– Поэтому, хотя мы и довольно часто встречались, целые дни вместе, как в детстве, уже проводить не могли, – позволил себе улыбнуться, но только слегка.
– Встречались – как? – Милиционер посмотрел на Барсукова и выразительно щелкнул себя по кадыку.
– Не обязательно.
Да, именно так надо сказать – «не обязательно». Вроде – да, а вроде и нет.
– На улице, возле дома, встречались иногда. Идешь после работы…
– Он легко шел на контакт? Всегда останавливался, разговаривал?
– Конечно.
Черта с два! В последнее время даже не всегда здоровался.
– И о чем говорили?
– Кто?
– Ну вы с ним.
– А, мы.
Паша задумался, голову повернул и едва не вздрогнул, а сердце сжалось. Отсюда, из кухни, была часть комнаты видна, диван, а под диваном, в пыли, лежал нож. Милиционер сидел спиной к двери, но, когда он повернется, нож увидит, конечно.
– Так о чем говорили? – спросил милиционер.
– А?! – вздрогнул Паша.
Он потерял нить разговора. Пара секунд у него была на то, чтобы решить, как дальше поступать.
– Жалко его, – пробормотал. – Росли вместе.
Со стороны его растерянность выглядела как скорбь.
– Вы на вопрос не ответили, – устало, но настойчиво повторил милиционер. – О чем с Самсоновым разговаривали?
– Так, чепуха всякая. «Привет!» – вот и весь разговор.
– О делах говорили?
– О каких?
– О его, о ваших.
– Почти никогда.
– Почему? – озаботился милиционер.
– Я – грузчик, он – фирмач. Какие могут быть точки соприкосновения?
– У него были враги?
– Я же говорю…
– Я не о работе. Здесь, в вашем районе, были? – Барсуков пожал плечами.
– Он вообще конфликтный?
– Самсонов?
– Да. Самсонов.
– Особенно с окружающими не церемонился.
– Что вы имеете в виду?
– Он как бульдозер. Есть цель – и он прет к ней напролом, по пути давит все.
– И в последнее время?
– Да.
– Несколько примеров, если можно.
– Н-не знаю, – сказал Паша неуверенно. – Я и не вспомню сейчас ничего конкретного. Просто бывает такое ощущение от человека. Он еще вроде и не сделал ничего, а чувствуешь, что – бульдозер.
– И лучше отойти в сторону, – подсказал милиционер.
– И лучше отойти.
– Но некоторые не отходят.
– Не отходят, – согласился спокойно Паша.
Он поднялся со своего места и прикрыл дверь, ведущую в комнату. Теперь нож под диваном не был виден.
– Соседи обижались на Самсонова?
– За что?
– Ну мало ли.
– Не замечал.
– А завидовали? Жил он широко, кажется.
– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Паша. – В чужую душу не заглянешь.
– Значит, не было у него врагов в здешних местах?
– Не замечал.
Милиционер кивнул. Его любопытство иссякло, кажется.
– Вы найдете тех, кто это сделал? – позволил себе поинтересоваться Барсуков.
– Вряд ли.
– Неужто? – изумился Паша тому спокойствию, с которым ему ответил милиционер. Не спокойствие, а равнодушие.
Милиционер поднялся.
– Это они между собой разбираются, – сказал.
– Они – это кто?
– Ворье, бизнесмены эти. Хапнул лишнего – в гроб. Знаешь много – в гроб. Дорогу сильному перешел – в гроб. Друг друга съедают, как пауки.
– Значит, и искать не будете?
– Будем, – все так же равнодушно сказал милиционер. – Только не найдем никого. Ни одного еще по подобным делам не нашли за последние полтора года. Одна мразь уничтожает другую – чего же нам-то в их дела лезть. У нас и так работы полно.
Только сейчас, кажется, вспомнил о том, что Барсуков вроде как друг покойному. Смягчился:
– Будем искать. Будем.
«Их все ненавидят – этих краснопиджачных, – подумал Паша. – С червоточинкой, правильно Семеныч сказал».
– Спасибо.
– За что? – удивился Паша.
– За беседу.
Паша проводил милиционера до дверей и потом долго стоял в коридоре. Перешел к зеркалу. Понравился себе. Спокоен и строг. Никто и никогда не возьмет над ним верх.
«Как бешеных псов уничтожать. Тех, кто вознесся».
Как звучит хорошо. Как песнь. Как гимн. День за окном догорал кроваво.
8
Конечно, он испугался в первый момент. Вздрогнул, когда кто-то взял его за рукав, поспешно обернулся и увидел Марию Никифоровну – учительницу свою любимую. Испуг так силен был, что он даже не смог поначалу с мышцами лица совладать и зубы сцепил, чтобы челюсть нижняя не дрожала.
– Пашенька! – пропела Мария Никифоровна. – Сколько я тебя уже не видела?
Он смог наконец, не разжимая зубов, улыбнуться, но улыбка вымученной оказалась.
– Где ты сейчас, Паша? Чем занимаешься?
– В конторе одной работаю.
– Интересная работа?
Мария Никифоровна взяла его под руку, и они пошли по улице.
– Интересная, да, – сказал Барсуков после паузы.
Учительница заглянула ему в глаза и улыбнулась. Ее улыбка была доброй.
– Я так рада, что тебя встретила. Я всем своим бывшим ученикам радуюсь, но сейчас просто счастлива. Ты не женился?
– Уже развелся.
Мария Никифоровна взглянула на него тревожно-вопросительно.
– Стервой оказалась, – пояснил коротко Паша.
Учительница кивнула, соглашаясь. Действительно, надо быть дрянью, чтобы не ужиться с таким славным парнем.
– На работе все нормально?
– Да.
– Я рада за тебя. Знаешь, я ведь всегда выделяла тебя в школе.
Это было правдой. Паша почувствовал, как сжалось у него сердце. Ему было тепло и хорошо сейчас – как бывает рядом с матерью, когда она одаривает лаской.
– Я знала, что ты вырастешь Человеком. С большой буквы, понимаешь?
Он кивнул.
– Верила в тебя. И не обманулась. Да?
Заглянула в глаза требовательно. Паша кивнул и отвернулся. В нем поднялась теплая волна, и он испугался, что сейчас выступят слезы. Лоточник у дороги продавал цветы.
– Идемте, – сказал он.
– Куда?
– Идемте, идемте.
Лоточник смотрел на них благожелательно и с ожиданием.
– Розы, – попросил Паша. – Пять штук. Вот эта… и эта…
Он начал перебирать цветы, но вдруг откуда-то сбоку появился невысокий парень, пахнул на Пашу дорогой французской водой, сказал лоточнику торопливо:
– Леша! Букетик, быстренько!
Паша на парня взглянул выразительно, а тот его даже взглядом не удостоил, извлек из кармана хороший кожаный бумажник.
– Я первый, – сказал Паша и сразу же понял, как глупо это звучит.
– Что? – обернулся наконец парень.
У него был такой вид, будто Пашино присутствие он обнаружил только что. Да так оно и было, наверное. Мария Никифоровна стояла рядом и все это видела. Паша понял: что бы он ни сказал сейчас – все будет нелепо. Лоточник уже собрал букет и вкладывал его в шелестящий пластиковый футляр. Мария Никифоровна дотронулась легонько до Пашиной руки. Парень взял цветы и ушел.
– Я вас слушаю, – сказал лоточник благожелательно.
Его вежливость казалась теперь издевательской.
– Пять роз! – сказал Паша, злясь.
Отвернулся. Тот парень, что купил цветы первым, входил в двери стоящего через дорогу дома.
– Какие розы выбираете? – спросил продавец.
– Самые красивые, – буркнул Паша, не оборачиваясь.
Рядом с дверью, за которой скрылся парень, висела какая-то табличка. Паша силился прочесть, что на ней написано, но не смог.
– Пожалуйста, – протянул лоточник букет.
Паша расплатился, обернулся к учительнице:
– Это вам.
– Мне? – Она искренне удивилась. – Пашенька!
– Берите, – сказал Барсуков, внутренне раздражаясь. От того доброго состояния души, которое переполняло его еще три минуты назад, не осталось и следа.
– Какие чудесные розы, – сказала негромко Мария Никифоровна. – А пахнут как! Спасибо, Паша.
Она улыбнулась вдруг.
– Если бы я знала, что цветы ты покупаешь мне…
– И что же?
– Я увела бы тебя оттуда.
Сказала так, наверное имея в виду того хама. Паша сузил зло глаза и отвернулся. Они прошли довольно значительное расстояние, прежде чем он произнес:
– Ненавижу таких.
– Каких?
– Таких, как этот хлыщ, который влез без очереди. Я их голыми руками душить готов!
– Пашенька…
Но он уже не мог сдержаться и заговорил горячо, почти закричал:
– Все дозволено им! Не дозволено даже, а сами, сами захапали себе право решать, что хорошо, что плохо. И везде вокруг них – нищета, горе, слезы и подлость, подлость!
Нервно рванул ворот рубашки. Нехорошо сейчас выглядел, страшно.
Мария Никифоровна вздохнула:
– Хамства и несправедливости больше стало. Время такое, Пашенька. Страшное время.
Она уже не выглядела счастливой, как полчаса назад.
– Как тяжело. Жить невозможно стало просто.
Она не имела права так говорить. Потому что всю жизнь была для Паши учительницей – человеком, который всегда и все знает. Ему хотелось ей помочь, он вспомнил вдруг, что знает способ, как с действительностью примириться, что не все так страшно, и он сам в растерянности пребывал еще совсем недавно, еще несколько дней назад, но сейчас вот изменилось для него все, он даже к Марии Никифоровне обернулся, чтобы своим секретом поделиться, все готов был ей сейчас рассказать – и о бедах своих, о неприкаянности и о том, как пришло облегчение со смертью ненавистного Самсонова, – но только успел об этом подумать и не сказал ничего вслух. Он вдруг увидел перед собой слабую пожилую женщину в нелепом поношенном берете, который носила она, наверное, еще со времен своей молодости. Что она могла сделать? Ей не дано было быть сильной. Только он, Паша, может ее защитить.
