предшествовавших их так и не состоявшейся свадьбе, были самыми счастливыми за последние пять лет. После его гибели ей пришлось вернуться к тетке, которая была рада видеть ее еще меньше, чем в первый раз, если это вообще возможно…
18
Новая пьеса Савена шла в театре Сирокко уже больше недели, а народ по-прежнему набивался битком в зрительный зал. Очередь из желавших приобщиться к высокому – ведь пьеса повествовала о страданиях пророчицы Лаэрты, заточенной тираном Феламисом – а заодно и поглазеть на прекрасную Аделлу Марни в одной сорочке (гораздо более тонкой и прозрачной, чем холщовые рубахи пророчицы) растянулась до самого Старого моста.
Для зрителей из благородных сословий существовали отдельный вход с боковой стороны театра, поэтому Далия смогла практически без затруднений попасть внутрь, заняв свое место на балкончике. С пятнадцатиминутным опозданием занавес раздвинулся, и публика начала бешено рукоплескать. Танцоры, чье выступление заполняло интермедию, инстинктивным движением отпрянули вглубь сцены. Дело в том, что моренские театралы были весьма неистовы как в выражении своего восторга, так и негодования, а негодование у них могла вызвать любая безделица: от чересчур выспренного слога до недостаточно изящных движений танцоров. Порой казалось, что зрители предпочитают плохие спектакли хорошим, потому что хорошие приходилось молча смотреть, время от времени хлопая и крича браво, а плохие позволяли публике топать ногами, свистеть, звенеть ключами и шпагами и драть глотку в свое удовольствие, улюлюкая и крича «показывайте это дерьмо лигорийцам!», в общем, как следует повеселиться.
К большому счастью для автора и актеров, спектакль был хорош. Аделла Марни в рубашке стоимостью увесистого серебряного блюда, тоже была чудо как хороша – Далия была вынуждена признать это. После пролетевшего незаметно спектакля к ней подошел один из служителей, чтобы проводить ее за кулисы к главной комедиантке – пару дней назад Далия отправила ей записку с просьбой о встрече.
Когда она вошла в комнату, Аделла была уже вполне одета.
– Проходите, дорогая, садитесь, – произнесла дива низким чувственным голосом, – простите, здесь такой беспорядок.
Далия смотрела на молодую женщину, свою ровесницу, очень хорошо сложенную, с довольно пышными формами, с огромными бархатными черными глазами, чувственным ртом и гривой темных вьющихся волос, и в очередной раз за прошедший вечер с изумлением задавалась вопросом, как кому-то пришло в голову, что из этой прирожденной соблазнительницы может получиться монахиня.
– Позвольте вам сказать, что это был прекрасный спектакль, и я до сих пор нахожусь под впечатлением от вашей прекрасной игры. – Далия, наконец, прервала молчание, начавшее беспокоить комедиантку. Та с видимым облегчением поблагодарила ее и, после длительного обмена любезностями и обсуждения пьесы, отчаявшись услышать о цели визита гостьи, спросила сама:
– Вы, наверное, пришли поговорить со мной о его высочестве?
– Почему вы так решили? – улыбаясь, спросила Далия.
Актриса в растерянности захлопала глазами.
– О, все только и говорят, что он без ума от вас. А я когда-то… впрочем, вы наверняка знаете. Зачем еще такой знатной даме приходить к ничтожной комедиантке, как не поговорить об интересующем ее мужчине.
«Ничтожные комедианты», несмотря на то что актерское ремесло долгое время считалось презренным, занимали в обществе значительно более высокое положение, чем севарды, но Далия выслушала это заявление с благосклонной улыбкой.
– Это большое преувеличение, – небрежно заметила она, не конкретизируя, – однако вы правы, я действительно хотела бы поговорить с вами о его высочестве. Мне кажется, вы очень хорошо его знаете и… – она сделала вид, что пытается подобрать слова.
– Ах, дорогая, вам совершенно не о чем беспокоиться, – воскликнула Аделла, взглянув на часы. – В последний раз я видела его почти год назад на городском карнавале.
Беседа грозила зайти в тупик.
– Он довольно часто говорит о вас, – неохотно сказала Далия, – мне кажется, его тяготят муки совести за то, что он встал на вашем духовном пути… – в последний раз ей приходилось прибегать к столь наглой и беззастенчивой лжи в свою бытность севардской гадалкой, и было не очень похоже, чтобы Аделла ей верила. Взгляд ее упал на несколько блюд со всевозможными сладостями и сушеными фруктами, – но я утешаю его тем, что по крайней мере, вам больше никогда не придется есть какой-нибудь монастырский морковный суп.
Даже если бы сейчас перед Аделлой Марни положили свежеосвежеванную крысу, это не произвело бы такого эффекта. Она дернулась, слегка побледнела, и на лице ее появилось выражение непередаваемого отвращения. Далия попала в точку: сама она была довольно непритязательна в том, что касалось еды, более того, ей приходилось порой есть то, о чем не расскажешь в приличном обществе, но все же монастырские супы производили такое сильное впечатление на любого, кому выпадало несчастье однажды их попробовать, что стереть их из памяти было совершенно невозможно. Актриса, тем временем, разразилась бурной тирадой в адрес супов, ранних подъемов, деревянных лавок без матрацев, сырых темных келий и бесконечных молебнов пять раз в день.
Далия, помимо непритязательности в еде, обладала способностью не замечать неприятных вещей, с которыми совсем ничего нельзя было сделать, и потому ей удалось сохранить о монастыре почти теплые воспоминания. Тем не менее, для поддержания беседы она припомнила пару монастырских обычаев, способных привести в ужас любого сибарита, а Аделла Марни была явно из их числа. Через полчаса они болтали, как лучшие подруги. Большую часть времени Аделла ругала сестер на чем свет стоит.
– Но как же… я думала… рассказывали о вашем благочестии… а как же пророки Мануил и Талита? – смущаясь, спросила Далия, решив, что собеседница готова к обсуждению более интересных тем.
– А, – махнула рукой бывшая монахиня, – это были братья из мужского монастыря по соседству. Они приходили по тайному коридору, который соединял крипты, и опаивали меня дурман-травой, чтобы развлечься.
– Почему вы ничего не рассказали настоятельнице? – на этот раз по-настоящему потрясенная, воскликнула Далия. Дива снова равнодушно махнула рукой.
– Ужасно, конечно, но это нередкое явление в монастырях, удивляюсь, как вы не сталкивались с подобным. В общем, это было не самое неприятное, что случилось со мной в этом кошмарном месте. Кроме того, они были достаточно молоды и не слишком уродливы… Не удивляйтесь, дорогая, я всегда была немного слишком чувственной, с самых юных лет, бедная моя матушка не зря приложила столько усилий, чтобы упрятать меня в монастырь, – Аделла фыркнула, – она, наверное, была права, хотя монастырские стены и не смогли меня удержать. Помню, когда мне было тринадцать лет, мне нравился один мужчина, не могу назвать вам его имени…
Звон разбившегося стакана с вишневым ликером прервал излияния
