— Послушай, Жан-Поль, — сурово проговорил он, — сейчас для тебя персональная выставка будет фатальной. Ты никоим образом к ней не готов. Тебе нужно время, мой мальчик, нужно время. Сперва научись ходить, а потом уже бегать. — Бирд повернулся ко мне. — Сперва ведь учатся ходить, а потом бегать, не так ли?
— Нет, — возразил я. — Любая мать вам скажет, что большинство детей начинают бегать раньше, чем ходить. Ходить труднее.
Жан-Поль подмигнул мне:
— Вынужден отказаться, но спасибо тем не менее за предложение.
— Он не готов, — повторил Бирд. — Вам, ребятишкам из галерей, придется подождать. Не торопите этих молодых художников. Это нечестно. Нечестно в отношении их.
Я вознамерился было прояснить ситуацию, когда подошедший невысокий коренастый француз со знаком ордена Почетного легиона в петлице заговорил с Бирдом.
— Позвольте вам представить, — сказал не терпевший отступлений от правил хорошего тона Бирд. — Это старший инспектор Луазо, полицейский. Я воевал вместе с его братом.
Мы обменялись рукопожатиями, затем Луазо пожал руку Жан-Полю, хотя оба явно отнеслись к данной процедуре без всякого энтузиазма.
У французов, особенно мужчин, развился своеобразный речевой аппарат, позволяющий им без проблем изъясняться на родной речи. Англичане активнее пользуются ловким и острым языком, и потому их губы узкие и сжатые. Французский же требует иной артикуляции, поэтому они у них более выпяченные, а очертания рта мягкие и чуть впалые щеки, отчего лицо француза кажется худощавым и скошенным, как старомодное ведерко для угля. У Луазо лицо было именно таким.
— Что делает полицейский на этом шоу? — поинтересовался Бирд.
— Мы, полицейские, вовсе не бескультурные олухи, — улыбнулся Луазо. — И поговаривают, что в неслужебное время мы даже спиртное пьем.
— Вы никогда не бываете не на службе, — хмыкнул Бирд. — Так в чем дело? Присматриваете, чтоб кто-нибудь не смылся с ведерком для шампанского?
Луазо лукаво усмехнулся. Мимо нас прошел официант с подносом, уставленным бокалами шампанского.
— А дозволено ли поинтересоваться, что тут делаете вы? — спросил Луазо Бирда. — Не подумал бы, что это ваш жанр искусства. — Он постучал по одному из больших панно. На нем была изображена тщательно выписанная обнаженная женская фигура в скрюченной позе. Кожа блестела, как полированная пластмасса. На заднем плане — какие-то сюрреалистические объекты с явным фрейдистским подтекстом.
— Змея с яйцом нарисованы хорошо, — прокомментировал Бирд. — А вот девица вышла на редкость неудачно.
— Нога выходит за край картины, — заметил Жан-Поль, — ее плохо видно.
— Девушка, способная изобразить такую позу, должна быть калекой, — сказал Бирд.
Помещение все больше наполнялось людьми, и нас постепенно оттесняли все ближе и ближе к стене.
Луазо улыбнулся.
— Но poule,[1] способная принять такую позу, заработала бы состояние на улице Город-дю-Моруа, — произнес старший инспектор.
Луазо изъяснялся, как всякий офицер полиции. Полицейских легко узнать по манере речи, поскольку привычка выдавать точные факты придает их речи особую четкость. Как в письменном рапорте — сперва факты, потом вывод, а ключевые слова — вроде названия улиц и номеров автобусных маршрутов — подчеркиваются, чтобы их могли запомнить даже молодые полисмены.
Бирд снова обратился к Жан-Полю: ему не терпелось продолжить обсуждение картины.
— Однако вы должны отдать ему должное — техника «trompe l’oeil» просто великолепна, очень тонкая работа. Посмотрите, как вырисована бутылка кока-колы.
— Он срисовал с фотографии, — ответил Жан-Поль. Бирд наклонился поближе к картине, чтобы лучше рассмотреть.
— Черт меня побери! Вот скотина! — воскликнул он. — Это и впрямь чертово фото. Вы только поглядите! — Бирд ткнул пальцем в край бутылки и воззвал к окружающим. — Гляньте сюда! Это взято из цветной рекламы. А также печатная машинка и девушка, — указал он на другие части картины.
— Прекратите тыкать пальцем в картину! — воскликнула женщина с зелеными тенями. — Если вы еще раз прикоснетесь к полотну, вас попросят покинуть помещение. — Она повернулась ко мне. — Как вы можете просто стоят вот так и позволять им подобные выходки? Если художник увидит, то взбесится.
— Он и так взбесился! — отрезал Бирд. — Подумать только, что найдутся те, кто заплатит деньги за рисунки, вырезанные из книжек с картинками.
— Это вполне законно, — сообщил Жан-Поль. — Это «objet trouve».
— Чушь! — отрезал Бирд. — «Objet trouve» — это кусочек лесоматериала или поделочного камня. Что-то, в чем художник обнаружил невыявленную красоту. А что можно увидеть в куске рекламы? Что можно разглядеть в рекламе, которую суют тебе под нос буквально на каждом шагу, кроме ничтожности?
— Но каждый художник имеет право…
— Художник?! — фыркнул Бирд. — Проклятый мошенник! Скотина чертова!
Мужчина в смокинге с тремя шариковыми ручками в нагрудном кармане обернулся.
— Что-то я не заметил, чтобы ты отказался от шампанского, — сказал он Бирду, обращаясь на ты. Хоть это была и обычная форма обращения в художественной среде, прозвучало она намеренно грубо.
— Лично у меня в бокале… — вмешался Жан-Поль и, выдержав паузу, выплюнул оскорбление: — Был сотерн с алка-зельтцером.
Мужчина в смокинге ринулся к нему, намереваясь схватить за грудки, но старший инспектор Луазо заступил ему путь и получил легкий удар по руке.
— Тысяча извинений, старший инспектор, — сказал мужчина в смокинге.
— Ерунда, — ответил Луазо. — Надо было мне смотреть, куда иду.
Жан-Поль подталкивал Бирда к выходу, но они продвигались слишком медленно. Мужчина в смокинге наклонился к женщине с зелеными тенями для век и громко проговорил:
— Они не хотели ничего плохого, просто немного перебрали. Но не беспокойтесь, они немедленно уйдут.
Он оглянулся на Луазо, желая убедиться, что его глубокие познания в человеческой натуре нашли своего адресата.
— Он вместе с ними, — кивнула на меня женщина. — Я сперва подумала, что он из страховой компании.
Я услышал, как Бирд сказал: «Я этого так не оставлю. Он мерзкая скотина».
— Может быть, — тактично проговорил человек в смокинге, — вы окажете любезность проследить, чтобы с вашими друзьями не приключилось никаких неприятностей на улице?
— Если им удастся выбраться отсюда целыми и невредимыми, то они и на улице сами справятся, — пожал плечами я.
— Раз уж вы не понимаете намеков, — заявил Смокинг, — то позвольте внести ясность…
— Он со мной, — сообщил Луазо.
Мужчина смутился.
— Прошу прощения, старший инспектор.
— Мы все равно уходим, — кивнул мне Луазо.
Смокинг улыбнулся и повернулся к женщине с зелеными тенями.
— Можете идти куда хотите, а я останусь здесь, — сказал я.
Смокинг развернулся, как марионетка.
Луазо положил ладонь мне на плечо.
— По-моему, вы хотели поговорить о том, как вам получить вид на жительство в префектуре.
— У меня нет никаких проблем с получением вида на жительство, — сообщил я.
— Именно! — отрезал Луазо и двинулся сквозь толпу к выходу. Я последовал за ним.
Возле входа на столе лежали вырезки из газет и каталоги. Женщина с зелеными тенями окликнула нас. Она протянула руку Луазо, затем пожала руку мне. Ее ладонь была вялой, как часто бывает с женщинами, будто они исподволь ожидают, что мужчина поцелует им руку.
— Пожалуйста, оставьте запись в книге отзывов, — попросила она.
Луазо наклонился к книге и четким почерком написал «Клод Луазо», а в графе «комментарии» добавил «вдохновляюще».
Женщина развернула книгу ко мне. Я написал имя, а в комментариях записал то, что писал обычно: «бескомпромиссно».
Женщина кивнула.
— И ваш адрес.
Я собрался было возразить, что никто больше не оставлял своего адреса, но когда симпатичная молодая женщина просит адрес, я, как любой нормальный мужчина, не склонен скрытничать. И написал: «Пти-Лежьонер, ул. Св. Фердинанда, 17 окр.».
Женщина улыбнулась Луазо, как старому знакомому.
— Адрес старшего инспектора я знаю: Управление расследований уголовных преступлений, Сюрте насьональ, улица Соссэ.
В конторе Луазо царила столь обожаемая полицейскими спёртая меланхоличная атмосфера. Стояли два маленьких серебряных кубка, полученных командой Луазо за победу на стрельбище в 1959 году, и висели несколько групповых фотографий. На одной Луазо в военной форме был снят на фоне танка. Луазо достал из-за пояса здоровенный автоматический пистолет М-1950 и сунул в ящик стола.
— Все собираюсь сменить на что-нибудь поменьше, — сказал он. — Эта шутка мне все костюмы портит.
Луазо тщательно запер ящик, затем принялся шарить в других ящиках стола, громко выдвигая и задвигая, достал наконец папку и положил перед собой на стол.
