— Я ведь почувствовала, Тимур, — поднимаю глаза, — меня так потянуло к ней. К моей девочке…
Закрываю руками рот, чтобы не закричать, а Тимур обнимает меня и прижимается лбом к моему лбу.
— Конечно, почувствовала, Полечка. И она к тебе потянулась. Вы с ней как магниты, а я дурак еще не хотел Соню в этот сад отдавать. Ей так плохо без тебя было, любимая. Я пытался найти тебя, из Ольги чуть душу не вытряс, но она клялась, что ты была анонимным донором. И я поверил. Мне хватило нашей суррогатной, ты бы ее видела… Я хотел, чтобы у Сони была мама, но не представлял, что у меня еще может быть семья. А вы с Бодькой… Вы сразу в мое сердце… Одним махом…
Не даю договорить и бросаюсь на шею этому такому родному и любимому своему мужчине. Реву, не могу сдержаться.
— Я так часто думала о Бодькином отце, Тимур. Я чувствовала себя злой феей, которая отняла у него папу. Он очень переживал, но никогда этого не показывал. Ты же видишь, какой он. Такой как ты, только маленький… — отлипаю от мужа и ладошками вытираю его щеки.
Тимур молча сгребает меня в объятия, и я снова утыкаюсь носом в его шею.
* * *
Через день Тимур забирает меня из клиники. Чувствую себя хорошо, и оставаться здесь дольше нет никакой необходимости.
К тому же мне не терпится увидеть своих детей — каждый день, проведенный вдалеке от них и Тимура, тянется долгими, изматывающими часами. И муж твердит, что им без меня дома одиноко.
Он не стал говорить детям о моей беременности. По его мнению, важнее им рассказать, что мы их родные общие родители. И мы должны это сделать вместе.
Я согласна со своим мужем, не стоит обрушивать на них сразу столько информации. Неизвестно, как Бодька с Соней примут, что они друг другу родные брат и сестра.
Мы договорились с Тимуром, что расскажем им правду, как можно больше адаптировав ее для детского восприятия. А о том, что у них будет братик или сестричка, можно рассказать позже.
Еле дожидаюсь мужа, и когда наш автомобиль выезжает из больничных ворот, такое ощущение, будто я вышла из тюрьмы.
Тимур сам ведет машину, охрана едет следом. Делаю вывод, что раз Костя позволил Тимуру сесть за руль, значит опасность действительно миновала.
Из того, что я знаю, Нина в следственном изоляторе, ее отца и брата тоже арестовали. Больше Тимур ничего рассказывать не стал.
Мы едем к его родителям, Богдан с Сонечкой сейчас там. Я ужасно волнуюсь. Как воспримет наш рассказ Соня? И что скажет мой сынок, когда узнает правду? Не будут ли они ревновать нас с Тимуром друг к другу?
В то же время мне до боли жаль свою девочку. Тимур сбросил мне в облако ее детские фотографии, и я не могу смотреть без слез на маленькую Соню. Она кажется совсем крошечной на руках у Тимура, и я никогда не прощу Нину за то, что отняла у меня возможность увидеть ее такой.
Наверное, мое волнение слишком заметно, потому что Тимур останавливает машину и разворачивается ко мне, уперевшись рукой в спинку сиденья.
— Поля, давай сейчас не будем ничего говорить. Пусть все идет как идет. Дети и так к нам привязаны, Сонька к тебе, а Бодька ко мне. Как подрастут, тогда и расскажем.
— Нет, Тимур, — упрямо мотаю головой, — раз решили, надо говорить сейчас. Они должны узнать правду от нас, а не от кого-то другого.
Старшим Арсановым Тимур все рассказал сразу после презентации. Он из больницы ночью поехал прямо к родителям, и я могу только догадываться, какой была их реакция. Особенно Демида.
А вот насчет Елены я теряюсь. Мне кажется, она меня осуждает за то, что я ввязалась в суррогатное материнство. И мне в свою очередь сложно с ней не согласиться.
Очень правильно составлены законы, которые запрещают быть суррогатной матерью нерожавшей женщине. После того, как родился Богдан, я поняла, что не смогла бы его отдать, даже если бы он был не мой.
Я не понимала, что это такое, пока сама не стала мамой. Так что Арсанова имеет полное право быть недовольной. Но выбора у нас нет, я мать трех ее внуков, а она их бабушка. И нам в любом случае придется искать точки соприкосновения друг с другом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Встречают нас дети и Демид. Сонечка виснет на мне, Бодька мчится к Тимуру. Мельком смотрю на старшего Арсанова — прямой взгляд из-под бровей тяжелый и грозный. Но адресован он не мне, а сыну.
Тимур говорил, что отец обвинил в случившемся только его одного.
«Ты слишком долго цацкался с Нинкой, — сказал он Тимуру. — Принял решение разводиться, незачем было пускать ее к себе в постель. Пускай бы потом доказывала, что год ходила беременной».
На меня Демид смотрит пристально и задумчиво. А вот Елена как натянутая струна. Я понимаю смешанные чувства Арсановых — была одна единственная внучка, а теперь целый детский сад. Зато у обоих, как только они видят Богдана, увлажняются глаза как по команде.
Внезапно приходит на ум, что я теперь тоже Арсанова, как Елена и Сонечка. Моя доченька обнимает меня, ластится, заглядывает в глаза, и мое сердце обливается кровью. Ненавижу Нину еще больше.
Многие женщины, которые могли бы стать прекрасными мамами, не могут иметь детей. Зато Нина как раз тот случай, когда природа оказалась права. Чудовище не имеет права быть матерью.
Мы собирались забрать детей и уехать, но родители настаивают на обеде.
— Я приготовила легкий суп. Он диетический, на курином бульоне, Полина, — Елена обращается почему-то ко мне, наверное, думает, что меня мучает токсикоз.
За столом Демид шутит и дурачится с детьми, но взгляд его по-прежнему серьезный. Периодически он останавливается на мне, потом на Тимуре, и я под этим взглядом чувствую себя подростком.
Когда дети убегают, чтобы собрать свои вещи, мы ненадолго остаемся со свекрами одни.
— Никогда не прощу себе, что не сделал втихую от вас тест ДНК, — ворчит старший Арсанов, умудряясь бросить гневный взгляд на Тимура и успокаивающий на меня. — Я сразу сказал, что Бодька наш, Арсанов. И с Сонькой они как две капли воды. Ладно, что теперь после драки руками махать. Тимур, пойдем, расскажешь мне в двух словах, что там твои юристы хотят предъявить Борису и его засранцу.
Как только мужчины уходят, Елена поворачивается ко мне и порывисто берет за руку.
— Полина. Я понимаю, это все ужасно. Но прошу тебя, постарайся абстрагироваться от всего происходящего. Сейчас тебя должны заботить только дети. И те, что есть, и те, что будут.
— Я думала, вы меня осуждаете, — не скрываю удивления.
— Я и так виновата перед вами, что помогала Нине сблизиться с Тимуром и Сонечкой, — в ее голосе звучат гневные нотки. — А эту гадину и близко нельзя было к ребенку подпускать, правильно делал Тимур. И… Поля. Спасибо за Богдана.
Я понимаю, что Арсанова имеет в виду, и в ответ молча сжимаю ее руку.
* * *
Вернувшись домой, усаживаем детей рядышком на диван, а сами садимся напротив.
— Нам надо кое-что вам рассказать, — первым начинает Тимур, и я вижу, как он волнуется. Хочется его поддержать, но у меня у самой решимости на донышке.
— Вы передумали? — хмуро спрашивает Богдан и обводит нас выжидательным взглядом. Точно «арсановский», как у них у всех. — Жениться передумали?
Мы, не сговариваясь, поднимаем руки с обручальными кольцами, повернув их так, чтобы детям было лучше видно. А еще им видно, как у меня дрожат руки.
Сцепляю пальцы, чтобы унять дрожь, и на них сверху ложится широкая мужская ладонь.
— В мире есть много людей, которые хотят детей, но у них не получается, — продолжает Тимур. — Существуют специальные технологии и больницы, которые им помогают. Но для этого нужны клетки мамы и папы. До вашей мамы я был женат, мою жену звали Нина. У нас не было детей, и она не хотела, чтобы я с ней разводился. Она украла мои клетки и отнесла их в больницу. Там работала ее подруга…
— Как моя крестная? — перебивает Богдан.
— Да, сынок, — отвечаю ему, — Твоя крестная тоже тогда работала в той больнице. И очень мне помогла.
