующегося на парадигме атеистического миропонимания. Казалось бы, опыт СССР свидетельствовал о принципиальной возможности такого миростроительства. В действительности, при реализации конкретных задач государственной политики в сфере управления идейно-духовными потенциалами народа был сформулирован некий квазирелигозный суррогат[344]. Под новыми маркерами воссоздавалась сущностно прежняя аксиология государственной религии. Такого рода трансформации определялись О. Шпенглером понятием «псевдоморфизма», выражающим видимость инверсии при сохраненной парадигмально неизменной культурной основе. Ниже приводится дуальный ряд соотношения традиционных религиозных и советских квазирелигиозных компонентов (см. табл.).
Трансформация религиозных образов и представлений в советской аксиологии
Ряд приведенных соответствий могут быть восприняты как кощунственные. Но если это и кощунство, то кощунство, реализованное в истории, а потому исторический факт. Сознательно или нет – не столь в данном случае важно, большевики формировали новую семиосферу, опираясь на архетипическую матрицу прежней религиозной системы. Но квазирелигиозное подобие, естественно, не может быть приравнено по содержащимся в ней потенциалам к традиционным религиям. В тот самый момент, когда с началом войны с Германией было поставлено на карту само существование государства (а соответственно, и правящего режима), вся прежняя атеистическая пропаганда оказалась свернута, и партия пошла на союз с Православной церковью. Семнадцатилетний период явился максимально возможным сроком существования без-религиозной, точнее, идейно скрепленной квазирелигиозным суррогатом, общности. Три поколения советских людей – и коммунизм утратил свою былую привлекательность. При отсутствии прочного религиозного фундамента духовных сил для удержания национальной периферии у государствообразующего русского народа не оказалось. Советский опыт есть, таким образом, историческое назидание, репродуцирующее притчу о «вавилонской башне» – без наличия представления о Боге любая общность в долгосрочной перспективе будет обречена. Роль религии в аксиологическом арсенале современных
