— Какой там «бедняжка»? Небось, когда он избивал тебя до потери сознания и приползал пьяный в дым, ты другое говорила!
— Да… Но если б вы его теперь увидели, мадам Олимпия… Совсем дитя! Ждет меня, словно мать родную, и первым делом спрашивает, не принесла ли я ему чего-нибудь выпить.
— Надеюсь, ты не носишь ему выпивку, когда он лечится от алкоголизма? Сколько ему еще там быть?
— Долго, мадам Олимпия, он ведь насквозь проспиртован. Только прошу вас, не выдавайте) меня, не говорите этим, жильцам, для чего его положили. Ведь только вы да господин Барбу, старые гости, знаете правду.
— Не беспокойся! Только бы он не свалился на тебя, как снег на голову. Помнишь, что было три года тому назад? Двор ходуном ходил от его проделок.
— Боже упаси! С такими людьми — одни претензии! — может черт знает что выйти. Пойду затоплю печь. Что-нибудь еще нужно?
— Не забудь протереть овощной суп. Дашь его в двенадцать… И белье… черт его знает, как он умудряется столько пачкать…
В воротах, со стороны моря, которое блестит и шуршит, как голубоватый муар (глаз художницы!) появляется Мона Василиаде. Высокая, пышная блондинка, задрапированная в одно из этих африканских платьев, которыми завалены художественные салоны: два шва, дырка для головы и… Явно раздраженная, она фыркая опускается возле меня в шезлонг.
— Как здесь хорошо, прохладно! Будьте добры, передайте мне зажигалку — вон там, на подоконнике. Надеюсь, я не перегрелась на солнце… Но эта особа… поразительно!
— Кто, студентка? Ну, это объяснимо. Ведь и мы в ее возрасте…
— Нет, — возражает Мона, кидая на меня быстрый взгляд. — Ее я сегодня даже не видела… Но и она тоже… Нет, я говорю, о Габи. Она просто смешна!
— Боже мой, что она наделала?
— Ничего особенного… обычный цирк… Она не знает ни меры, ни стыда!.. Со всеми мужчинами… всех провоцирует, и таким странным образом… всех по очереди! С Барбу не получилось, она взялась за Нае… бедняга Пырву просто не знает, куда от нее спрятаться. Сегодня была настоящая комедия: она решила заниматься с ним йогой… А Алек, человек деликатный…
— С кем, с господином Василиаде — йогой? — спрашиваю я, не в силах скрыть улыбку.
— Представьте себе, ему неудобно просто прогнать ее. Димок хохотал, как одержимый… Немного вульгарно… впрочем, ему идет. Барбу исчез — сказал, что идет рыбачить, а бедняга Алек… Я ушла: не выношу, когда женщина таким образом выставляет себя на посмеяние. А вы не идете на пляж?
— Нет, Филипп теперь при деле, по крайней мере час не расстанется со своим ведерком. Может, попозже я вынесу его, выкупаю.
— Чудесно… Тогда извините меня, я пройдусь по деревне. «Гагаузы» — так называют здешних крестьян — это турки, перешедшие в христианство. У них такие изделия из меди — просто чудо! Я сговорилась с одним, хочу купить…
— Вас интересует старинная медь?
— О да… у меня страсть к старым вещам… Они продают их так дешево, представления не имеют о их настоящей цене. Представьте себе, я нашла в курятнике изумительный кувшин.
Потрясающая особа! Ее супруг, Алек Василиаде — настоящий английский джентльмен — слушается ее, как бога. У него в жизни было два идола: отец, полковник, который наставляет и направляет его даже из могилы, и ненаглядная Мона… Интересно, как он выглядит, занимаясь йогой? Хм, Габриэлла… смелая женщина! Как это она не испугалась августейшего гнева Моны Василиаде? Еще одно подтверждение знаменитого изречения о том, что внешность обманчива… По правде сказать, Габриэлла мне скорее симпатична: маленькая, кругленькая — правда, лишь там и настолько, насколько нужно, быстрые глазки, блестящие зубки, и бездна энергии… Боже мой, сколько энергии! Она расходует ее в тщательно обдуманных атаках — от нежных взглядов до поведения в стиле «свой парень», направленных против всех без исключения существ мужского пола, которые попадают в ее непосредственное окружение. Но мой проницательный взгляд угадал одну вещь: какое-то нетерпение, страх, что «время уходит, мы стареем»…
А что если мне тоже пойти на пляж? Вот-вот наступит час обеда, все начнут возвращаться, и двор превратится в сумасшедший дом…
… На пляже было приятно. Зной немного спал, потянуло легкой прохладой. Волны мягко разбивались о берег, а Филипп сосредоточенно и напряженно рыл песок.
— А, Филипп, как поживаешь? Жив-здоров?.. Вы нынче во второй смене, мадам Олимпия?
— Господин Димок… я вас и не заметила! Вы уже пообедали?
— Зовите меня просто Нае, ведь мы — товарищи по несчастью… Какой там обед, мадам Олимпия!..
— Что еще случилось?
— Несчастье, конец света… У Дедины кончился газ в баллоне, и она испортила всю еду. Цинтой вопил, словно его резали. Милика ревела… ей богу, ревела… мол, что будет с ее «супругом», он пропадет от голода, ведь она его предупреждала… Василиаде удалились, гордые и оскорбленные… а Габи погрызла сырой морковки.
— Она ведь любит сырые овощи.
— Может, и любит, только мне показалось, что она поглядывала на хозяйку довольно-таки голодным взглядом. При такой «деятельности», которую она развернула нынче утром…
— Я слышала, она хочет обучить вас йоге.
— Не выйдет. Мне эта история знакома: начинаешь со стояния на голове, а кончаешь — под каблуком.
— А остальные — как прореагировали?
— Барбу, как настоящий джентльмен, съел банку американской тушенки, студенты, кажется, живут солнцем и любовью…
— Вы не лишены остроумия, господин Димок.
— Нае, мадам… А Мирчулика — исчез, как всегда.
— В самом деле, где это он пропадает целый день?
— Не вы одна задаетесь этим вопросом. Я искал его два дня подряд по всему пляжу, хотел сразиться в карты. Он ужасно сердится, когда проигрывает… Но тщетно! Нигде ни следа…
— А вы как обошлись без обеда?
— Поел хлеба с помидорами. Но вечером поеду в Мангалию и наверстаю упущенное. Там, возле рынка, есть ресторан с таким мангалом… с ума сойти! Я как раз хотел пригласить вас в Мангалию. Целый день одна, ни разу не выехали из этой несчастной дыры. Вам нужна перемена, необходимо отвлечься…
Я прямо обалдела, как выразились бы наши друзья студенты. Неужели господин Димок решил попытать счастья со мной? То, что последовало, — включая явно прозвучавшее чувство и нежные взгляды — подтвердило мое предположение:
— Ей богу, Олимпия, ведь я могу звать тебя Олимпией, ты не сердишься?! Оставишь Филиппа на Дидину… Ведь ты тоже имеешь право на жизнь…
— Спасибо за приглашение, господин Димок. Но я не могу, — сухо ответила я.
— Жаль… Целую ручки.
Я не знала, следует ли мне считать себя польщенной или рассерженной. Было ясно, что, как говорит тетушка Амалия, господин Нае ко мне неравнодушен. Впрочем, почему бы и нет? Ведь в любом романе хороший тон требует, чтобы у героини был «поклонник». В конце концов, если Саган таскает через все свои книги преступно влюбленного в нее брата, то почему я, Верня, не могу иметь хотя бы платонического воздыхателя? Пора было уходить. Солнце садилось, в воздухе повеяло вечерней прохладой. Песок матово поблескивал, а море приобрело цвет голубиного оперения — от прозрачно-голубого до темно-синего. Берег поднимался сначала отлого, потом крутыми уступами кирпичного цвета. А раскинувшаяся внизу деревня, словно готовая погрузиться в волны моря, манила своей пышной зеленью…
Приют тишины и вод… Во дворе, казалось, царствовал мир. Под навесом, в одном из уголков двора, смотрящих на море, за деревянным столом, окруженным скамейками, сидело несколько человек. Они дружески болтали за чашкой кофе и неизменной сигаретой, и легкие смешки разносились в вечерней тишине. Супруги Цинтой вынесли стулья и поставили их перед домом, как в тихих городках старых времен. Милика проворно вязала, а Панделе разглядывал море в бинокль. Мона, в прозрачной лиловой пижаме, приняла в шезлонге свою излюбленную позу…
Жаль, что я не взяла себе для вечера что-нибудь поинтереснее. Со всеми этими пеленками да ведерками недолго и забыть, что ты женщина… хорошо еще, что Аби положил мне в чемодан всевозможные костюмы и костюмчики для Филиппа — хоть он спасает честь семейства… Странно: так, на расстоянии, все это напоминает первый акт чеховской пьесы… не происходит ничего особенного, люди лениво переговариваются, потягивают разнообразные напитки, зевают, играют в карты… невыразимость скуки… затишье перед бурей? И кто же развяжет драму? Может быть, Габриэлла, которая блистает сейчас среди листьев навеса, выставляя напоказ свои прекрасно загорелые плечи и сверкающие зубы? Но где же ее кавалеры? За столом сидит только Барбу, довольно-таки мрачный, сосредоточенно набивая свою трубку… Поглядите-ка, «детки» очеловечились! Влад, кажется, весьма заинтересован словами и улыбкой Габриэллы, а студентка пытается показать, что ее все это тоже страшно интересует. А может быть, человеком, который вызовет драматический взрыв, окажется Мирча, который как раз появляется в воротах — покрасневший от солнца, усталый и запыленный? Интересно, откуда он? Но, как видно, этот вопрос интересует не только меня: Габриэлла взрывается градом восклицаний:
