тропу поровнее.
Но верблюдица не понесла. Старик водил ее к буре еще раза четыре, и каждый раз она рвалась назад, мучилась и возвращалась домой, словно побитая. Одногорбого самца в аулах не было, и верблюдица осталась порожней.
Весною Мырзагали попросил Сагингали, выезжающего каждый год на лето к колодцам Шенгельды, забрать с собой верблюдицу.
5
За лето в Шенгельды верблюдица набралась сил. Особых хлопот Сагингали она не доставляла. Она быстро отбилась от стада, к колодцам на водопой приходила Сама и, напившись студеной воды, тут же уходила обратно на пастбище. Сагингали присматривал за ней со стороны, проверяя иногда путы на ногах.
Зимы Мырзагали ждал с тревогой. Он долго советовался со старухой, с соседями, потому что боялся, что верблюдица снова останется без приплода, а если от верблюдицы нет молока, то какой от нее прок? Охотников купить аруану в поселке находилось немало, но продать ее Мырзагали не решался. Старик собрался с верблюдицей в Кульсары, где в ауле Камысколь был лек — одногорбый самец, но старуха наотрез отказалась пустить его зимой так далеко.
— Заболеешь, свалишься опять, — заупрямилась Асима. — Хватит с ней мучиться.
— Каких-то сто верст, — доказывал ей старик, — нечего бояться! Выберу ясную погоду, а?
— Продай лучше. Недоглядим — убежит.
— Все лето не убегала.
— Останется порожней.
— А может, понесет.
— Как в ту зиму? — тихо улыбнулась Асима. — Можно подумать, что ты всю жизнь держал верблюдиц.
— Ну ладно, хватит! — не выдержал Мырзагали, направившись к выходу. Обернулся у двери: — Не понимаю, почему ты не любишь ее? Продать всегда успеем.
Асима промолчала.
Но о Кульсары старик больше не заикался.
Верблюдица не привязалась к Мырзагали и Асиме, сколько они ни ухаживали за ней. Белая верблюдица, казалось, вообще не любила людей. Иногда, завидев, что Мырзагали хлопочет в загоне, к нему захаживали старики. Верблюдица стояла неподвижно, пока кто-нибудь не подходил к ней вплотную. Движение верблюдицы было неуловимым и укус внезапным, словно у змеи. Даже пес Джульбарс — известный забияка — спасовал перед ней после первой же встречи. По-хозяйски заскочил он однажды в загон, подошел к верблюдице и тут же от удара ее ноги отлетел, ударился о калитку. Скуля, выскочил наружу. Мырзагали только цокнул языком и отправился снова к Кокайдаю. Но повторилась прошлогодняя история. Старик напрасно сводил ее два раза к буре и потом махнул рукой.
— Видно, не судьба нам иметь хозяйство, — сказал он старухе. И когда старуха неожиданно заступилась за верблюдицу и воспротивилась ее продаже, молча пожал плечами, словно говоря: «Продать-то придется все равно. Не сегодня, так завтра…»
На следующей неделе белая верблюдица опять лежала во дворе Кокайдая. Ноги ее были туго обмотаны веревкой и голова намертво прикреплена к столбу. Она вздрагивала от каждого шороха и тихо, испуганно стонала, словно предчувствуя недоброе.
Кокайдай и Шолак вышли из сарая, подошли к ней и, переговариваясь, склонились над ее головой. Тускло блеснул нож. И тотчас же дикий захлебывающийся рев захлестнул аул, прокатился по степи. Испуганно подскочили, залились тревожным лаем собаки.
Вздрогнула Асима, сидевшая в доме Кокайдая за чаем, поставила блюдце на поднос и что-то быстро зашептала, уставившись на дверь. Услышь Мырзагали этот жуткий рев — не миновать бы беды, но он находился сейчас за тридцать верст, в поселке Доссор. В комнате было жарко. Дородная, смуглолицая старуха Кокайдая, обжигаясь, шумно цедила чай. Она, видно, давно привыкла к таким вещам. Еще раз взметнулся рев, полный безысходной боли и отчаяния, перешел в долгий жалобный плач…
— Скоро закончат. Наверное, пустили буру, — заметила старуха. Верблюдица смолкла. — Ты не торопись, пей чай.
Аспма не ответила и не притронулась больше к чашке.
Распахнулась дверь, и в клубах морозного пара вошел Кокайдай.
— Ну вот, жди через год верблюжонка, — забасил он, обращаясь к Асиме. Сорвал с гвоздя полотенце, вытер мокрые красные руки. — Говорил же я — надо перерезать жилки глаз. Мырзеке разве согласится? Упадет в обморок… А шубат[6] ему нужен, вон как высох — кожа да кости…
— Дай бог! — подала голос его старуха. — Доброе дело. Как можно без детеныша?
— Надо в таких случаях выбивать из головы дурь. Это же шалкуйрук — у нее тоска по родине, да найди ей одногорбого… Боль в глазах — вот что нужно! За болью она не разберет: бура это или лек…
— Скажи, как одногорбые не терпят боли! — удивился Шолак, вошедший только что. Кокайдай выбрал его сегодня в помощники. — Я не знал раньше. А приплод должен быть хорошим у нее.
— Мечтаешь заполучить? — Кокайдай громко рассмеялся.
Они прошли на торь — в красный угол, сели за чай. Асима, словно в тумане, поблагодарила их, торопливо накинула на плечи пальто и вышла.
Верблюдица стояла у столба и билась в частой, неудержимой дрожи. Она как будто уменьшилась за это утро, постарела; шерсть на ней свалялась, запачкалась. Постанывая, она слабо мотала окровавленной головой, глаза были плотно зажмурены, и с длинных ресниц часто-часто падали красные горошины. Бура — уже привязанный — топтался в дальнем углу двора.
Несмело, чувствуя, как ее пробирает озноб, приблизилась Асима к верблюдице. Не думала она, что так мучительно перенесет верблюдица перерезание жилок глаз. Иногда в аулах делали это двугорбым верблюдицам, но они так не страдали, потом лишь глаза слезились все время. Приедет Мырзагали, узнает обо всем, что она ответит ему? Ведь он и слышать не хотел об этом. Разбушуется старик, заболеет… Неизведанное, смешанное чувство гадливости и стыда охватило Асиму. Верблюдица шла за ней безучастно, словно в другом мире, не разбирая дороги. Из глаз ее все катились и катились кровавые слезы.
6
Несколько теплых дней прогрели землю, и на холмах показалась трава. В середине апреля прошел сильный дождь, и степь зазеленела, засверкала цветами. Поплыл над землей воздух, настоянный на весеннем многоцветье. Облачками забелели юрты, разбрелись по необъятному жайляу стада овец и верблюдов. Смутный, непрерывный, волнующий шум весенней жизни не смолкал ни днем ни ночью.
Мало в поселке в эту пору старых людей — все в степи. Остаются те, у кого нет юрт, как у Мырзагали, или нет скота.
Тяжело рожала одногорбая верблюдица — ослепла на оба поврежденных глаза. Но верблюжонка приняла хорошо, хотя не видела его, научилась ходить за ним. И теперь светло-серый верблюжонок водил ее на пастбище, благо трав весной вдоволь и вблизи, и приводил вечером домой. У Мырзагали хватало забот с белой аруаной. То и дело выбегал он за околицу посмотреть, не случилось ли чего, сторожил у железной дороги, через
