Расстояние до этой вывески было немалое, и сама надпись выцвела на солнце, но я ухитрился разобрать небрежно начертанные буквы.
“ПОГАНОЕ ПОЛЕ”.
Глава 2. Знакомства, приятные и не очень
Я отошел от окна и схватился за голову. Потом забегал по свободному пространству между столом и капсулами, стуча жесткими подошвами берцев по цементному полу.
Это куда ж меня закинули?
Допустим, меня усыпили и отвезли в какую-то глушь, где проводятся извращенные опыты над людьми, — возможно даже, в некий лагерь-поселение для пожизненных заключенных. Над ними можно, в принципе, какие хочешь эксперименты ставить, не выйдут, не расскажут — у нас страна бесконечных возможностей, замутить можно любую дичь при желании, и даже опытные “сидельцы” (а они известные “писари”, как известно) не пикнут.
Но тогда что это за журнал, где указано, что у меня состоялся какой-то квест к буржуям на двенадцать часов с выбором опций по собственному желанию? Как-то не вписываются эти камеры и квесты в гипотезу о глуши и лагере-поселении!
И почему 82-й год?
Эй, а если я сейчас сплю под наркозом, и это все тупо мерещится? Я пощипал себя за руку, огляделся, присмотрелся, прислушался, принюхался — ни в каком сне не бывает такой отчетливости и реалистичности… Снаружи слышно пение птиц и какой-то отдаленный грохот, будто работает экскаватор, я отчетливо различаю шорох своей одежды, стук подошв, свое тело ощущаю распрекрасно. Так бывает во сне? Знакомые с опытом употребления веществ болтали, что реальность в трипах не отличить от реальности нашей, натуральной, поэтому многие из таких “опытных” и считают нашу Вселенную симуляцией. Я попытался сосчитать до десяти, протер глаза, пощупал холодный металл капсул. Да неужели в наркоманских и наркотических видениях бывает вот такая реалистичность?
Нет, как-то не верится в наркотическую матрицу.
А если я попал (совершенно фантастическое предположение) в прошлое?
Но тогда почему в прошлом присутствуют высокие технологии в виде этих камер и ноута? Почему помещение выглядит так убого? И когда успели изобрести машину времени? Нет, глупости.
С раскаленными извилинами я двинулся к большой двери напротив окна, — наверняка она вела куда-то наружу. Открыл дверь и нос к носу столкнулся с человеком, который собирался войти.
— А ты чего, выбрался, что ль? — удивился мужичок лет пятидесяти, невысокий, коренастый, с седой щетиной, в черной тюбетейке, как у старых советских академиков. Хотя в целом сей субъект на академика никак не тянул, на тракториста-колхозника разве что. Одет он был в рубаху вроде моей, с жилеткой поверх, и просторные почти что шаровары, заправленные в затоптанные, явно самодельные кожаные ботинки. Штаны эти держались на широком армейском ремне, который тоже выглядел так, словно его носили, не снимая, лет тридцать. — А я-то думаю, кто там топает? Из квеста выкинуло?
Я уставился на него.
В мире есть плохо совместимые вещи. Например, молоко и немытые огурцы. Или колхозный тип наподобие того, что стоял передо мной, и слово “квест”.
От неожиданности я пробормотал:
— Ага, выкинуло…
Мужичок улыбнулся, продемонстрировав штук десять стальных зубов и столько же желтых, прокуренных и кариозных. Больше зубов во рту не обнаруживалось.
— Ну, ничего, не переживай, Олеська, шесть часов за тобой остались, проиграешь их в следующий свой выходной. Детинец, как говорится, гарантирует.
“Какой детинец?” — чуть не брякнул я и увидел на жилетке мужичка прямоугольный кусок светлой ткани, на котором было вышито темными нитками “Григорий Павлов, квест-зал”.
— Пойдем, — сказал Григорий Павлов, — я тебя запишу в журнал досрочников, чтоб ты в следующий раз без проблем отыграл свое. На следующей неделе Селиван дежурит, а он знаешь ведь, какой! Стерва в мужском обличье! Не докажешь ему ничего без бумажки!
Он хихикнул и подмигнул. Я выдавил улыбку — пока старался ничем не выдать, что вообще не в курсе, где я и что здесь забыл. Григорий вел себя так, словно давно меня знает и относится хорошо, не стоит с ним портить отношения. К тому же я был не в таком состоянии, чтобы что-то внятно изрекать. Надеялся лишь, что Григорий сам проговорится и хоть как-то намекнет на то, что вообще происходит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
По всему выходило, что я пребывал здесь некоторое — возможно, немалое — время и со многими перезнакомился. Во всяком случае, с Григорием Павловым и стервой в мужском обличье по имени Селиван. А потом забыл. То есть меня настигла амнезия. А я-то обрадовался, что все помню! Похоже, что далеко не все.
Или это розыгрыш?
Григорий повернулся и вышел в длинный коридор с двумя рядами дверей, плохо освещенный редкими лампами. Я поперся следом и увидел за одной из открытых дверей точно такое же помещение, из которого только что выбрался, с тремя камерами, столом и стулом. Оказывается, здесь этих квест-камер полно! Григорий дотопал до своего места дежурного — за невысокой деревянной стойкой скрывался массивный стол и продавленное кресло. Дежурный с кряхтением уселся и раскрыл еще один журнал, потолще того, что в комнате с камерами. Взял толстую перьевую ручку, открутил крышку на заляпанном флаконе с чернилами, обмакнул перо, начал со скрипом выводить строчки. И стол, и стойка, и весь коридор в целом нуждались даже не в срочном капитальном ремонте, а сносе. Все здание надо тупо разбирать по кирпичам, пока оно не обрушилось само по себе…
Я оперся о стойку — ноги ослабли и дрожали, сердце стучало в горле. Казалось, еще пара минут в затхлом коридоре и тишине, которую нарушает лишь скрип допотопного чернильного пера, — и я заору так, что это обветшалое здание к чертям обвалится.
— Как Вера? — не отрываясь от писанины, осведомился Григорий.
Я промолчал, не зная, что ответить. Какая Вера? Я не знаю никаких Вер.
Григорий поднял на меня глаза, приподнял брови.
— Чего молчишь?
И я, вопреки первоначальному замыслу притворяться “своим” как можно дольше, выпалил:
— Я не помню, как сюда попал! Я и вас не помню, и Селивана! До того, как проснуться в этой… этой квест-камере я был в совсем другом месте…
Бородатое лицо Григория на миг окаменело. Затем расслабилось, он улыбнулся, продемонстрировав все свои немногочисленные зубы.
— Глюк подхватил? Не переживай, это со всеми время от времени бывает. Оттого тебя, видать, и выкинуло из квеста. Аппаратура глюканула — и все дела. А может, ты с “Тишь-да-гладью” перемудрил, перед квестом-то.
Эта его искренняя волосато-кариозно-стальная улыбка показалась мне самой расчудесной на свете, этот человек был добр ко мне, и я ухватился за эту доброту, как за спасательный круг, слезно протянул:
— Вы скажите, пожалуйста, что это за место? Я ничего не помню!
— Это, Олесь, Западный 37-й Посад, — спокойно сказал мужик.
— Сколько я здесь времени? — задал я новый вопрос, хотя не понял ответ на первый.
— Всю жизнь ты здесь, мил человек. Всю жизнь тебя знаю.
— Да не может этого быть! — крикнул я.
Слабость и сломленность как рукой сняло, накатила злость — моя старая подруга. Как это — знает меня всю жизнь? Издевается надо мной, что ли? Разыгрывает? Если б он сказал, что знает меня пару дней… да хоть пару месяцев, я бы еще поверил. Амнезия, мать ее. Но всю жизнь?!
Григорий поморщился, попросил тихо:
— Не кричи, будь добр. Отпустит тебя скоро, вот тогда и поймешь, чего может быть, а чего не может. Однако ж ты “Тишь-да-гладью” побаловался, да? А говорил, что не употребляешь!
— Это наркотик какой-то? Не помню я никакого наркотика! Вы чего, прикалываетесь?
Григорий отчеканил:
— Клянусь Вечной Сиберией, говорю тебе истинную правду!
Он поднял правую руку, и я подумал, что он собирается перекреститься. Но дежурный сложил ладонь лодочкой и указал наверх, на стену под самым потолком, где в тени, незамеченная мной поначалу, висела прямоугольная доска примерно формата А2, выкрашенная серой краской, с красными геометрическими фигурами — кругом и полумесяцем. Из середины круга в сторону полумесяца тянулась горизонтальная полоса. Ту же ладонь Григорий положил себе на лоб и закрыл на мгновение глаза.
