по разным сторонам.
Обычно холодный и надменный принц утратил свой до невозможности великолепный вид и почти стал похож на обычного человека. Эта метаморфоза так воодушевила Далию, что она осмелилась попросить его рассказать об отце.
– Сам я не слишком хорошо его знал, в те времена я был слишком молод, а он был почти ровесником моего отца. Его называли совестью королевства, что не мешало ему считаться … довольно странным человеком. Сначала он стал жрецом, чем потряс всех – для представителя рода Эртега отказался от военной карьеры было делом немыслимым. Он широко занялся благотворительностью, много проповедовал и стал писать философские и богословские трактаты. Он пользовался всеобщим уважением и довольно быстро сделал духовную карьеру. После смерти архижреца Брелы, его почти единогласно избрали на его место, в общем, все привыкли к его роли духовного пастыря, однако он снова всех удивил, отказавшись от сана и женившись на вашей матери. Никто не понял, почему он просто не оставил ее в любовницах, как делали все. Их брак был признан недействительным – Лорн надеялся, что он одумается. Когда началась Первая война, все Эртега, которые всегда были столпами династии Базасов, разумеется, остались верны Лорну, и одни за другими погибли в сражениях. Ваш отец вернулся из Рамалы – когда уже практически все было кончено, и присоединился к остаткам войска прежнего короля, чтобы погибнуть вместе с ним при Фрелли.
– У него был дар привлекать к себе сердца людей, – продолжил Фейне после продолжительной паузы, – даже самые чёрствые. Мой отец и король Эрнотон посылали к нему людей, чтобы привлечь его на свою сторону, обещали ему спасение и восстановление всех его прав, отнятых Лорном Базасом, но он ответил, что Эртега не предают своих королей.
Принц снова замолчал. Он действительно не сообщил ей почти ничего такого нового. Ничего, о чем не рассказывала ей мать. Правда, в интерпретации Ноэмии эта история звучала немного по-другому: отец, и так ненормальный, как и все Эртега, свихнувшиеся на своей чести, окончательно сошел с ума, бросил семью и отправился умирать за короля, который лишил его всего и отправил в изгнание, причем в практически в тот момент, когда всем было ясно, что песня этого короля спета.
Фейне продолжал на нее смотреть, и под его прямым взглядом и так взволнованная услышанным Далия ощущала почти не знакомое ей чувство неловкости. Она с трудом подавила в себе желание распрощаться и убежать.
– Вы унаследовали его дар – неожиданно добавил Фейне.
Голос Арно разбил странное очарование этой сцены.
– Танна Эртега, мне рассказали, что ваше недомогание чудесным образом прошло, и вы отправились в театр на премьеру Севанна. Я пришел узнать, как она вам понравилась. Дорогой кузен, страшно рад вас видеть, – произнес он тоном, в котором не слышалось ни капли радости, – вы тоже были в театре? Как вы находите прекрасную Аделлу Марни? Не правда ли, она бесподобна?
Фейне процедил сквозь зубы что-то о гениальности Севанна и бесподобности Аделлы, откланялся и стремительно покинул их.
– Похоже мое появление пришлось ему не по нраву, – пожал плечами Арно, провожая его взглядом, – Кажется, он меня недолюбливает, не знаю почему. А что это у тебя с лицом? Пьеса произвела на тебя такое впечатление?
– И она тоже, – просто ответила Далия и уткнулась ему лицом в плечо. Арно отстранился от нее и с явственно ощущавшимся холодком в голосе объявил:
– Тебе повезло, что я не какой-нибудь ревнивый олух навроде Нелу и не имею привычки задавать бестактные вопросы, а то бы обязательно спросил, почему ты тайком уезжаешь из дворца, о чем-то шепчешься в темном коридоре с другим мужчиной, и, в особенности, почему у тебя всклочены волосы.
Далия тяжело вздохнула и приступила к покаянному признанию.
18
Второй акт нравоучительной комедии близился к середине. Произведение, в котором, как задумывалось, глубокая мораль будет облачена в легкую развлекательную форму, не оказывало на зрителей должного воздействия, и, если говорить откровенно, комедия эта была зубодробительно скучна. Сеу Алфей Кармеж, воспитатель короля, уже давно разменявший восьмой десяток лет, сел на скамью неподалеку от сцены, обустроенной в саду, и щуря подслеповатые глаза, стал наблюдать человеческую комедию, гораздо более увлекательную, чем та нелепица, которую показывали со сцены. Конфликт этой комедии заключалось в ожесточенной борьбе со скукой, которую вели зрители по мере своих сил. На данный момент безусловными победителями в этой борьбе могли считаться король, который по своему обыкновению откланялся и удалился через четверть часа после начала спектакля, сославшись на внезапно возникшие государственные дела, и принц Арно, который вовсе на него не явился. В первом ряду сидели принявшие на себя основной удар ее величество королева Сорина с танной Монтеро, принцесса Мелина и молодой альд Лозанн, Фейне и королевский бастард Монсон, а также несколько дежурных фрейлин королевы и принцессы. Несчастным приходилось смотреть пьесу – королеве для того, чтобы не уронить свое королевское достоинство, а остальным – чтобы не вызвать неудовольствие королевы. Следующим рядам повезло больше: они спали, предавались мечтам, тайком держались за руки и другие части тела, читали, отважно рискуя испортить зрение в скудном свете луны и светильников, занимались рукоделием, шепотом играли в слова или просто сплетничали.
На последних двух рядах, в самом углу, укрытые тенью дуба, расположилась веселая компания, состоящая из танны Эртега, хрониста Мальвораля, альдов Кане и сеурина Мантеня, и еще пары молодых придворных, имена которых задержались в памяти почтенного тана Кармежа по причине их совершенной никчемности. Так вот, веселая компания, нимало не смущаясь развертывающимся поучительным представлением и присутствием монарших особ, играла в карты, используя в качестве стола серебряный поднос (по всей видимости, бесстыдно украденный из кухни), лежавший на коленях у танны Эртега. Периодически негодники сотрясались в приступах сдавленного смеха, переходящего в хрюканье. Придворные оглядывались и смотрели на них – кто-то с укоризной, как королева, кто-то с возмущением, как танна Камилла Монтеро, а кто-то с завистью, как Эраш Монсон.
Отметив основные конфликты, сеу Кармеж перешел к эстетической части – любованию красавицами. Он долго и безуспешно искал глазами свою «фаворитку» – прекрасную Иву Нелу, но увы сей цветок большую часть времени пребывал запертым в оранжерее. Тогда его взор обратился к ослепительной Камилле Монтеро, однако альда, недавно вернувшаяся с богомолья, была какой-то нервной и беспокойной, и, хотя нельзя сказать, чтобы она подурнела, но былую ослепительность утратила. Довольно быстро покончив с остальными дамами, сеурин вновь перевел взгляд на танну Эртега, которая, надо отметить, в этот вечер блистала.
