внутри, не спеша проявлять себя. Никакой полагающейся ей силы она не ощущала: ни исходящей из нее, ни нисходящей со звезды Люцерны, ничего. Она ощущала себя маленькой, потерянной, слабой, одинокой и жалкой. Духи тоже не спешили ей на помощь – из-за каждого куста на нее взирала только смерть. Смерть, угрожавшая ей ежедневно, а также холод, голод, страх, боль, пустота и одиночество. Она попыталась найти опору в дневнике отца, который был на самом деле не дневник, а сборник всяких философских мыслей и рассуждений, но там было все про долг, честь и веру, верность, скромность, и честность, доброту и добродетель, про то, что ложь унижает человека, а сила в правде – в общем, ничего полезного и имеющего отношения к мироустройству и выживанию. Далия, впрочем, прочитала его весь, пытаясь понять, что за человеком был ее отец, и чем больше она читала, тем меньше понимала, как ему пришло в голову жениться на ее матери.
Арласия оставалась единственной провинцией в северо-восточной части страны, не взятой лигорийцами: на ее границе были сосредоточены самые неприступные крепости. Остальной север был уже под властью вражеской армии, которая неуклонно двигалась на юг, к столице. Отрезанная от всей страны провинция держалась на удивление неплохо, благодаря богатым житницами и непрекращающейся торговле с Рамалой.
Весной следующего года Далия курсировала вдоль рамальской границы, при необходимости прибиваясь к группам паломников, севардов или просто бродяг – дороги кишели разбойниками. Затем она провела пару месяцев в цирке, в перерыве между номерами развлекая народ песнями и танцами, а затем и метанием ножей: прежний метатель стал стремительно слепнуть, что послужило причиной нескольких неприятных инцидентов, а у Далии обнаружилась удивительная меткость. Потом цирк вернулся в Рамалу, оставив девушке на память ножи и арбалет. Она занялась торговлей амулетами, чудодейственными средствами, а также очень популярными травами для повышения мужской силы и предотвращения беременности (в отличие от амулетов, вполне себе действующими).
Дела пошли на лад, но на нее навалилась непонятная тоска. Сидя у фонтана, она угрюмо взирала на снующих по площади горожан. Ее внимание привлекла остановившаяся у дворца карета, судя по гербам и золотой отделке, явно принадлежавшая знатным и богатым господам. В карете находились две дамы, довольно миловидные, но уже немолодые, и юноша очень красивой наружности. Одна из дам что-то ему говорила и непрерывно хватала за руку – Далия сначала решила, что это его мать, но, приглядевшись повнимательнее, поняла свою ошибку. Юноша слушал даму с заметным раздражением и имел вид одновременно вялый, скучающий и надутый. Наконец, он распрощался с дамами и направился через площадь на улицу Кожевников. Проходя мимо, он весело ей подмигнул – физиономия его словно по волшебству оживилась, перестав походить на маску. Далия медленно направилась за ним. Зимой она начала грабить мужчин, заманивая в их в закоулки, где якобы располагалась ее комната. Пока они обжимались в углу или по пути, она незаметно срезала кошелек, потом накидывала кавалеру на голову его собственный плащ, и пока он, ругаясь на чем свет стоит, барахтался в его складках, она растворялась в лабиринте узких улиц. В летнюю пору мужчины ходили без плащей, что несколько усложняло дело, но она уже настолько наловчилась, что обходилась и без этого, стремительно исчезая, прежде чем бедолага успевал понять, в чем дело. Свернув за угол, она поняла, что опоздала: юноша бежал сломя голову навстречу какой-то девчонке немногим старше ее. Далия пошла обратно на площадь, кляня на все лады Базасиху, как она называла королеву Дору, и лигорийцев, из-за которых она не могла попасть Морени и была вынуждена торчать здесь, в опротивевшей ей Арласии, где ее скоро будет знать каждая блоха. Она уже готова была пробираться в столицу через линию фронта, и только очевидное безумие этой затеи ее останавливало.
Дамы теперь стояли на балконе и увлеченно смотрели на представление бродячего жонглера. Одна из них махнула рукой Далии, которая остановилась рядом, чтобы тоже поглазеть на жонглера. Девочка в сопровождении брезгливо морщащегося дворецкого прошла в богатую, затянутую бордовым шелком гостиную, где ее ждали дамы. Выяснилось, что дама, державшая юношу за руку, желает узнать свое будущее.
– Я вижу новую любовь, о алмазная танна, – держа унизанную кольцами руку дамы, уверенно проговорила Далия, – она уже пришла в вашу жизнь, или скоро придет.
По вспыхнувшему лицу дамы, доброму и милому, она поняла, что находится на верном пути.
– Ваш избранник молод и красив, но…вам с ним придется нелегко… у него вспыльчивый нрав, и он бывает раздражителен, груб и холоден., – медленно говорила Далия, старательно вспоминая лицо юноши в карете. – Да, он довольно самолюбив и обидчив.
– Все верно, – воскликнула изумленная и растроганная дама, – все потому, что у него такая трудная судьба. Он рано лишился матери, потому и вырос таким черствым.
Далии вдруг стало страшно жаль добрую и милую, но такую глупую даму, которую обманывали совершенно бесстыдным образом.
– Он не поэтому черствый, – заявила она, – просто он вас не любит. Вы красивы, танна, но немного стары для него. От вас ему нужны только деньги.
Няня Эмеза говорила ей, что правда бывает разной: одна та, что человек сам знает про себя, а другая – та, которую он не знает, точнее не хочет знать, поскольку правда, как и любовь – это такая вещь, которую можно не заметить только при большом старании. Во всяком случаем, всем окружающим она обычно очевидна. «Так вот, если не хочешь получить по зубам, – учила ее Эмеза, – не говори человеку того, что он не желает слышать».
Далии пришлось убедиться в правоте старой севардки. В ту же секунду дама с размаху влепила ей пощечину.
– Дрянь! Мерзавка! – вопила дама, уже больше не казавшаяся ни доброй, ни милой. – Как ты смеешь! Мне всего тридцать семь лет! Да ты хоть знаешь, что я с тобой сделаю…
Далия уже выбежала из гостиной, не дослушав, что сделает с ней добрая дама. Схватив в коридоре позолоченный подсвечник, она оттолкнула изумленного дворецкого и буквально вывалилась на улицу. Удалившись от особняка на безопасное расстояние, она отдышалась и спрятала подсвечник в заплечный мешок. Эмеза говорила ей, что дурная кровь Эртега может помешать ей стать настоящей севардкой, и действительно, Далию порой так и тянуло делать всякие глупости, вроде той, что она только что совершила. Тяжело вздохнув, Далия угрюмо поплелась к старому Янцо, что жил за рекой – продавать позолоченный подсвечник.
На следующий день, когда она толклась на рынке в надежде ухватить что-нибудь плохо лежащее или набрести
