Мадам прошла на верхнюю террасу, откуда было далеко и хорошо все видно. Внизу, по узкой ленте шоссе, быстро мчались пять машин дочери с охранниками и прислугой. Как женщина, она прекрасно понимала своего ребенка: ее влечение к новому, необычному. Романтизм, свежесть впечатлений. Но, как мать, всеми силами стремилась препятствовать непредсказуемым новациям, опасным выходкам. Мир жесток, коварен: за свою единственную дочь она резонно волнуется и никаких лишних неприятностей иметь не желает. Но колкие слова дочери продолжали жечь самолюбие и она, гневно вспыхивая, снова вспоминала истеричные выкрики избалованного дитя: — "…Перестань… Какое тебе дело… Не хочу одна, как ты прозябать…".
Автомобили стремительно уходили вдаль и мадам вдруг легко подумалось: "Может так и надо. Без трудностей, расставаний ее дочь никогда не станет взрослой, никогда не оценит того, что сделано для нее. Пусть и ребенок пострадает, помучается в сомнениях. Лишний раз вспомнит о родном человеке, который для нее создал все, чтобы она не имела лишений и была облагодетельствована по высшему разряду великосветских отпрысков". Душевно израненной женщине еще раз вспомнились необдуманные, наспех брошенные слова дочери, что ей уже двадцать восемь, что хочет иметь мужа. И, самое больное для женщины, давно забывшей слышать в свой адрес любую неучтивость: "что живые думают иначе, чем мертвые". Эти, с размаху язвенно высказанные мысли, чуть не убили расстроенное сердце повелительницы морей. Она опешила. Ничего не нашлась, что ответить. Ее дочь была вся в нее: высокомерной, наглой в выражениях, стервозной в желании уколоть в самое живое, самое болезненное.
Мадам расчувствованно опустилась в кресло, с трагической иронией про себя итожила: "Кого вырастила? Ее, владыку морей никто так никогда не обижал, как родное дитя. Нет, потому нужна нервная встряска, иначе она никогда не научится ценить и уважать то, что приподнесено ей жизнью и правом наследования. Воспитание по книжкам ничего не дает, кроме лицемерия. Только жизнь: суровая, одинокая, делает из аморфного, микробного материала сильного душой и телом человека. Деньги портят.
Делают или слишком добрым, не понимающим значение и цену деньгам, или безжалостно тупым, использующим баксы только для достижения эгоистичных похотных целей. Так жизнь проходит болотным, вяло шелестящим существованием, с однообразными застоявшимися запашками и серыми видами.
И вот теперь, пристально глядя вслед исчезающим машинам, мадам уже спокойно, удовлетворенно соглашалась с тем, что ее дочь рискнула самостоятельно отправиться в непредсказуемое путешествие за собственным опытом. Может быть она вернется оттуда помудревшей, более доверчивой и терпимой.
Глава седьмая
Нетерпеливый Педро дворовой собакой крутился в кабинете и с каждой секундой все раздраженней поглядывал на Руса.
— Что ты тянешь. Наши парни изжарятся в машине.
Неподвижное лицо монаха сухо смотрело на охрану вышек, ворота.
— Жди в коридоре. Начинай взрывать, когда услышишь выстрелы с вышек, или если кто покажется на этаже. Старайся не погибнуть; иначе вся ваша авантюрная затея провалится, как оступившийся путник в пропасть.
— Есть, камрад.
Погрубевшим голосом бросил мулат и постарался бесшумно выйти из комнаты.
Рус приблизился к открытому окну. Его красивая винтовка с изящными формами отделки, глушителем, через оптику прицела неподвижно уставилась на вышку. Через секунду легкий щелчок, и расплывчатая фигура охранника в мареве полуденной жары медленно сползла за барьер стенки. Следом второй на другой вышке также без признаков суеты и волнений исчез за перегородкой. Третий… Четвертый… Пятый… На каждого невинного спящего хватало одного патрона. Шестой также исчез, ничего путного не проявив в своей недолгой, но расхлябанной жизни.
Кругом сохранялось спокойствие будто ничего подозрительного не происходило. Рус вставил новую обойму. Его холодный, отрешенный взгляд ничего не проявлял; и, казалось, в его глазах не могло быть вообще какой-нибудь живой мысли. Полуденное, не щадящее солнце жестоко слепило и ненавистно жгло все вокруг. Тихо. Даже подозрительно все очень тихо. Настороженность момента, звонко застывшая в воздухе, сковывала все живое. Некоторые заключенные в помертвевшей тишине почувствовали для себя что-то непривычное. Приподнимались, оглядывались по сторонам, начинали сонно бродить взад-вперед. Муторная настороженность психической волной передавалась оставшимся в живых охранникам дальних вышек. Они отходили от дремоты. Тупо взирали на бродивших узников. Но дьявольская винтовка монаха продолжала методично отсчитывать секунды и испускать из своего безжалостного жерла молниеносный заряд быстрой смерти. Все пули находили головы обреченных. Очередному охраннику выстрелом снесло полголовы. Он упал.
Оружие негромко звякнуло, покатилось по настилу вышки. Последний часовой мгновенно протрезвел, уставился на соседние посты… Но там ничего и никого не наблюдалось. Он оторопело вскинул автомат: резкая дробь очереди ошалело нарушила застывшую тишину полуденного зноя. Но следующий выстрел монаха успокоил встревоженную душу солдата.
Послышались непрерывные взрывы гранат Педро. Рус выскочил в коридор. Боевик ползком спускался по лестнице, щедро осыпая бомбами путь перед собой. В комнате связи взрывами была раскорежена рация.
Радист и два охранника корчились на полу в дыму и огне. Монах подскочил к столу. Из телетайпа торчала лента. "Неужели радист сумел послать сигнал в город?" — удивленна подумал Рус. Но раздумывать было некогда.
На первом этаже, как предштурмовая канонада артиллерии, стабильно и часто гремели гранаты Педро. Все шло, как и предсказывал монах.
Солдаты бросились в окна, но дружный огонь автоматов заставил их искать укрытие в казарме. Часть охраны успела забаррикадироваться в дальней комнате, организовать яростный отпор. Но от непрерывных взрывов гранат они не могли найти спасения. Вылетели двери. Обвалилась часть преддверной стены. Мулат увлеченно с сатанинским блеском в глазах продолжал метать в помещение бомбы. После седьмой, вроде бы, все там затихло.
Педро осторожно подполз к двери. Заглянул. С отвращением отвернулся, приподнялся. Рус вскинул винтовку. Но боевик показал жестом, что в комнате одно месиво. Вышли из казармы. Началось дикое ликование. Всего лишь пятеро не опасно раненых: двое среди боевиков и трое арестантов. Им быстро наложили повязки. Политические слезно веселились; жадно хлебали пиво из подвальных запасов, разбирали оружие, примеривали робу со склада.
Рус оценивающе смотрел на далекие горы. Подозвал захмелевшего от собственных деяний Педро.
— По этой дороге через полчаса появятся машины с подкреплением. Ты должен организовать оборону. Нужно все подготовить так, будто здесь ничего не произошло. Все пулеметы в дело. Главное залп первого огня.
Уничтожайте технику врага. Боеприпасов много, не жалейте. Подготовьте свои машины. После четверти минут боя быстро на автомобили и в горы.
Только не стадом, организованно, На тебе жизнь этих людей. Учтите: вся эта операция не вами подготовлена и не по вашему сценарию продолжится.
Опасайся неожиданностей. Это провокация.
— Как провокация? — Широко и дружелюбно улыбался товарищ, — видел, как мы их. Одно дерьмо только от них осталось. Столько оружия у нас.
Провизии. Да и кто рискнет в такую мертвую глушь. Не может быть.
— Когда план меняется по ходу операции, все изменения исходят только со стороны противника.
— Да ну, амиго. Брось ты. У нас не может быть доносчиков и предателей. Мы их мигом расстреливаем. А солдаты? Посмотришь: появятся ли они.
— Готовься к худшему. Сохранишь людей: да и себя тоже.
— Отсюда машины мы заметим за шесть-семь миль.
— А вертолеты?
— Нет. Что ты. — Педро победно и ликующе улыбался. — Какие вертолеты.
Сейчас мы соберем все оружие, перетащим продукты на грузовики, накормим людей. Увидишь, все произойдет в нормальной обстановке.
Никаких помех. Кто сунется сюда, в эту мертвую долину Чако. Смерть искать? Кому это надо?
— Есть люди, которым это очень надо. Да и вам надо, чтобы выжить.
Внушающий голос Руса заставил вздрогнуть мулата. Он опасливо покосился на монаха.
— Чего это ты снова запугиваешь?
— Кто не боится, тот погибает. Иди и делай. Тебя люди потом отблагодарят.
Жесткий голос монаха заставил сначала вскипеть неконтролируемый нрав мулата. Но, глянув в глаза говорящему, боевик поторопился заняться нужным делом.
Глава восьмая
Пополневший, по-обывательски щедро раздобревший господин Динстон очень демократично и телефотогенично улыбался.
— О-о, мистер Маккинрой Хэллоу. Приятно мне видеть вас живым и невредимым.
