По-бычьи согнув голову, Федька врезался в толпу.
– А ну, разойдись! А ну, в сторону! – бил направо и налево.
Местные парни Федьку знали и, видимо, побаивались. Тронь его – платить придется. Добро еще – разбитой мордой. Драка быстро утихла.
Чуть в стороне стояла с гордо поднятой головой нарядная Грушанка Пешкова.
Хоть и многим досталось в драке – уезжали домой, в коммуну, весело. Эка беда – подрались. За это старики ругать не станут. Хуже – если б от драки отказались, разбежались. Только Северька ехал на телеге молча. Неладно получилось. Скажут: коммуна единоличников бьет. Как в лицо плюнут. Попробуй от плевка вытрись. Ночи уже стали прохладными, гляди – иней ударит. Северька зябко поводит плечами.
На крутом увале, где серая ночная дорога стремительно уходит вниз, остановились. Тут уж дома. Уклон, несколько лихих поворотов и – дом. Землянки, амбары, собаки – все свое.
Собаки причуяли людей на увале или их потревожило другое, – подняли предупреждающий лай. Внизу, у ключа, ожила светлая точка – костер. Кто-то, видно, подложил сухой щепы, дунул на подернутые белым пеплом угли и теперь отошел от костра, слушает ночь. Если свои – видите костер, не заблудитесь. Враги – много в пограничной степи врагов – мы готовы.
Спать не хотелось. Не хотелось расходиться по телегам, по землянкам, по предамбарьям – спать. Было как-то хорошо, что вот они все свои – не то что родные, а все же таки по-настоящему свои – живут справно, не хуже людей – и кони и одежда есть, – и тронуть их, обидеть запросто так никому не удастся. Тальниковцев много сегодня было – все село, – а и им досталось. Хорошая – просто и не скажешь словами, не найдешь этих самых слов – получилась драка. И даже не в самой драке дело, в чем-то другом, но от драки неотделимом.
Степанка хлопнул ладошками по ичигам – музыки нет, а плясать охота, – выбил ногами дробь на пожухлой траве. Парни грохнули плясовую.
Вилки, ложки, две метелки, два цепа…
Дрогнули, закачались звезды, дружней залаяли собаки в темной низине. Хорошо Степанке плясать, как взрослому, всенародно, на тугой и гулкой, как новый барабан, земле.
– Может, за сеном поедем? – предложил парням Леха Тумашев.
И всем понятно: правильно Леха сказал. Не расходиться же в такую хорошую ночь по своим закуткам.
От парней – к общей радости – не отстали и девки. Куда они отстанут. Молодежь спустилась к коммунарским постройкам, забрала все телеги и, как была в праздничном, уехала на луга.
Возвратились со светом.
Просыпалась коммуна. Зовуще мычали коровы: дымили кизячные костры под большими артельными котлами, перекликались люди.
Пахло парным молоком, свежим хлебом; горько дымили степные костры.
XIII
По мнению бывшего соседа Силы Данилыча – Баженова, собралась в коммуне в основном голь перекатная, а недавно выстроили еще три хлебных амбара. Амбары не пустуют. В стаде у коммунаров ходит два десятка породистых коров – нашлись у голодранцев деньги. Откуда все это?
Живут коммунары в трех часах езды от поселка, живут как в военном поселении. Тронуть их не всяк решится. Как-то тронули озернинцы, так до сих пор локти кусают.
Между коммунарами и поселковыми единоличниками вроде все тихо-мирно. Никто друг друга вслух не задирает. Эти по себе и те по себе. Коммунары свои ворота для тех, кто хочет к ним перебраться, открытыми держат. Милости просим.
Но нет еще в мире спокойствия. И в душе еще не у всех тишь да благодать. Да бывает ли она у человека, благодать эта, хоть когда-нибудь?
Начальник заставы ночей недосыпает из-за бандитских шаек, нет-нет, да налетающих из-за реки, недосыпает из-за чертовых контрабандистов, обнаглевших вконец. Контрабандисты взяли новую моду: когда идут из-за кордона с товаром, сбиваются в небольшие группы и чуть ли не с боем переходят границу. По крайней мере, стрельбы-то хватает. А что будет, когда река встанет?
Ивана Лапина, Северьку, коммунаров свои заботы давят: как бы за жизнь покрепче ухватиться. Чтобы все были сыты, все одеты, чтоб поселковые могли коммунарскому житью позавидовать. Чтоб, к примеру, тот же Алеха Крюков на совете коммуны шапку снял: примите меня, дескать, дурака темного. Такого, как Алеха, словами не сагитируешь. Его своим достатком агитируй.
А недавно совет коммуны надумал: послать пятерых ребят в Читу, учиться. Поселковые единоличники только головой покрутили: сами на праздники из куля в рогожу одеваются, а туда же, как богатые, ребятишек в большой город учиться посылают.
Устя, верховодящая в женсовете, настояла: послать только трех парней и двух девок. Поедет учиться и Санька Силы Данилыча. На этом тоже Устя настояла. Поговаривают: хочет она Саньку с Северькиных глаз утурить. Хотя болтают так, однако, зря.
Степанка, Егорша Чижов и Мишка, младший сын Никодима Венедиктова, второй день сидят на сопке и время от времени пристально всматриваются в размытый синью горизонт. Вчера они спустились с сопки только по темну, а сегодня с рассветом снова заняли наблюдательный пост. Второй день коммуна почти не работала. И было от чего оставить всякую работу: сюда, к ним в сопки, должна прийти диковинная машина – трактор. Собственность коммуны. Как исхитрился выбить в Чите эту машину хромой председатель – одному Богу известно.
Несколько дней назад отправил председатель Никодима Венедиктова и Северьяна Громова на станцию встречать трактор. Диковинную машину ждали еще вчера, хоть и понимали: дорога дальняя. Но сегодня трактор непременно должен быть дома. Подростки получили строгий наказ смотреть в оба и, как только покажется трактор, лететь в коммуну, оповещать народ.
За трактор, конечно, придется платить деньги немалые, и многих сомнение берет: ладно ли сделали, вбухав такую уймищу еще не заработанных денег. Но всегда мягкий Иван Алексеевич на своем настоял. Хотя что ж, ему виднее: председатель и грамотный к тому.
Несколько раз шкодливый Мишка, увидев вдалеке темную точку, истошно кричал:
– Едут!
Молодые коммунары до слез всматривались в узкий распадок и, поняв, что обманулись, пытались задать Мишке трепку. Но Мишка парень ловкий, увертливый.
День выдался тихий, теплый. Солнце пригрело камни; выползли из редкой пожухлой травы букашки, деловито копошатся на ласковой земле. Легко прощенный Мишка рассказывает забавное. Он насмешливый, этот Мишка.
– …Когда фельдшер приехал в коммуну, все больные и не больные – к нему. А вперед всех, конечно, Лукерья.
– Лукерья любит лечиться, – заулыбался Степанка, мысленно увидев крупную, щекастую, немолодую уже бабу.
– Обожди, не мешай. Так вот, пришла она к фельдшеру, а тот спрашивает: «На что жалуетесь, красавица?» Лукерья губы скривила. «Вот тут, дохтур, болит, вот тут болит». И за бока свои толстомясые хватается. В общем, везде у нее болит.
Фельдшер посадил Лукерью на лавку, градусник ей за пазуху сунул. Сидит это она, довольная такая. Сидела, сидела, а потом и говорит: «Вот спасибо, дохтур. Век благодарить буду. Отлегчило. Так это хорошо струмент твой жар из меня вытянул. В голове даже светло стало». А фельдшер, видно, дошлый мужик – виду даже не подал, не улыбнулся.
Степанка весело смеялся. Только Егорша сидел молчком. Егорша не ходил в школу и одной зимы – непонятно ему, над чем смеются сверстники.
Тепло на сопке, уютно. Воздух светлый – далеко видно. Где-то там, далеко за остроголовыми сопками, – станция и железная дорога. По этой дороге железной скоро уедет он, Степанка, в громадную, чужую Читу. Страшно ехать и интересно.
– Едут! – снова закричал Мишка. Подростки вскочили, как от удара. И верно, в узкой лощине показалась черная точка. Вполне может быть – трактор.
Трактор парнишки видели только в книге на рисунке. Сзади колеса больше, спереди маленькие. На тракторе человек сидит, улыбается. Одет человек, как городское начальство: в шляпе, в белой рубахе с галстуком.
Точка в лощине постепенно росла. Вот она уже стала похожа на букашку. Верно, трактор!
Стремглав кинулись с сопки. Сопка крутая, быстро не всяк побежит. Осыпались под ногами мелкие камешки. Бежали прямо, не разбирая дороги. Только один раз отпрянули в сторону: на серой каменной плите пригрелась большая змея.
Ожил коммунарский поселок. Мужики одергивали рубахи, не спеша доставали кисеты с махоркой, свертывали цигарки. Негоже им свое любопытство показывать и бежать сломя голову к дороге. Бабы – те торопливо подвязывали платки, подтыкали за пояс подолы широких юбок, старались не отстать от молодежи, перекликались возбужденно и радостно.
Усадьба опустела.
У землянок остались лишь древние старухи. Протирали слезящиеся глаза, всматривались в пыльный клубок, катящийся по дороге. Крестились.
– Бегут, будто на пожар… – шамкали мать Никодима Венедиктова. – От мала до велика… Будто Спасителя нашего Иисуса Христа встречать.
