— Эту песню Гагарин пел в космосе! — произношу я вслух. Непроизвольно. Само с языка слетело, честное слово!
И вдруг лицо Томилина едва заметно меняется. Вспыхивает и гаснет улыбка.
Вовсе ты не так прост, товарищ подполковник!
Но обдумывать это некогда. Я заговорила слишком громко — и из повёрнутого к нам спинкой кресла раздаётся досадливое кряхтенье. Кресло жалобно скрипит (и почему несчастный стандартный программист мучается на табуретке, когда есть другая мебель?). Над спинкой появляется сверкающая лысина. Потом — широкие плечи.
— Охо-хо… — вздыхает обладатель лысины, разворачиваясь.
Ну и шкаф!
Хакер вовсе не так толст и приземист, как мне показалось. Он просто широк. Тюремная роба на нём едва сходится, видна волосатая грудь.
— Заключённый Антон Стеков, — с вальяжной небрежностью, хотя и без заминки, закладывая руки за голову, говорит хакер. — Осужден…
— Осуждён, — внезапно поправляет его Томилин.
— Осуждён, осуждён, — соглашается хакер. — По статье двести семьдесят два часть первая УК России…
На носу хакера — очки в тоненькой интеллигентской оправе. То ли линзы очень сильные, то ли он от природы пучеглаз.
Пока хакер отчитывается, пытаюсь понять, чем же он занимался. Неужели слушал сетования стандартного программиста стандартному ребёнку?
Наконец до меня доходит. В углу едва слышно бормочет телевизор — старенький «Самсунг». Хакер всего-то смотрел новости!
— Я инспектор по надзору, — говорю я. — Заключённый Стеков, у вас есть жалобы?
— Есть, — косясь на начальника, говорит хакер.
— Я вас слушаю.
— Ленивчик не работает, — вздыхает Стеков и в доказательство демонстрирует пульт дистанционного управления от телевизора. — Нет, я понимаю, если это наказание такое — пускай будет. Но если просто недосмотр?
— Что-либо ещё? — спрашиваю я, опомнившись. Слегка пристукиваю каблуком по полу — и крошечный термит устремляется к заключённому.
— Больше ничего, — с достоинством отвечает хакер. — Отношение самое благожелательное, харчи вкусные, постельное бельё меняют регулярно, раз в неделю — баня.
— Я выясню, что можно сделать… с ленивчиком…
Томилин, с каменным выражением лица, ждёт.
— Разрешите вернуться к отбытию наказания? — спрашивает Стеков.
Ожидаю со стороны подполковника какой-либо реакции, но её нет. Мы покидаем хакера, выходим в подъезд, затем — в камеру.
— Храбрится, — неожиданно замечает Томилин. — Заключение в виртуальности для хакеров — самое неприятное наказание. Находятся в глубине, и при этом — никакой возможности взломать программы.
Киваю… и вдруг понимаю, что меня насторожило. Статья двести семьдесят два, часть первая. Исправительные работы на срок от шести месяцев до года, лишение свободы на срок до двух лет.
— Какой у него срок?
— Шесть месяцев.
— И… сколько осталось?
— Чуть меньше двух.
Не понимаю. Даже если хакер сумел выбраться из виртуальной тюрьмы — к чему такой риск? Отбывать наказание ему осталось всего ничего!
— Продолжим обход? — спрашивает Томилин.
По-хорошему стоит посетить ещё пару камер. Исключительно с целью запутать Томилина. Смотрю на часы.
— У меня есть ещё двадцать минут. Давайте. Сосредоточимся на компьютерных преступлениях, хорошо?
deep
Кружится перед глазами цветная мозаика. Не то пытаясь сложиться в картинку, не то рассыпаясь. Рыцарский меч, доспехи, протянутая рука, самоцветный гребень, ящерка на стене…
Но я знаю — в этом паззле недостаёт одного, самого важного, фрагмента.
Выход.
Я стянула шлем, расстегнула воротник комбинезона. В комнате было темно — так и не раздёрнула с утра шторы…
Встав и сладко потянувшись, я крикнула:
— Мама! Папа! Я дома!
Сквозь дверь донеслось что-то неразборчивое, заглушённое музыкой. С этими родителями беда! Как врубят свою «Машину времени» или других старичков — не дозовешься!
— Не слышу! — крикнула я снова.
Макаревич, сокрушающийся о невозможности изменить мир, притих.
— Дочка, ужинать будешь? Тебе накладывать? — подойдя к двери, спросила мама.
— Иду, — выскальзывая из комбинезона, сказала я. — Сейчас.
Ёжась под холодным душем — ничего нет лучше, чтобы опомниться от глубины, — я прокрутила в памяти тюрьму, Томилина, хакера Антона.
Нет, не сходится что-то.
Я выскочила из душа, промокнула с тела воду, швырнула полотенце прямо в бак стиралки. Влезла в старые, дырявые на коленках джинсы, надела старую рубашку — когда-то её таскала мама, но она мне жутко нравилась.
— Карина!
— Иду, — отпирая дверь, пробормотала я. — Ну сказала же, сейчас…
Папа уже был дома. Сидел за столом, косясь одним глазом в телевизор. И не преминул спросить:
— Любимый город?
— Может спать спокойно. — Я плюхнулась на свою законную табуретку. — Папа, вот представь, что ты сидишь в тюрьме…
— Не хочу, — немедленно ответил папа.
— А ты попробуй. Тебя посадили на полгода, ну, за взлом сервака и кражу файла…
— Карина! — Папа многозначительно постучал вилкой по тарелке.
— За неправомерный доступ к охраняемой законом компьютерной информации, каковое деяние повлекло за собой копирование информации… — досадливо сказала я.
— Представил, — ответил папа. — Теперь представил. Дальше?
Разумеется, я не должна обсуждать с родными таких вещей. Ну… мало ли чего я не должна делать? Сажать «жучков» на Томилина я тоже не имела права.
— Тебе дали полгода в виртуальной тюрьме…
— Спасибо, что не вышку, — вставил папа. Поймал укоризненный мамин взгляд и улыбнулся.
— Полгода, — гнула я свою линию. — Четыре месяца ты отсидел. И вдруг нашёл способ выбираться наружу, в Диптаун. Но если это раскроется, то статья будет как за обычный побег! Станешь ты прогуливаться по Диптауну?
— Это всё твоя американская практика? — невинно спросил папа.
— Да не практика, я же неделю как вернулась… — начала я, но вовремя сообразила, что отец шутит. Стажировку в США я проходила в виртуальности, хотя очень надеялась на настоящую поездку. Вот и выслушивала каждый вечер про чудеса техники: «А дочка уже вернулась из Штатов? Надо же, какие быстрые нынче самолёты!» — Папа, я серьёзно!
— Я не юрист, — скромно сказал папа. — И даже не зек.
— Папа…
Отец задумался.
— Мог бы и убегать, — сказал он наконец. — Если есть какая-то важная причина. Это наш хакер?
— Я абстрактно спрашиваю, — терзая вилкой котлету, спросила я.
— Так и я тоже. Это абстрактный русский хакер?
— Угу.
— Тогда он может быть влюблён, может распивать с друзьями пиво или убегать всего-то ради куража.
— А если хакер американский?
— Тогда он грабит банки, пользуясь имеющимся алиби, — уверенно сказал папа. — Чем не повод? Сесть в тюрьму на маленький срок и, честно отбывая наказание, заняться серьёзным бизнесом.
— Карина, пять минут прошли, — напомнила мама.
У меня хорошие родители. Но правило, что о работе за столом не говорят, а если уж говорят, то не больше пяти минут, они соблюдают строго. Лучше и не спорить.
— Злые вы, уйду я от вас, — заявила я и протянула Клеопатре, маминой ручной крысе, сидящей у неё на плече, кусочек котлеты. Клео котлету понюхала, но не взяла.
— Не закармливай бедное животное, — строго сказала мама.
— Когда ты приведёшь домой молодого человека и скажешь: «Я с ним уйду», мы будем счастливы, — добавил отец.
— Я припомню, — злорадно пообещала я.
— Виртуальные молодые люди не считаются, — уточнила мама.
Нет, это хорошо, когда родители сами программисты. Причём не такие стандартные, как во «внутренней Монголии» у Антона Стекова.
Но иногда мне хочется, чтобы они были больше похожи на родителей — а не на старшего брата и сестру. Впрочем, братья и сёстры мне бы тоже не помешали…
— Этими детскими забавами я переболела, — сказала я. — Мне двадцать шесть лет, я старая крыса из эмвэдэшного вивариума. В виртуальности пусть влюбляются тины.
— Карина? — мягко спросил папа.
— Тинэйджеры!
— Карина?
— Прыщавые подростки! — Я бросила вилку так, что Клео на мамином плече вздрогнула. Хотела было сразу выскочить из кухни, но вначале открыла холодильник и схватила пакет молока.
— Не пей холодное! — напомнила мама.
— Поставь под кулер, пусть нагреется, — посоветовал отец.
— Папа? — ехидно спросила я, направляясь в свою комнатку.
— Под вентилятор системного блока, — быстро исправился папа. Но я уже скрылась за дверью.
0100
Терпеть не могу, когда мне пытаются устроить семейную жизнь!
И ведь была бы мужчиной — никто бы не удивлялся, что в двадцать шесть лет я занимаюсь карьерой, а не вознёй на кухне. Просто средневековье какое-то. Все родственники так и стараются с кем-нибудь познакомить, причём родители этому потворствуют.
