Рагнвальд выхватил громовой молот и бросился назад, прочь из тени «Носорога», но враг уже был рядом. Из клубящегося дыма вырвалась фигура в красных доспехах, кричащая на бессмысленном, безумном языке. Рагнвальд увидел проблеск медной чеканки, жуткие бронзовые челюсти и цепной топор, жужжащий словно рой насекомых.
Они сшиблись. Тяжёлый, сильный взмах молота прошёл мимо цели, а цепной топор рассёк воздух, впиваясь в выставленную вперёд серворуку Рагнавальда. Клыки погрузились в металл, и воин ощутил боль так, словно они грызли его плоть. Рагнавальд оступился и рухнул на землю, предавшую его своей неровностью.
Линзы расколотого шлема чемпиона вспыхнули, словно сверкающие от радости глаза, и он прыгнул вперёд, обрушивая топор.
Зверь прыгнул, бросился на Олвара. Он видел лишь приближающуюся стену плоти и тёмной как полночный мрак шерсти.
Олвар отшатнулся, и сердце его сжалось от страха. Челюсти зверя широко распахнулись, брызнула жёлтая слюна. Зверь был огромен, высотой достигая плеча человека, поджар и сутул, длинная морда вздымалась, словно утёс на склоне хребта. И он бежал к нему, скользя лапами по замёрзшим неровным камням.
Олвар стоял. Он ждал до последнего мгновения, ждал, пока его не обдало запахом жёваного мяса из пасти зверя.
И тогда он ударил. Топор врезался в череп зверя, тяжело ударил по кости. Олвар оттолкнулся и прыгнул, уходя с пути мчащейся на него груды мускулов.
И ударил вновь, тяжело замахнувшись топором, глубоко погрузил его в плоть. Рычащий зверь обернулся и метнулся вперёд, желая впиться челюстями в ногу Олвара. Уже прыгая, тот ударил ещё раз, рассекая сухожилия зверя.
Но волк продолжал наступать, скрежеща зубами, пытаясь повергнуть воина. Он был быстрее, сильнее, крупнее, бесстрашней. И вот Олвар поскользнулся на грязном снегу, а зверь настиг его, сомкнув клыки на ведомой ноге.
Олвар закричал — сдерживаясь, чтобы не взвыть от боли — и ударил вновь. Кровь зверя и воина слилась в жарких челюстях. Движения Олвара были резкими, суматошными, выдающими ужас. Потяжелевший топор выскальзывал из пальцев.
Скалящаяся, рычащая морда тянулась к Олвару. Золотые глаза вглядывались в него. Слюна из пасти капала на обнажённую грудь. Олвар завыл от ярости и с силой метнул топор.
Но цепные клыки так и не нашли цели. Нечто тяжёлое и быстрое обрушилось на чемпиона. Рагнвальд видел, как оно пронеслось мимо — смятый мех, металлические челюсти, сверкающие протезы. Зверь покатился по земле, сжимая клыками шею добычи, тряся её как куклу и разрывая. Вопли чемпиона оборвались лишь вместе с его голосовыми связками.
Рагнвальд поднялся и направился к изувеченному телу. Он смотрел на зверя — поджарого и сутулого, с длинной мордой, вздымающейся, словно утёс на склоне хребта. Металлом сверкали его бока, а одна нога опиралась на поршни, покрытые проводами.
— Довольно, — приказал хозяин, и зверь отпустил добычу.
Рагнвальд встал над поверженным чемпионом, корчащимся в луже тёмной крови. Он замахнулся громовым молотом и опустил его, расколов багровый шлем, сокрушив бронзовые челюсти. Движение прекратилось.
Зверь стоял рядом, вздрагивая от охотничьей злобы, кровь струилась по его челюстям, а осколки брони застряли в перемазанной пеплом шкуре.
Рагнвальд помнил, как убил его. Помнил, как тащил тяжёлый горячий труп до железной горы. Тогда он был кем-то другим, но это было века назад, и что толку вспоминать, каким был растаявший лёд?
Он потянулся к загривку волка и провёл пальцами вдоль густого меха. Зверь зарычал и потёрся о доспехи. Потребовалось время, чтобы воссоздать его — годы работы в кузне под бдительным надзором скрывавшихся под масками учителей. Теперь зубы зверя стали железом, хребет — адамантием, а глаза — красными сферами сенсорных узлов.
Теперь зверь стал лучше. Он был его первым и самым любимым творением.
— Вперёд, — зарычал Рагнавальд. И тогда зверь и его хозяин скрылись во мраке.
Крис Райт
Охотничье чутьё
Голод гнал его. Хлестал его, когтям раздирая пустой желудок, заставляя бежать быстрее и искать лучше. От нехватки пищи зрение обстроилось даже в глубокой зимней ночи, мерцавшей вокруг. От голода всё вокруг стало ярче, чётче, живее.
Он перестал бежать и, тяжело дыша, опёрся на ствол ближайшего дерева. Впереди он видел снег, доходящий до голени, переливающийся сине-белым мерцанием под скрытыми пологом леса звёздами. Вокруг вздымались деревья, широкие и разросшиеся, слабо мерцающие, словно были вымазаны в масле. Между стволами словно разлились чистые чёрные пруды, в которых тонул поглощаемый свет. Остальные лучи не пускал густой полог листьев, и потому под ногами виднелись лишь мерцающие полоски и пятна снега.
Он чувствовал на спине пот. Останавливаться опасно — если он охладится слишком быстро, мускулы скрутит. А если их скрутит, то он не выберется из леса. Накинутые на плечи тяжёлые меха не смогут отгонять ночной мороз вечно. Чтобы согреть кости нужен огонь, а чтобы питать их — мясо.
Плоть. От одной мысли потекла слюна. От неё зарычал живот, и задрожали руки. Он не помнил, когда ел в последний раз. Его сородичи будут ждать высоко в верховых болотах, дрожа вокруг огненной ямы, ожидая, когда вернётся охотник и принесёт с собой тушу. Старый гадатель рун будет искать знамения его судьбы, а щенки — кричать от голода.
Но сейчас он не мог думать об этом — сейчас важна была охота, погоня, тьма и свет, запахи, слабые отзвуки, чувство земли под ногами.
Он глубоко вдохнул, раздувая ноздри, рискнув вдохнуть больше холодного воздуха, желая учуять добычу во тьме. Над головой трещали тяжёлые от снега ветви, а ветер выл над разбитой землёй словно призрак. Стужа была совершенной и обвивала всё живое своими леденящими объятиями.
Зверь был здесь, где-то среди высоких столбов деревьев, он жался к земле и тяжело дышал на ковре из разбитых иголок, ожидая его.
Он склонил голову, пытаясь прикинуть расстояние, направление, поместить себя в разум преследуемого.
Охотничье чутьё — так это давно назвал для себя Ульфан, способность пробраться в разум добычи, увидеть, куда она побежит, наметить незримые тропы судьбы, петляющие по узким путям цельного мира. Все достойные охотники умели делать так, проникать в вюрд зверя, как годи проникали в вюрд людей.
Он принюхался вновь, чувствуя тяжесть ветвей над головой, душащих всё кроме кусачего ветра. С тем же успехом он мог бы быть под землёй, в нижнем мире, в ловушке пещер, петлявших и извивающихся под беспокойной землёй Фенриса.
Этот лес был младше его, но деревья уже вытянулись в высоту на сотню шагов, скорчившиеся сучковатые ветви тянулись к далёкому свету, прочные как железо, твёрдые как кость. Если бы он пошёл дальше, то лес бы сомкнулся вокруг него, заставив идти по узким тропинкам, покрытым щетиной инея и колючками, способными пронзить живот мужчины. И где-то там скрывался зверь, ворча, урча, свернувшись в ожидании весны. Зверь поймёт, что за ним идёт охотник.
Ульфан сжал топор. Когда он повернул его, звёздный свет замерцал на выцарапанных на клинке рунах — тонких линиях серебра.
Он сам назвал его, послав годи, хранивших эту честь для себя. Скулбротсьёр — так он назвал его. Череполом. Он легко лежал в руках — деревянная рукоять, да железный клинок, вбитый в скол и обмотанный кожей. Не лучшее оружие, но зима была суровой, и им приходилось бороться за каждый клочок и пользоваться тем, чем есть.
Направьте этот клинок, взмолился он, покосивших на небо, увидев проблеск далёких звёзд в узкой прорехе между ветвями, не зная, услышат ли его таящиеся в вышине боги резни и удачи.
А затем он пошёл дальше, петляя между деревьями, тряся длинными волосами.
Они высадились на “Громовом Ястребе” “Злоба Хель”.
Боевые прорицатели ордена опознали старый открытый пустоте ангар на одном из сбитых в кучу корпусов и притянутых космических обломков во внешней оболочке скитальца, а боевого орудия корабля оказалось достаточно, чтобы пробить путь внутрь.
Во время подлёта, во время разворота под боком скитальца, Гуннлаугур смог разглядеть вблизи его — тянущийся ввысь во всех направлениях, измученный ужасами и временем, всё ещё мерцающий от эфирных огоньков, сияющих над измученной тушей словно трупный газ.
У них не было данных ни о внутренней планировке, ни архивных записей о прошлых появлениях, ни тактических показаний сенсорной проверки снаружи. Бегемот мог провести в варпе тысячелетия или даже века. Он мог быть пустым, полным лишь эха, а мог быть кишеть ксеносами. Да он вообще мог бы быть обычным астероидом, если бы не туррели и лопасти, выступающие из окостеневшего скрепляющего материла. Здесь были похоронены корабли, некоторые старые как Империум, а другие возможно ещё старее. Когда они приблизились, и обозревательные порталы стали показывать лишь шероховатую оболочку, Гуннлагур ощутил, как волосы на шее встают дыбом.
