— О чем ты думаешь?
Норт коснулся кончика ее носа.
— О тебе.
Она улыбнулась:
— Наверно, что-нибудь хорошее?
— После этой ночи может быть по-другому?
По выражению лица Октавии Норт понял, что она думает о том же.
— Ты считаешь, он на самом деле хотел убить тебя? Кто этот «он», можно было не выяснять.
— Понятия не имею.
Это могло быть предупреждением. Вероятно, подозрительность, прозвучавшая в голосе Норта или проявившаяся в выражении лица, натолкнула Октавию на какую-то мысль.
— Может, ты тут вообще ни при чем?
— Это нам неизвестно.
Она совсем не глупа, его Ви. Он мог бы попытаться утаить от нее кое-что, но Октавия не всегда жила в золоченой клетке. Она представляла, что происходит на темной стороне жизни. Они оба понимали, что не всегда вещи представляются такими, какие есть на самом деле.
— Я никому не позволю причинить тебе вред.
— Знаю. — Октавия прямо посмотрела ему в глаза. — А я порву на куски любого, кто причинит вред тебе.
Другой поднял бы ее на смех, но Норт прекрасно понимал, что стоит за такими словами. Это не было простым обещанием. Она отомстит за малейшую обиду, нанесенную ему. По крайней мере попытается. Что будет потом, если ее попытка окажется неудачной, об этом ему не хотелось говорить.
— Оставь возмездие мне. — Он перекатился на спину, отстраняясь от Октавии и освобождая больную руку.
Ей не хотелось отпускать его, поэтому она повернулась на бок, оперлась на локоть и заглянула ему в лицо.
— Зачем так рисковать?
Норт закинул здоровую руку за голову.
— Это моя работа.
Октавия потерлась губами о его щеку. Норт порадовался, что побрился, словно специально для того, чтобы ощутить нежность ее прикосновения.
— Можно поменять работу.
— А что я еще умею делать? Может, податься в моряки или в актеры? — Он резко засмеялся. — Представь, как я составляю конкуренцию старине Кину.[6]
— Можно пойти в политику. Норт скривился:
— Ты что, поверила тому, о нем талдычит Брам? В ответ она насупилась:
— В данном случае, я считаю, он прав. Это намного безопаснее.
— Только скучнее.
До нее вдруг дошло. Он понял это, потому что увидел, как она широко распахнула глаза.
— Не верю, что ты отказываешься только из-за этого. Хочет, пусть верит, не хочет, пусть не верит.
— Терпеть не могу скуку, ты же знаешь, — легкомысленным тоном заявил он.
— Общество ты ведь тоже терпеть не можешь. — Пальцы, которые поглаживали ему грудь, замерли. — Ведь не это настоящая причина?
Октавия знала его слишком хорошо. Норт отвернулся.
— Ненавижу подчиняться приказам какого-нибудь идиота. — Это по крайней мере был честный ответ.
Теперь ее пальцы двигались в направлении его пупка.
— Просто делай то, что ты всегда делаешь, Норри. Не обращай ни на кого внимания и поступай как хочешь.
И тут стало не важно, куда направляется ее рука. Октавия задела за живое.
— Как-то это лицемерно звучит от человека, который живет по жестким правилам.
Октавия откинула волосы назад.
— Но честнее, чем менять правила по ходу игры. Я связана обещанием. Кстати, мое лицо находится несколько выше того места, куда ты уставился.
— Я знаю. — Это не о том, где находилось ее лицо. О том, что она говорила. — Ты пообещала мне, что всегда будешь рядом.
Она натянула на себя простыню. С какой стати она отгораживается от него, как будто он посторонний? Она может прятаться от кого угодно, только не от него. Он-то знает ее тело, как свое собственное.
— Ты обещал то же самое, — напомнила Октавия. — Смотри, как мы врали друг другу.
Какого дьявола?..
— Я не обманывал тебя, — сердито посмотрел он.
— И я. Тогда мы были детьми, и все казалось простым. — Она вздернула подбородок, словно ожидая, что Норт начнет возражать. — А оказалось сложным.
— Да, — согласился Норт. — Иначе мы не лежали бы с тобой в одной постели.
— Или по крайней мере мне хватило бы благопристойности, чтобы почувствовать угрызения совести за то, что я нахожусь здесь.
Даже если бы она треснула Норта его же собственным ботинком, он не был бы настолько поражен.
— А ты не чувствуешь?
Октавия вздохнула. Она вытянула руку и дотронулась до его щеки. Это было просто ласковое прикосновение, но ему показалось, будто невидимый обруч сдавил грудь, не давая дышать.
— Нет, не чувствую. Мне много раз приходилось жалеть о своих поступках. Но только не об этом.
Октавия отлично знала, что сказать, чтобы полностью разоружить Норта. Он не мог злиться на нее. На обстоятельства, на ее деда, на весь мир, в конце концов, но только не на нее.
— Иди ко мне.
Октавия без возражений придвинулась и очутилась у него в объятиях.
— Сердцем я всегда был рядом с тобой, — признался Норт, когда она устроила голову у него на сгибе руки.
Ее мягкие губы потерлись о его горло.
— Я — тоже.
В том, чтобы облачиться в одежду Норта, было что-то совсем интимное. Октавия почувствовала это обстоятельство позже, когда они завтракали. Завернувшись в его халат, она сидела за маленьким столиком в кабинете Норта. Темно-синяя парча была мягкой и пахла свежестью и Нортом. В следующий раз, когда он наденет халат, тот будет пахнуть свежестью, и Норту это понравится? И вообще, обратит ли он на это внимание? Конечно, обратит.
Молча отхлебывая кофе, она разглядывала его, пока он просматривал донесения своих сотрудников. На нем были только брюки и сорочка. Ноги босые. Расстегнутый ворот сорочки выставлял напоказ высокую сильную шею и загорелую грудь. Щетина на подбородке и в беспорядке вьющиеся волосы вносили свою лепту в его пиратский облик.
Аристократы сейчас зашикали бы. Но Норт никогда не станет лощеным джентльменом. Что бы он ни делал, его никогда не примут в тот — в ее — круг. Нет ничего удивительного, что Норт создал свой собственный. Не ниже и не выше. Свой мир, в котором действует по своим правилам и правит по собственному желанию.
Как Октавия завидовала Норту! Он не был связан никакими обещаниями. Он не боялся запачкать имя своей семьи. Конечно, имя Райлендов с самого начала отнюдь не отличалось голубиной чистотой. В каком-то смысле ему повезло, хотя он наверняка не осознавал этого. Ему не нужно было притворяться кем-то, кем он не являлся на самом деле. У него отсутствовало чувство вины за то, что приходилось покидать друзей и любимых, чтобы начать другую жизнь. Октавия не могла не признать, что из-за собственной любви к удобствам и всему, что дает власть денег, она не посмела бы вести себя так демонстративно. Но Норт — это Норт. Морщинки вокруг глаз и рта, немодный загар и небритая щетина еще больше отдаляли его от ее мира. И каждый раз от этого начинало ныть сердце.
