отвалились ноги. Рука тоже отлетела.
Таня сидела теперь безногая и однорукая. Жалкая-прежалкая, больная-пребольная.
Одни глаза живо смотрели на Наташу.
— Полежи немножко, и тебе полегчает, — сжалилась Наташа и положила больную на диван.
Кукла Таня закрыла глаза.
— Ну вот, видишь, — сказала Наташа, — тебе сразу полегчало. Спи.
Хитрый утюг
Наташе нравится смотреть, как мать гладит белье. Утюг, будто кораблик, бегает туда-сюда. От него на белье остается гладкий шелковистый след.
Но иногда утюг упрямится. Никак не хочет оставлять после себя гладких следов. Тогда мать сердится и ставит его на плиту. Утюг погреется чуть-чуть на огне и становится горячим-прегорячим. Даже шипит, когда мать притрагивается к нему мокрым пальцем.
— Мамочка, — спрашивает Наташа, — почему утюг работает только больной?
— Как так больной? Почему больной?
— Он горячий. Значит, больной. Я же в садик не хожу на работу, когда голова горячая. Остаюсь дома и лежу в постели. А больной утюг работает.
— Утюг вовсе не больной. У него все не как у людей: шиворот-навыворот. Когда он горячий, то вполне здоров, работает без устали. Холодный утюг никуда не годится.
У Наташи есть свой утюг. Маленький и деревянный. Наташа думает о нем: «Мой утюг никуда не годится. Он всегда холодный. Поэтому у куклы Ляли всегда мятое платье. Жалко бедную Лялю. Эх, если бы у меня был мамин утюг! Но мама к своему утюгу даже близко не подпускает».
В прихожей неожиданно прозвенел звонок. Это, наверное, почтальон. Мать пошла отпирать дверь. Свой утюг она отставила в сторонку. Самое время попробовать тяжелый мамин утюг! Наташа подняла его и положила на Лялино платье. Стала гладить.
Мамин утюг никак не хотел слушаться Наташу. Она дергала его и взад и вперед, а он — ни с места. Такой упрямец! Только взрослых слушается.
От Лялиного платья дым пошел. Оно почернело, покрылось ожогами. Было платье и — нет платья! Что же делать?
— Мамочка! — завопила Наташа. — Твой утюг жгучий. Платье от него все в болячках.
Вбежала испуганная мать. Увидела сожженное платье куклы Ляли и побледнела. Сразу же поставила утюг на плиту. А Наташе строго сказала:
— Говорила тебе — не притрагивайся к горячему утюгу! Вот и будет теперь твоя Ляля всю жизнь ходить голышкой, без платья. Стыдоба!
— Моей Ляле не будет стыдно, — ответила Наташа. — Я ей новое платье сошью.
Люли-гули, трам-та-та
— Иду к Ире в гости! Буду грызть кости! Люли-гули, трам-та-та!
Наташа прыгала по комнате и пела развеселую песню. Ей тоже было весело-развесело, как песне. Хоть до потолка прыгай от веселья — и допрыгнула бы, если бы ростом была с маму.
А так приходится взбираться на стол. На столе плясать ох как интересно!
— Трам-тара-рам, куклы бродят по дворам. Бу-бу-бу, домик вылетел в трубу. Ати-ати, ати-ати, вышел зайка погуляти!
— Да замолчи же ты, наконец! — заругалась мать. — Я книжку читаю, а ты мешаешь. И со стола слазь, неслух!
— Нет, я — слух. Слух, слух! Без ух. Ух, ух, тра-ра, тра-ра, ухи носит детвора.
— Не ухи, а уши. И потом — их не носят, они сами растут на голове.
— Они вовсе и не растут. Их не поливают. Уши я ношу — на головке вожу. Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота.
— Что за ребенок — прямо наказание! Собралась к Ирочке на день рождения, а ведешь себя хуже обезьянки. Если не перестанешь скакать на столе — не пущу к Ирочке, не видать тебе ее как своих ушей.
— Я в зеркало посмотрюсь. И уши увижу. И Ирочку увижу, если она рядом. И платье новое увижу… Ой! Я совсем забыла о платье-матье.
Наташа спрыгнула со стола и стала вертеться перед зеркалом. Поворачивалась и так и эдак. Боком и спиной. Отходила в сторону и снова приближалась. Тыкалась носом в самое зеркало.
Красивое платье! Нарядное. Как у куклы. Даже лучше. Ирочка, когда увидит, обязательно захочет такое же.
Правда, она говорила, что ей уже подарили платье — с бантиком на груди. Ну и пусть! Наташа тоже попросит с бантиком. Нет, с двумя бантиками! Нет, лучше с тремя! Все платье будет в бантиках!
— Мамочка, можно я еще одно платье надену? — попросила Наташа. — Которое все в розочках. Помнишь, собака его обкусала и розочку оторвала?
— Кто же сразу два платья надевает? Будешь как матрешка бестолковая.
— У-у, ты, мамочка, сегодня сердитка. Платьев жалко. Тогда возьму бусы.
— Бусы для взрослых. Детям они не к лицу.
— Я же не на лице понесу. На шее.
— Все равно нельзя. У тебя возраст не тот, чтобы бусы носить.
— А что такое возраст? Это рост, да? У меня рост маленький. До лампочки не достает. У вас с папой взрослый рост. А у куклы Ляли кошачий.
— Возраст означает, сколько лет рос человек. Вот у тебя скоро будет семилетний возраст. Ты уже росла шесть лет.
— Я только летом росла? А зимой?
— Какая ж ты непонятливая! Шесть лет — это шесть годиков. Люди растут зимой и летом, осенью и весной — круглый год.
— Зимой расти холодно, — поежилась Наташа. — Осенью расти грязно. Лучше всего расти летом. Тогда даже цветы растут. Если бы все время было только лето, я бы росла, как столб.
— Столбы не растут. Растут деревья.
— Ну, значит, я бы стала с дерево. Большая-пре-большая. Во какая! — Наташа стала взбираться на стол, показывать.
— Не смей! — погрозила мать. — Стол не для ног. Он для тарелок. Для ног существует пол.
— А диван не существует?
— На диван с ногами тоже нельзя.
— Где же я ноги оставлю? На ковре?
— С тобой трудно говорить. Ты делаешься просто невыносимой! В садик ходишь, а за ум все еще не взялась.
— Покажи, мамочка, как за ум ручками браться. Я никогда не видела.
— Ум берут из книжек. Не ручками, а глазами.
— Фи, как неинтересно! В твоей книжке ни одной картинки. Брать нечего. — Подпрыгивая
