– Хорошо, детка. Последнюю строфу, пожалуйста!
У Сары мелькнула кошмарная мысль, что она не знает, которая строфа – последняя. И вообще не знает, что такое строфа. И что она не помнит стиха вовсе. Но губы, словно заколдованные, правильно произносили текст, и последняя строфа благополучно выплыла из ее уст, в то время как мозг был занят повторением все тех же поговорок: «Шла Саша по шоссе…»
– У тебя есть приготовленный текст? Попробуй рассказать его наоборот.
Она вообще не понимала, о чем речь.
– Ну, наоборот. С точки зрения человека, который, наоборот, не любит. Понимаете, милочка?
Она не понимала. Сара приготовила благодарственное письмо Собеского к Марии. И просто стала рассказывать его с точки зрения Анджея, с той самой памятной лестницы, которую она никак не могла забыть. Комиссия была потрясена. Потом ей приказали изобразить молоко.
Она обняла себя за плечи и присела на корточки. Так продолжалось какое-то время.
– Что вы делаете?
– Свернулось, – отозвалась она, – молоко село…
И это выглядело правдоподобно.
– Представьте себе, что вы находитесь в помещении три на три метра. Сможешь, детка?
Она кивнула и смогла вообразить все, даже день, когда ее наградят «Оскаром».
– И эти стены приближаются к тебе, теперь у тебя совсем не осталось места. И повторяй предложение: «Снаряд, который я послала вчера в десять вечера, два раза облетел земной шар, в наименее ожидаемый момент ударил меня в плечи, я упала на Ренатку и грациозно покатилась». – Понимаешь?
Сара выдала все, что могла, и билась в судорогах настолько сильно, насколько ей досталось от жизни, и все меньше и меньше казался ей зал, в котором происходил экзамен, он вызвал у нее чувство клаустрофобии. Сначала она обследовала все углы, потом легла, потом не могла протянуть ноги, потом ее охватило безумие, и она бросалась на выдуманную малюсенькую поверхность, не обращая внимания на того, кто на нее смотрит.
Комиссия молчала, первый раз внимательно приглядываясь к Саре.
Сара, свернувшаяся в клубок, расправила плечи и прошептала:
– Снаряд, который я послала вчера в десять вечера, два раза облетел земной шар и ударил меня…
– …в наименее ожидаемый момент, – прервал ее актер из сериалов, который сидел справа от старой актрисы.
– …и в наименее ожидаемый момент, – повторила Сара.
– Попрошу сначала.
Сару охватил гнев.
И вновь она оказалась в комнате три на три метра, которая неумолимо уменьшалась и уменьшалась, она задыхалась, хрипела, но, собрав все силы, выкрикнула:
– Я вчера послала…
– Еще раз, и ближе к тексту, который вам был задан.
– Снаряд, который я послала вчера в десять вечера, который облетел земной шар, в наименее ожидаемый момент ударил меня в плечо.
– Да, так хорошо.
Те две женщины, слева, перестали шептаться. Актер усмехнулся.
Не с чего смеяться! Это трагично. Почему он смеется? Ах, так, теперь Сара знала, что она бездарна и что эта ее дурацкая мечта с театральной школой… И что ее соблазнило? Теперь уже никогда в жизни…
– Упала на Денатке… – выскочило из ее уст.
Комиссия рассмеялась, громко и душевно. Все без исключения.
– Спасибо, – единогласно проговорила комиссия. Сара заметила, как они все обменялись многозначительными взглядами.
Старая звезда, которую уже не все помнили по знаменитым ролям в театре и кино, посмотрела на старого актера, которого все знали по сериалу «Я серьезный», где он играл главную роль из семидесяти главных ролей (Сара знала, что он развелся с женой, женился на своей студентке, а жена требует от него возмещения за потраченные двадцать лет жизни, когда она воспитывала его детей), и эта старая звезда сказала:
– Но, но…
А актер сериалов, который использовал вызов в суд для огласки в прессе и оказался на первых полосах газет, заявил, что ему очень понравилось, и добавил:
– Именно, именно…
И все.
Однако во взглядах экзаменаторов не было искорки, свидетельствующей о том, что абитуриентка поразила их воображение, что вот наконец-то перед ними будущая великая актриса, которая, без сомнения, уже сейчас делает заявку на премию «Оскар».
Сара вышла и пообещала себе, что никогда в жизни ее нога не переступит больше порога театральной школы.
И не переступила. Только Гражина до конца ее утешала, твердя, что лишь идиоты становятся актерами, и что эти идиоты не обнаружили в ней таланта, и что это исключительно их вина.
* * *
В сентябре от Идены, которая вернулась после трех месяцев работы в Германии, она узнала, что была на третьем месте по списку.
Но так как «вы не явились на последующие экзамены, с сожалением сообщаем…».
Что ж, это был первый сюрприз, который преподнесла ей жизнь. Первый важный сюрприз. К сожалению, не последний.
* * *
Саре достаточно легко было примириться с фактом, что Оскара она не получит, тем более что она прочитала большую статью, в которой автор высмеивал всю церемонию вручения наград, которая происходила в зале с красной ковровой дорожкой, и как одного мужчину, который вышел покурить, чтобы это отметить, тут же схватила полиция, потому что в Америке не курят, и мужчина должен был объясняться по этому поводу, но никто ему – ха! ха! ха! – не поверил, что он получил Оскара, так как он был поляк и к тому же не актер, и только после скандала… ну и так далее. Смех, да и только!
И Саре только и оставалось, что смеяться.
Жизнь в руинах
C того самого мига, как она увидела своего будущего (несостоявшегося) супруга в постели со своей лучшей (бывшей) подругой, жизнь Сары навсегда и радикально переменилась.
Очнувшись, она обнаружила себя на постели Гражины, а над ней, наклонившись, стоял пожилой мужчина и хлопал ее по щекам.
Вот уж никогда такого не бывало, чтобы «Скорая» приехала меньше чем за семь минут!
– Ну вот, теперь уже все в порядке. Ваша жена будет еще прекраснее, это был только стресс.
Гражины в ее однокомнатной квартире не было, зато Конрад, уже одетый, держал Сару за руку, что было еще хуже той сцены, которую она теперь никогда не забудет.
Сара вырвала руку из его ладони и вытерла ее об юбку.
Встала и, картавя, спросила:
– Как ты мог со мной так мелзко поступить?
Хотя хотела спросить безупречно чисто и внятно:
– Как ты мог так мерзко поступить?
Так как «р» она выговаривала уже правильно, однако вышло «мелзко», то поэтому в собственных глазах упала ниже плинтуса.
Конрад вел себя как типичный мужчина: сначала уверял с жаром, что это не он был, потом сказал, что на самом деле не знал, что делает, потом шептал, чтобы Сара взяла себя в руки, что жизнь нельзя строить на одних только эмоциях, потом риторически повторял, что скажут родители, если она в последнюю минуту отменит такое грандиозное торжество без всякого повода, потом пробовал ее убедить, что это, боже мой, просто неудобно, потом шипящим шепотом спрашивал, зачем она устраивает скандал из-за пустяка и губит его любовь, а потом крикнул, какое она имеет право за ним следить!
А потом выбежал за ней на лестницу и кричал, что очень хорошо, что она настоящая идиотка и что он не позволит ей делать из себя дурака, и кто ему за все это вернет деньги, но Сара заткнула уши и бежала через улицу к дому родителей, уговаривая себя, что это все только сон, что она проснется и окажется на столике примеряющей свадебное платье и что все это неправда, что это расплата за ее воображение и что это невозможно.
Но, к сожалению, это было возможно.
Когда она вбежала в дом, Коротыш, увидев ее, радостно залаял и от счастья наделал лужу в прихожей, отец схватил ее за плечи, а мама побледнела.
– Не будет никакой свадьбы, – всхлипывала Сара. – Он трахался с Гражиной.
– Какие слова ты употребляешь? – вскипела мама и покраснела. От злости.
– Ах, сукин сын! – вырвалось у нее первый и последний раз в жизни.
Но на это никто не обратил внимания.
А отец спросил:
– Ну что мы теперь будем делать, дорогая?
* * *
Сару абсолютно не волновало, что они теперь будут делать. Она спрятала чудесное свадебное платье в шкаф в прихожей, но перед этим, ясное дело, запаковала его в пластиковый мешок, а потом словно заморозилась. Не уронила ни одной слезинки. Превратилась в скалу. У нее появился трезвый взгляд на жизнь и на себя. Она приняла твердое решение, что теперь ее никто и никогда не обманет.
Через две недели она расклеилась. Горе захватило ее в свои объятия, словно волна, она лежала в комнате, прижавшись к подушке, мокрой от слез, конечно же, в полном и трагическом одиночестве и не давала никому о себе знать. Ее жизнь покрылась мглой, и она обещала себе, что никогда-преникогда она никому не будет больше верить.
Конечно, она оплакивала и Конрада, и дружбу с Гражиной.
Она не могла ответить себе на вопрос, кто сильнее ранил ее: первая, неповторимая и необыкновенная любовь или подруга, которой она безгранично верила.
