22-X-39
Шартр
ПАМЯТИ ЖЕРМЭН
Был день, как день. За ширмой белойСтоял встревоженный покой.Там коченеющее телоНакрыли плотной простыней.
И все. И кончились тревогиЧужой неласковой земли.И утром медленные дрогиВ туман сентябрьский проползли.
Ну что-ж? И счастье станет прахом.И не во сне и не в бреду —Я без волненья и без страхаПокорно очереди жду.
Но только — разве было нужноТомиться, биться и терпеть,Чтоб так неслышно, так послушноЗа белой ширмой умереть.
20-II-33
«К чему, к чему упрямая тревога..»
К чему, к чему упрямая тревога?Холодный год уж клонится к весне.Мой сын здоров. Мой муж не на войне…О чем еще могу просить у Бога?..
6-I-40
«Мне давно уже не мило…»
Мне давно уже не мило —Ни день, ни ночь, ни свет, ни мгла.Я все, что некогда любила —Забыла или предала.
Мне надоело быть печальной,И все прощать, и все терпеть,Когда на койке госпитальнойТак просто было умереть.
В тоске блаженной и крылатойЯ задыхалась и — спала.Мелькали белые халаты,Вонзалась острая игла…
Чтоб снова. из последней силыВлачить бесцельно день за днем,Чтоб вновь войти в свой дом унылый,В холодный, неуютный дом…
А в памяти все неотступней —Прозрачная ночная мгла.Где смерть была такой доступнойИ почему-то обошла.
10-III-40
«Дотянуть бы еще хоть три месяца…»
Дотянуть бы еще хоть три месяца,Из последних бы сил, как-нибудь.А потом — хоть пропасть, хоть повеситься,Всеми способами — отдохнуть…
Я устала. Хожу, спотыкаясь,Мну в полях молодую траву.И уже безошибочно знаю,Что до осени не доживу.
Здесь так тихо, так просто, так ясно,Но так трудно томиться и ждать.И в мой город — чужой и прекрасный —Я в июле вернусь умирать.
Там, в палате знакомой больницы —Примиренье с нелегкой судьбой.Мне ночами настойчиво снитсяКойка белая, номер шестой.
И проснувшись, — вдали от Парижа —В розовеющей мгле поутруЯ, вглядевшись, отчетливо вижуСвой тяжелый, уродливый труп.
8-IV-40
Шартр
«Где-то пробили часы…»
Где-то пробили часы.— Всем, кто унижен и болен,Кто отошел от побед —Всем этот братский приветС древних, ночных колоколен.
Где-то стенанье сиренВ мерзлом и мутном тумане.Шум авионов во мгле,Пушечный дым на землеИ корабли в океане…
— Господи, дай же покойВсем твоим сгорбленным людям:Мирно идущим ко сну,Мерно идущим ко дну,Вставшим у темных орудий!
3-XI-40
«Войной навек проведена черта…»
Войной навек проведена черта,Что было прежде — то не повторится.Как изменились будничные лица!И всё — не то. И жизнь — совсем не та.
Мы погрубели, позабыв о скуке,Мы стали проще, как и все вокруг.От холода распухнувшие рукиНам ближе холеных, спокойных рук.
Мы стали тише, ничему не рады,Нам так понятна и близка печальТех, кто сменил веселые нарядыНа траурную, черную вуаль.
И нам понятна эта жизнь без грима,И бледность просветленного лица,Когда впервые так неотвратимо.Так близко — ожидание конца.
12-I-41
Шартр
«Просыпались глухими ночами…»
Просыпались глухими ночамиОт далекого воя сирен.Зябли плечи и зубы стучали.Беспросветная тьма на дворе.
Одевались, спешили, балделиИ в безлюдье широких полейВолочили из теплой постелиПерепуганных, сонных детей.
Поднимались тропинками в гору,К башмакам налипала земля,А навстречу — холодным простором —Ледяные ночные поля.
В темноте, на дороге пустынной,Зябко ежась, порой до утра,Подставляя озябшую спинуЛеденящим и острым ветрам…
А вдали еле видимый городВ непроглядную тьму погружен.Только острые башни собораПростирались в пустой небосклон.
Как живая мольба о покое,О пощаде за чью-то вину.И часы металлическим боемПробуравливали тишину.
Да петух неожиданно-звонкоПринимался кричать второпях.А в руке ледяная ручонкаВыдавала усталость и страх…
Так — навеки: дорога пустая,Чернота неоглядных полей,Авионов пчелиная стаяИ озябшие руки детей.
23-I-41
Шартр
«Такие сны, как редкостный подарок…»
Такие сны, как редкостный подарок,Такие сны бывают раз в году.Мой день сгорал…Да он и не был ярок.День догорал в неубранном саду.
Проходят дни, как злобные кошмары,Спаленные тревогой и тоской.А ночью сны о лавках и базарах,Где сыр без карточек и молоко.
И вдруг, среди заботы и обмана,Средь суеты, в которой я живу,Приснится то. что близко и желанно,Что никогда не будет наяву.
25-II-41
«Темнота. Не светят фонари…»
Темнота. Не светят фонари.Бьют часы железным боем где-то.Час еще далекий до зари,Самый страшный час — перед рассветом.
В этот час от боли и тоскиТак мучительно всегда не спится.Час, когда покорно старикиУмирают в городской больнице.
Час, когда, устав от смутных дел,Город спит, как зверь настороженный,А в тюрьме выводят на расстрелСамых лучших и непримиренных.
3-III-42
1942
ИГОРЮ
«Двенадцать лет без перерыва!Двенадцать лет: огромный срок!»А сердце бьется терпеливо,Твердит заученный урок.
Двенадцать лет — без перемены —Толчками сердца — вновь и вновь —Бежит в твоих упругих венахМоя бунтующая кровь.
И в жизнь войдя большим и смелым,Сквозь боль, отчаянье и ложь,Слова, что я сказать не смела,Ты за меня произнесешь.
9-V-41
«Пока горят на елке свечи…»
Пока горят на елке свечи,И глазки детские горят,Пока на сгорбленные плечиНе давит тяжестью закат,
Пока обидой злой и колкойНе жжет придуманная речь,И пахнет детством, пахнет елкойИ воском разноцветных свеч, —
Я забываю все волненьяИ завтрашний, тяжелый день,И от веселой детской лениВпадаю в старческую лень.
Смотрю на детскую улыбку,Склоняюсь к нежному плечу.Не называю все ошибкой,И даже смерти не хочу.
29-XII-36
«Живи не так, как я, как твой отец…»
Живи не так, как я, как твой отец,Как все мы здесь, — вне времени и жизни.Придет такое время, наконец, —Ты помянешь нас горькой укоризной.
Что дали мы бессильному тебе?Ни твердых прав, ни родины, ни дома.Пойдешь один дорогой незнакомойНавстречу странной и слепой судьбе.
Пойдешь один. И будет жизнь твояПолна жестоких испытаний тоже.Пойми: никто на свете (даже — я!)Тебе найти дорогу не поможет.
Ищи везде, ищи в стране любой,Будь каждому попутчиком желанным.(Не так, как я. Моя судьба — чужойВсю жизнь блуждать по обреченным странам).
Будь тверд и терпелив. Неси смелей,Уверенней — свои живые силы.И позабудь о матери своей,Которую отчаянье сломило.
21-X-40
