– Ничего не понимаю!
Вильгельм покраснел:
– Прости…
– Да я сам виноват.
– Ты ни в чем не виноват.
– У каждого свое мнение, – Ян поднялся, подошел к окну. – Скажите, а что такое «инфантильность»?
– Тебя это так интересует?
– Да нет, просто учительница математики сказала: «инфантильность» образовано не от «инфант», а от другого слова, все смеялись, а я так ничего и не понял.
В семье к неудаче отнеслись с иронией, жена без обиняков заявила:
– Да куда он денется, твой Ян, все вырастают, и он вырастет, ты-то здесь при чем.
Коллеги на фирме тоже посоветовали не валять дурака. Доводы не смутили Вильгельма. Напротив, еще более окрепло неукротимое желание помочь мальчику, спасти, искупить вину перед прошлым, перед давним другом из Сибири. А они похожи, Ян и друг из детства Алик.
Такой же задиристый и наивный чубчик, нервные пальцы, неожиданно исчезающий куда-то взгляд. Они часто занимались вместе, благо, были соседями, и вел тот себя также непосредственно: вскрикивал, бормотал, затихал, стонал, хватался за голову. Бабушка однажды сказала, пытаясь приласкать: «Какой неприкаянный». Алик резко отстранился, чуть не уронив табурет, – ненавидел «нежности». В школе сидели за одной партой, если выгоняли с урока, то обоих, и в коридоре заливались беспричинным смехом, глядя друг на друга. Вечерами доверительно беседовали о том, как переделать мир. А кто в Сибири не мечтает о переустройстве мира.
Родители Вильгельма решили по-своему – семья переехала в Германию. Спустя два года соседка по дому в письме сообщила, что Алика «посадили». Виля никак не мог понять, почему. Мама не объясняла, молчала. Долгое время преследовали видения – друг сидит в клетке на цепи, обритый наголо и на всех лающий.
Сердце преисполнилось жалостью к пациенту, палата которого напоминала тоже клетку, хоть и больничную. В субботу пошел в клинику.
Ян встретил у дверей, словно ждал.
– Вы не обиделись?
– Ты что, разве на детей можно обижаться!
Вошла врач, поблагодарила за работу.
«Ну вот, хватило и одного раза, не справился, – разочаровался Вильгельм, – сейчас откажут».
Женщина предложила встречаться с Яном и по воскресеньям, если это возможно. К мальчику никто не приходит, он всегда один, других разбирают по домам. Клиника оплатит. Вильгельм смутился – да у него и самого денег хватит. Та легким жестом отмела все возражения, попросила не забывать квитанции и удалилась.
– Ну, доволен?
Пациент пожал плечами, но Вильгельм был настроен решительно – завтра воскресенье, стоит ли терять возможность побыть вместе, поближе познакомиться, поговорить. Вместе обсудили, куда пойти, выбрали Пергамон – улицы Берлина в выходные дни обычно безлюдны и скучны.
Вечером с женой бродили по магазинам в поисках «летнего» для нее. Нужного не нашли и вернулись. Подходя к дому, столкнулись с семьей из соседнего подъезда. Вильгельм часто их видел, удивляясь постоянству семейной иерархии на прогулке.
Впереди шествовала крупная мать. Отрывисто, не поворачивая головы, что-то бросала мужу. Тот семенил позади, бурчал в ответ, бедняга. Между ними, склонив низко голову, плелся сын. Мальчик за годы заметно подрос, стал юношей.
– Ты заметил – они больны, – шепнула жена, – и живут ведь, уму непостижимо.
Дома поджидал знакомый Лева, бывший журналист из России.
– Как долго вы бродите!
– Ты как попал сюда? – воззрилась на него изумленно жена.
– Ваш сын любезно открыл!
– Ну весь в отца, всех примет.
– Друзья, есть ли у вас виски? – хитро подмигнул журналист Вильгельму.
Ему предложили красное вино, он наотрез отказался. Повздыхал, пошутил и пустился в долгое повествование о своих путешествиях, о знаменитых русских друзьях здесь, в Берлине. Признался, что здесь они со своими талантами никому не нужны, потому и «пьют, страшно пьют». Если бы не он, давно бы вымерли. Помолчал, отогнал тягостные мысли и весело добавил, что жизнь идет дальше. Сообщил, что год «не отрывал попу от стула» писал роман, закончил, не может ли Вильгельм с его знанием языка проверить текст за хорошую плату. Достал из портфеля пухлую папку.
«О Господи, только этого не хватало!»
Вильгельм хотел отодвинуть рукопись, но, желая как можно скорее избавиться от гостя, пообещал.
– У него и на меня-то нет времени, – уходя на кухню, бросила жена.
Лева встал, по-дружески приобнял Вильгельма, прижал благодарно руку к сердцу.
– Найдет, – крикнул жене на кухню. – Я позвоню, – и раскланялся.
Вильгельм неслышно подошел к жене.
– А вот и нашел, долго искал, но нашел. Как с обрядом посвящения меня в мужчины?
– Ах да, сегодня же суббота…
В воскресенье встретился с Яном у входа в музей.
Пациент, войдя в зал и повернувшись к Вильгельму, восторженно воскликнул:
– Вот это да, я такого в жизни никогда не видел!
И понесся вдоль барельефов, к каждому прикладываясь обеими руками.
– Красавец! – шлепнул истукана-бородача в шлеме по животу.
– Красавица! – восхитился дамой с отбитым носом.
Вильгельм опешил – никак не ожидал такой прыти от мальчишки. Его дети, Грегор и Мари, всегда, когда здесь появлялись, а ритуалом стало раз в год посещение Пергамона, скучающе осматривали экспонаты, прилежно читали таблички, по требованию матери включали музейный магнитофон.
А для Яна все эти статуи без голов и с головами, без рук и с руками, без ног и с ногами, со стертыми временем лицами были просто людьми, случайно застывшими в камне. Он любовно приникал почти к каждой фигуре, пытаясь уловить взгляд. Двигался легко и непринужденно, ступая с носка на пятку, словно пританцовывая, и Вильгельм с умилением подумал:
«Ах ты, воин-индеец, что же ты просишь у духов своих, призывая их к костру!?»
И следовал за ним. Иногда тоже, но чуть слышно, ахал, охал. Погладил нагую бронзовую даму, возлежащую на крупном бедре с чашей. У статуи без гениталий сдержанно пояснил Яну, что в битвах настоящие воины теряют не только носы и руки. В подвале у скелета двухтысячелетнего ребенка ему вдруг стало дурно, оставил парня одного. Долго сидел наверху, отдыхая, рядом с девочкой, уговаривающей куклу не плакать.
В кафе музея заказали воду и колу. Ян рассматривал купленные открытки и радостно вскрикивал, узнавая знакомые фигуры. Принесли воду, Вильгельм глотнул и, поморщившись, отставил стакан.
– Что?
– Все перепутали, я просил без газа.
– Сейчас, – мальчик сорвался с места.
Вскоре вернулся с водой, Вильгельм покачал головой.
– Что-то не так? – насторожился Ян.
– Мы же заплатили за один стакан.
– Они сами виноваты, – возразил Ян. – А вот я бы еще и бутерброд съел.
Вильгельм спохватился, принес багет для мальчика, себе кофе.
– А как это, после воды – кофе, – поразился Ян.
– Нормально.
Они сидели, молчали, каждый занятый собой. Было тихо, уютно, со стен мягко светили лампы. Давно так не было Вильгельму легко и просто. От удовольствия прикрыл глаза, словно желая погрузиться в краткий здоровый сон.
– А вы улыбаетесь, точно, вы улыбаетесь! – лукаво проговорил Ян.
– Ребячество, обыкновенное ребячество, – открыл глаза Вильгельм.
– А что в этом плохого – улыбаться, смотрите.
– Да, хорошие у тебя зубы, ослепительные!
– Какие есть.
– У тебя странная походка, – рассеянно заметил Вильгельм.
– Какая «странная»? Что вы хотите сказать?
Вильгельм опешил и испугался. В долю секунды тот неузнаваемо изменился. Напрягся и приготовился напасть на собеседника, защищаясь от невидимой угрозы, как и Алик на уроках, глаза потемнели. Только что с таким трудом найденное драгоценное доверие растворялось в воздухе. Нужно удержать его, ухватить – исчезнет.
– Извини, извини, я ничего не хотел… – он приподнялся. – Наверное, просто устал. Тут такое…
И, путаясь в словах, рассказал о журналисте Леве, о его романе, о виски и о неожиданной просьбе.
– А зачем вы его впустили? – не сдержался Ян.
– Я не впускал, это сын.
– Да нет, почему вы не понимаете? У каждого человека своя территория. Вы, как я посмотрю, всех в нее впускаете, потом устаете. Я так не поступаю.
– Что ты хочешь сказать, мальчик? Расскажи-ка мне, безграмотному.
– Надо уметь говорить «нет» тем, кто от вас что-то требует.
Вильгельм рассмеялся.
– Минуточку, он не требовал, а просил, и я согласился.
– Ну правильно. С вашего же согласия вас будет каждый использовать.
– Спасибо, учту. Кстати, как багет, понравился?
– Да так себе, с виду только… Знаете, я любил с бабушкой конфеты есть с хлебом. Она приходила, мы садились и закусывали. Было вкусно.
Мужчина, сидящий за соседним столом, закашлялся, зачихал, захлопал руками по всем карманам в поисках платка.
– Человек заболел, – улыбнулся Вильгельм.
Ян задумался, вздохнул и сказал:
– Знаете, в детстве я часто болел, лежал в постели и мечтал. Я ведь как тогда думал – все вокруг нас кто-то нарисовал – настолько красиво.
