– Посмотри, как все бегают, не могут подходящее найти. Все завешано, но ничего нет!
Kу-Дамм гудел, жужжал. Неподалеку стоял другой богатый торговый центр, отправились туда. Он остался в кафе на верхнем этаже, пил чай и бесцельно глядел в пространство перед собой.
Вечером, бродя по дому, позвонил в клинику.
– А Ян уехал, вчера, родители забрали.
Вильгельм до боли в пальцах сжал трубку телефона.
Ничего, ни «спасибо», ни «до свидания».
Видимо, не заслужил.
Бессмысленно заходил, поглядывая иногда на часы. Но механическое время, придуманное теми, кто его боится, не интересовало. Занимало время, текущее в душе, оно перестало совпадать с окружающим. Громоздкое, оно не находило прежнюю ячейку…
Прошло полтора года.
Веселье за столом улеглось, домашние мирно беседовали. Вильгельм потрогал на лице майонез, подсох, можно обмыть, но ни к чему.
Он вышел на мерзлую улицу. Ни луны, ни звезд, только фонари. По краям улиц сиротливо чернели выброшенные елки. Праздник кончился. Зайдя глубоко в аллею, он остановился.
И печаль объяла душу.
Лихорадочно попытался ее отогнать, как вспомнил слова Яна:
«Врач говорит, не пытайся избавиться от страха, который тебя охватил. Пусть разъест всего. Час, два. Не гони. В следующий раз придет, но уже ненадолго. И медленно, медленно, раз за разом покинет тебя».
И Вильгельм покорился совету.
Страх
Ларс
– …Повторяю еще раз: впереди каждого человека, понимаешь, каждого, бежит что-то: похоть, власть, слава – мы за ними, – Ларс смолк.
– Ну, может, у кого-то Бог впереди, – попытался утешить друга Вильгельм.
– Не догнать, лицемерят, – постановил, как отрезал, Ларс.
«Н-да, легкое безумие первых апостолов…» – подумал Вильгельм.
Они шли по аллее. Осыпалась вишня, завезенная в Берлин из Японии, довольно хорошо прижилась, но, как май, так и сбрасывала безжалостно свои розовые бутоны, напоминая всем, что она чужеземка.
– Я, Виля, наказан, – Ларс остановился, преградив путь.
– О Господи, да что с тобой?
– Помнишь, в школе ученица из окна выбросилась, сломала ногу, Кристина звали. Так это она из-за меня, я довел.
– Послушай, та, с зубами?
– Да, да, с зубами.
«Ну вот, только Достоевского нам не хватало», – подумал Вильгельм и спросил:
– Она ходила к адвокату?
– Никуда она не ходила, а я и обрадовался. Любила она меня, понимаешь, а я нет, но решил испробовать.
Ну любит же, почему нет? Прямо в туалете на четвертом этаже, урок шел. А она взяла и выбросилась из окна, переломала ноги, хорошо, что не умерла.
– Так, и что дальше?
– Что дальше, неужели забыл или притворяешься? Нормально, никто ничего не узнал, она молчала – любовь. Виля, я думаю, что именно это, и зачем я тогда связался с ней, сыграло такую роковую роль в моей судьбе. У меня все наперекосяк, все, – Ларс двинулся, широко шагая, дальше.
Вильгельм, глядя под ноги и стараясь не наступать на розовые лепестки, поспешил за ним.
– Ларс, не ты первый, не ты последний, я ведь тоже… – он развел руками.
– Ты про Анне?
– Кто? – удивился Вильгельм. – Ты о ком?
– Виля! Десятый класс, пушистые косы, первая немка, ты же мне сам рассказывал!
– Вообще-то, я подумал о другом. Ну ладно, память у тебя…
– Вот именно, что память. Ладно, поговорили, пока, пора, – остановился. – Значит, договорились?
– Договорились, не думай об этом, все нормально, – успокоил его Вильгельм, сел в машину и поехал в свою сторону.
«За кем я бегу или кто за мной», – усмехнулся, позабавили собственные мысли.
Анне…
Забыл о ней Вильгельм.
Так сложились обстоятельства. В те далекие времена они въехали со всем скарбом из Сибири в ГДР. Его, пятнадцати лет, посадили в шестой класс, потому всех дичился, избегал, к девчонкам-немкам и приближаться побаивался. В 10 классе она сама подошла к нему, давно уже привлекал к себе русский немец из тайги, да и старше всех на два года, выглядел по-мужски привлекательно. Он не отнекивался.
И Кристина вспомнилась. Довольно неприглядная была девица, розовые десны с зубами при смехе настолько откровенно обнажались, что Вильгельм всегда испытывал стыд и неловкость при встречах с ней, избегал смотреть в глаза. Как Ларс мог с ней сблизиться? Вспомнил, как ездила в инвалидной коляске, победно поглядывая на всех. Возила ее бесцветная хмурая подруга. Сменив коляску на костыли, вызывающе стучала ими по коридорам. К лету исчезла.
Много было шуму, и Ларс со всеми возмущался, сокрушенно качал головой. Вильгельм горячо поддерживал друга, иначе и быть не могло.
Это был единственный в школе немец, кто безоговорочно принял «scheiße Russen – говно русские». Многому научил, многое подсказал, вел за руку – Вилю и не били, и сам ни разу не подрался в школе. Упала «стена», и, как и многие другие, они вместе из Марцана поспешили переехать в Западный Берлин. После получения диплома в универе разошлись по собственной воле, не осуждая и не оправдываясь, просто устав от ненужной близости, да и тяготили наспех данные обещания, доскональное знание жизни другого. Одинокими не остались, примкнули к тем, с кем было полегче.
Свадьбы сыграли почти одновременно, все еще сказывалось юношеское стремление не запоздать, не отстать от друга, в чем-то помочь, благо, и невесты оказались подругами.
Затем Ларс пропал из жизни Вильгельма. На какой-то встрече услышал от знакомых, что тот обзавелся всем, что могут дать деньги, и даже больше, что играл видную роль в компании, что сгорел на меди и дереве из России. Год назад возник в Берлине с семьей, встретились как сослуживцы на фирме, поставили сразу руководителем отдела, сообщил он тогда снисходительно. Порадовались.
Откровенность друга и вернула в те лучшие их годы, и обеспокоила. Прогулка, начавшаяся так невинно, закончилась раскаянием и покаянием. Насколько искренним – такой вопрос он себе не ставил, как и священники на исповеди не спрашивают прихожан, просто выслушивают и хороших, и плохих, и никаких. Тайны есть у каждого человека, но не все рискуют их себе-то до дна раскрывать, чаще недомолвки, принцип умолчания, потому так напугало неожиданное доверие Ларса. Время горячих детских излияний закончилось. У мужчин признание в наглухо забытом дурном рождается в минуты душевной слабости, и Ларс не простит, что старый друг видел его раскисшим.
Вильгельм давно подозревал, что с Ларсом происходит что-то неведомое, которое сегодня и раскрылось. Три года назад невидимым для всех являлось и происходящее с ним. Не по своей воле отказался он тогда от пациента-подростка, словно выбросил его, как Ларс Кристину из окна. И испугался возникшему сравнению, хотя оно верно передавало случившееся. Долгое время тяготило чувство вины перед ребенком, совершенно не знакомому с жизнью и не понимающему того, что может толкать человека на необдуманные поступки. Не давала покоя и обида взрослого мужчины на мальчишку, который посмел ни разу после отъезда ни позвонить, ни спросить о здоровье, ни рассказать о себе.
Как в свое время Вильгельм, так и Ларс бичует, обвиняет себя в тайной отчаянной надежде на оправдание и на душевное успокоение, которые подарит тот, кто слышит все. Но никто никого не слышит, и никто никому услужливо не подправит прошлое, детство с верой в чью-то бескорыстную помощь извне закончилось. Да и нуждается ли Кристина в напоминании о костылях или тот же пациент в напоминании о боли, нанесенной ему пожилым, в годах русским из Берлина?!
Конец ознакомительного фрагмента.
