– Хорошо, – согласилась я. – Просто я прежде хотела сложить их вместе.
– Зачем? Хотела выложить, чтобы по ним можно было ходить, не пачкая ног?
– А что? Так можно было?
– Не говори чушь.
Мама рассмеялась. Прижимая к бедру корзинку с бельем, она, осторожно ступая, прошла по разбитым пластинкам до самой кухонной двери. Я проводила ее взглядом. На фоне ярко-красной кирпичной стены нашего дома ее рыжие волосы показались мне не такими броскими, как обычно.
У меня ушло не так много времени для того, чтобы соединить обломки, и мне было радостно заниматься этим в лучах зимнего солнца под воркование голубей. Это было все равно что складывать фрагменты разрезной картинки, за исключением того, что, когда я завершила работу, нескольких кусочков до полноты все равно не хватило. Однако теперь я смогла прочитать надписи на этикетках. «Вирджиния». «Мы втроем». «Не думай, что я твоя».
Я снова присела на корточки. Это были любимые песни моей сестры, те, которые она всегда просила Дугласа поставить на граммофон. И вот они здесь, разбитые и зарытые в землю среди подгнивших луковиц и корневищ ревеня. Не могу взять в толк, кто это сделал и почему. Я собрала их вместе и бросила в выкопанную борозду, а когда вернулась в дом, то увидела стоящего возле окна нашего жильца. На мгновение мне показалось, что он смотрит на меня, но затем из темноты живой изгороди вниз сорвалась стайка птиц. Я повернулась и успела заметить женскую фигуру, торопливо зашагавшую прочь.
Доедаю мороженое. Оно вкусное и холодное, но я не могу понять, какой в нем наполнитель. Судя по цвету, скорее всего, клубника.
Хелен надевает пальто.
– Через полчаса мне нужно забрать Кэти, – сообщает она.
А я хочу в уборную. Интересно, где здесь дамская комната? Пытаюсь вспомнить, была ли я раньше в этом ресторане. Он напоминает мне старый добрый «Чопхаус», в котором мы когда-то встречались с Патриком. Это был недорогой ресторан, там не водилось экзотической кухни или белых скатертей, но обстановка была красивая и кормили там вкусно.
Я обычно ждала за столиком возле окна. За стеклом проходил Патрик – волосы растрепаны, лицо раскраснелось от холода. Как только он замечал меня, то сразу начинал улыбаться. Теперь мне уже больше никто так не улыбается.
– Тебе нужно в уборную, мам? – спрашивает Хелен, подавая мне пальто.
– Нет, пожалуй, не нужно.
– Хорошо. Тогда идем.
Она не очень довольна мной. Наверное, я сделала что-то не так. Неужели доставила ей неприятности? Может, сказала что-то такое официанту? Я не люблю спрашивать. Как-то раз я выдала одной женщине, что у нее лошадиные зубы. Я помню, как Хелен рассказывала мне об этом случае, но не помню, когда это произошло.
– Мы едем домой?
– Да, мама.
Пока мы были в ресторане, солнце зашло и небо сделалось чернильного оттенка, но я сквозь ветровое стекло машины все еще вижу дорожные указатели и вслух читаю то, что на них написано. «Уступите дорогу». «Перекресток». «Сбросьте скорость». Хелен сжимает руль так крепко, что у нее побелели костяшки пальцев. Она не разговаривает со мной. Я ерзаю на сиденье, неожиданно поняв, что у меня полный мочевой пузырь и мне жутко хочется в уборную.
– Мы едем домой?
Хелен вздыхает. Это значит, что я уже задавала этот вопрос. Когда мы сворачиваем на мою улицу, я понимаю, насколько сильно мне нужна уборная. Больше я не вытерплю.
– Высади меня здесь, – прошу я Хелен и вцепляюсь в ручку дверцы.
– Не глупи, мы сейчас будем дома.
Однако я распахиваю дверцу, и Хелен резко тормозит.
– Что ты, черт побери, делаешь?! – кричит она.
Я выскакиваю из машины и бегу по дороге.
– Мама! – зовет меня Хелен, но я не оборачиваюсь.
Согнувшись едва ли не пополам, бегу к дому. Каждые несколько секунд приходится отчаянно сжимать мышцы. Мочевой пузырь того и гляди лопнет. Второпях расстегиваю пальто. Возле двери останавливаюсь и переминаюсь с ноги на ногу, пытаясь вставить ключ в замочную скважину. Что-то мешает сделать мне это правильно.
– О, нет, нет! – восклицаю я.
Наконец чувствую, что попала, и поворачиваю ключ. Я буквально влетаю внутрь и кидаю на пол сумочку. Держась за перила, устремляюсь наверх по лестнице и скидываю с себя пальто. Врываюсь в ванную комнату. Но уже поздно. Я так и не смогла сдержаться. Стягиваю с себя брюки, но снять остальное не успеваю. Сажусь на унитаз и чувствую, что мочусь через трусы. Через несколько секунд принимаю позу мыслителя – подбородок на ладонях, локти упираются в колени, мокрые брюки лежат на полу вокруг щиколоток. Затем медленно и неуклюже скидываю с ног обувь, снимаю брюки и бросаю их в ванну.
В доме сумрачно – у меня не было времени зажечь свет, – поэтому я сижу в темноте. По моим щекам катятся слезы.
Нужно все делать систематично, пытаться все записывать. Элизабет куда-то пропала, и я должна что-то сделать, чтобы выяснить, что с ней случилось, но в голове у меня путаница. Я не помню, когда видела ее в последний раз или что мне удалось о ней узнать. Я звонила ей, но мне никто не ответил. Значит, я не видела ее. Ее не было здесь, а меня не было там. Что же делать дальше? Мне думается, что необходимо съездить к ней домой. Попытаться все выяснить. И записать для памяти то, что узнаю. Необходимо положить в сумочку несколько ручек. Все нужно делать систематично. Эту мысль я тоже записываю.
Прежде чем шагнуть за порог, трижды проверяю сумочку, смотрю, положила ли я в нее ключи. После этого прохожу по тропинке. Бледные лучи солнца освещают лужайку. Запах сосновой хвои поднимает мне настроение. Похоже, я несколько дней не была на свежем воздухе. Что-то случилось, и Хелен теперь суетится. Но я не могу ничего понять, и от этого у меня бывают приступы головокружения.
Я тепло одета. На мне замшевое полупальто, а под ним вязаный пуловер и шерстяное платье, но я все равно мерзну. Прохожу мимо «Кэрроуз» и вижу свое отражение в витрине. Спина сгорблена, я похожа на миссис Тигги-Мигл без «шпилек» [2]. На ходу проверяю ручки в сумочке и бумагу в карманах. Быстрая проверка каждые несколько шагов. Самое важное – всё-всё записывать. На какое-то мгновение я забываю, что нужно записать, но сам путь, по которому я иду, напоминает мне об этом. Прохожу мимо последних сборных домов, которые были выкрашены владельцем в тошнотворный желто-зеленый цвет. (Элизабет смеется над этим уродством и говорит, что если бы нашла керамическую копию такого дома, то она бы точно стоила целое состояние.) Затем иду мимо заднего двора отеля, где дорога скользкая и грязная. (Элизабет утверждает, что сюда выплескивают заварку из чайников, остающуюся после завтрака.) Далее прохожу под красивой акацией, протянувшей наружу ветви из палисадника, усеянного улитками. (Элизабет каждый год подстригает ветки, но улитки все равно падают.)
Дом Элизабет белый. В нем окна с двойными стеклами. Тюлевые занавески на них как будто говорят, что это дом пенсионерки, хотя я вряд ли смею ее критиковать, потому что тоже пенсионерка. Дом был построен сразу после войны, и эта часть улицы, где стоят новые дома, и стена сада не перестраивались. Первый владелец залил по верху стены цементом цветные камешки, и никто никогда их не убирал. Элизабет и в голову не пришло бы сбивать эти камни. В детстве мне очень хотелось узнать про эти дома. Особенно про эту стену с камешками.
Нажимаю на дверной звонок. «Звук его эхом отдается в пустом доме». Не помню, откуда эта цитата, но ведь это чистая правда, звонок действительно эхом отдается в доме, верно? И не важно, пустой он или нет. Я жду, а сама при этом глубоко засовываю руку в один из заполненных землей бочонков, что стоит возле крыльца. Обычно они полны цветов, но сейчас в них не видно ни единого стебелька. Должно быть, в этом году Элизабет забыла высадить сюда луковицы. Быстро вытаскиваю руку из земли. Не могу понять, что она там делала. Что я там искала – луковицы или что-то другое?
Смотрю на дверь и думаю, сколько же времени уже жду. Пять минут? Десять? Смотрю на часы, но не могу вспомнить. Время теперь для меня как резина. Снова звоню в звонок. Тщательно фиксирую время звонка на листочке бумаги, затем смотрю на секундную стрелку. Через пять минут делаю запись: «Элизабет дома нет. Собираюсь уходить». Может быть, она уехала отдыхать, как кто-то предположил? Или погостить к сыну? Но в таком случае я бы это записала, я уверена. У меня есть старые записи подобного рода. Эти крошечные обрывки новостей, которые можно обсудить, а также непосредственно сведения для меня. «Знаешь, Элизабет уехала на юг Франции…» Так я могла бы сказать Хелен. Или – «Элизабет уехала погостить к сыну». Такое я могла бы сказать Карле. Сведения такого рода очень для меня ценны. Например, раньше Хелен задерживалась на тридцать секунд дольше, чтобы выслушать, что я скажу.
Поэтому я знаю, что на этот раз ничего не забуду. Элизабет исчезла. Но покамест все, что я установила, все, что доказала, – это что в данную минуту ее нет дома.
