— Это ваше досье, — сообщил он. И продемонстрировал копию фотографии с моего вида на жительство. — Род занятий — директор туристического агентства, — прочитал он и взглянул на меня. Я кивнул. — Хорошая работа?
— Меня устраивает, — пожал плечами я.
— Меня бы тоже устроила, — хмыкнул Луазо. — Восемьсот новых франков еженедельно, и большую часть времени вы заняты тем, что развлекаетесь.
— Ну, сейчас снова возродился интерес к досугу, — ответил я.
— Не замечал, чтобы среди моих сотрудников этот интерес вообще угасал. — Луазо придвинул мне свою пачку «Голуаз». Мы закурили и принялись разглядывать друг друга. Луазо было около пятидесяти, невысокий, крепко сбитый широкоплечий мужчина с лицом, покрытым мелкими шрамами, кусочек левого уха отсутствовал. Волосы белоснежные и очень коротко остриженные. Очень энергичный, но не настолько, чтобы растрачивать оную энергию впустую. Луазо повесил пиджак на спинку стула и очень аккуратно закатал рукава рубашки. И теперь вовсе не походил на полицейского, а скорее на десантного полковника, планирующего операцию.
— Вы наводите справки о клинике месье Датта на авеню Фош.
— Почему-то все мне об этом говорят.
— Для кого?
— Я ничего не знаю об этой клинике и знать не хочу, — ответил я.
— Я беседую с вами, как с взрослым человеком, — сказал Луазо. — Но если предпочитаете, чтобы с вами обращались, как с прыщавым подростком, можно и так.
— А в чем, собственно, был вопрос?
— Я хочу знать, на кого вы работаете. Однако чтобы вытрясти это из вас, потребуется продержать вас пару часов в «обезьяннике». Так что на данный момент я вам вот что скажу: я интересуюсь этим заведением и не хочу, чтобы вы путались у меня под ногами. Держитесь от него подальше. Чтоб духу вашего даже близко не было. И передайте тем, на кого работаете, что дом на авеню Фош так и останется маленькой личной тайной старшего инспектора Луазо. — Он помолчал, прикидывая, насколько можно быть со мной откровенным. — Тут замешаны очень мощные силы. Крупные группировки борются за власть в криминальных структурах.
— Зачем вы мне это говорите?
— Подумалось, вам не помешает это знать, — чисто галльским жестом пожал он плечами.
— Почему?
— А вы не понимаете? Эти люди опасны.
— Так почему вы не притащите их в свою контору вместо меня?
— О, они для нас слишком хитроумные. А еще у них есть высокопоставленные друзья, которые их прикрывают. И только когда этим самым друзьям не удается прикрыть их делишки, они прибегают к… насилию, шантажу, даже убийству. Но всегда очень умело.
— Они говорят, что лучше знать судью, чем законы.
— Кто это сказал?
— Слышал где-то.
— Вы наблюдатель, — констатировал Луазо.
— Угу, — согласился я. — И чертовски хороший.
— Похоже, вам это нравится, — мрачно проговорил Луазо.
— Это мой любимый домашний вид спорта. Динамичный и в то же время малоподвижный. Игра ума с элементами случайности. Всесезонная, не требующая специального оборудования.
— Не больно умничайте, — грустно сказал Луазо. — Тут политика замешана. Знаете, что это означает?
— Нет, понятия не имею.
— Это значит, что однажды утром вас могут выловить из какой-нибудь тихой заводи канала Святого Мартина и вы проделаете увлекательное путешествие в Институт судебной медицины, где обретаются ребята в кожаных мясницких фартуках и резиновых сапогах. Они проведут инвентаризацию того, что обнаружат в ваших карманах, отправят ваши шмотки в офис администрации по делам бедных, повесят на вас номерок, охладят до восьми градусов и сунут в холодильник вместе с еще парочкой глупцов. Суперинтендант позвонит мне, и придется тащиться на ваше опознание. А я терпеть этого не могу, потому что в это время года там тучи мух размером с летучих мышей, а вонь доносится аж до станции «Аустерлиц». — Он помолчал. — И мы даже расследовать это дело не будем. Я хочу, чтобы вы это отчетливо понимали.
— Я прекрасно понял, — ответил я. — Я давно уже стал экспертом по распознаванию угроз, насколько бы завуалированы они ни были. Но прежде чем вы дадите паре копов измерительные ленты, флажки и карту канала Святого Мартина, убедитесь, что выбрали тех людей, которых ваша контора не считает незаменимыми.
— Увы, вы все неправильно поняли. — Слова Луазо произносил одни, но глаза его говорили совсем обратное. Он пристально посмотрел на меня. — Остановимся пока на этом, но…
— Просто оставьте все как есть, — оборвал его я. — Вы скажете вашим парням, чтобы нацепили кепки со свинцовой подкладкой, а я надену спасательный жилет.
Луазо позволил себе максимально возможное дружелюбное выражение лица.
— Не знаю, каким боком вы имеете отношение к клинике месье Датта, но пока я этого не узнаю, глаз с вас не спущу. Это дело политическое, так пусть политический департамент и запрашивает информацию. Нам с вами незачем вцепляться друг другу в глотку, согласны?
— Согласен.
— В ближайшие дни с вами могут связаться люди, заявляющие, что работают на меня. Не верьте. Если захотите что-то узнать, обращайтесь прямиком ко мне лично. Мой номер 22–22. Если не застанете меня, то в конторе будут знать, где меня найти. Просто скажите оператору: «Улыбка — это еще не смех».
— Ладно. — Французы по-прежнему используют эти идиотские кодовые фразы, которые невозможно воспроизвести, если вас прослушивают.
— И последнее, — продолжил Луазо. — Как вижу, никакой совет, даже самый добрый, не находит в вас отклика, так что позволю себе добавить вот что: если вы сцепитесь с этими людьми и окажетесь победителем… — он посмотрел на меня, желая убедиться, что я слушаю, — …то я лично гарантирую, что вы отправитесь на нары лет на пять.
— По какому обвинению?
— За доставление старшему инспектору Луазо проблем, выходящих за рамки его служебных обязанностей.
— А вам не кажется, что таким образом вы несколько превысите свои полномочия? — поинтересовался я, пытаясь создать впечатление, что у меня тоже имеются влиятельные друзья.
— Конечно, превышу, — улыбнулся Луазо. — Я занял свой нынешний пост как раз благодаря тому, что всегда процентов на десять превышал свои полномочия.
Он поднял и опустил телефонную трубку, в соседней комнате послышался звонок. Должно быть, это был заранее оговоренный сигнал, потому что его помощник появился почти мгновенно. Луазо кивнул, давая понять, что разговор окончен.
— До свидания. Было приятно снова повидаться.
— Снова?
— Конференция НАТО по подделке грузовых деклараций, Бонн, апрель 1956-го. Если мне не изменяет память, вы представляли БАОР.
— Вы говорите какими-то бесконечными загадками. Я никогда не был в Бонне.
— Ушлый вы тип, — хмыкнул Луазо. — Еще минут десять, и вы бы убедили меня, что меня самого там никогда не было.
Он повернулся к помощнику, ожидавшему в дверях, чтобы проводить меня к выходу.
— Когда он уйдет, не забудь пересчитать огнетушители. И ни при каких обстоятельствах не пожимай ему руку — можешь неожиданно оказаться на улице Фобур-Сен-Оноре.
Помощник Луазо проводил меня на выход. Веснушчатый юноша в очках с металлической круглой оправой.
— До свидания, — попрощался я, коротко улыбнувшись. Парень посмотрел сквозь меня, кивнув дежурному полицейскому, поправлявшему автомат на плече. Отказавшись от идеи «сердечного соглашения», я зашагал в направлении Фобур-Сен-Оноре, высматривая такси. Из-под решеток на дороге доносился звук проходящего поезда метро, заглушаемый четырьмя сидящими кучкой бомжами, греющимися в исходящих из метро теплых воздушных потоках. Один из них полупроснулся, видимо, приснилось что-то плохое. Зевнув, он что-то пробормотал.
На углу стоял припаркованный «ягуар». Едва я свернул за угол, фары машины зажгись и она двинулась ко мне. Я отошел подальше в сторонку, когда дверца распахнулась.
— Запрыгивайте, — раздался женский голос.
— Не сейчас, — ответил я.
Глава 6
Марии Шове было тридцать два года. Она отлично выглядела, сохранив мягкость, фигуру, сексуальный оптимизм, уважение к мужскому уму и домашность. А утратила подруг детства, застенчивость, свои литературные чаяния, одержимость шмотками и мужа. Довольно честный обмен, как она считала. Время дало ей куда больше независимости. Она оглядела художественную галерею и не обнаружила ни одного человека, которого хотела бы снова видеть. Но при всем при этом здесь были ее люди: те, кого она знала еще с ранней юности, люди, разделявшие ее вкусы в книгах, спорте, кино и путешествиях. Теперь она уже не хотела слышать их мнение о том, что ей нравилось, и не больно-то хотела знать их мнение о том, что ей не нравилось. Картины здесь были чудовищными, в них не было даже детской избыточности. Они были старыми, тусклыми и печальными. Мария ненавидела слишком реалистичные вещи. Старение было реальностью. И чем старше вещи, тем они реальнее, и хотя она не боялась старости, вовсе не жаждала торопиться в этом направлении.
