Ян забился в угол постели. На одеяле рядом тускло светила ночная лампа.
– О, привет, что делаешь?
– Не видите – сижу.
– Хорошо, что ты дома, то есть в палате.
– А где я еще могу быть?
– Кто тебя знает!?
– Вот уж вы меня точно не знаете.
Вильгельм тяжело опустился на стул.
– Ты лампу поставь на подоконник, а то одеяло загорится.
– Вы думаете?
– Я знаю, уже горел.
– Извините, – пробормотал Ян и переставил лампу. – Как вы догадались прийти? Я вас ждал.
– Мимо проходил, думаю, дай, зайду.
– У меня бабушка заболела, и очень тяжело!
– Здесь хорошие врачи, вылечат.
– Так она в России, в деревне. Ей надо делать операцию.
– Сейчас всюду все могут, даже невероятное.
– Правильно, богатым слезки утирают, а у моей бабушки денег нет!
Вильгельм возразил:
– У нее есть дети, твоя мама, к примеру.
– Какие дети, одни пьяницы! Моя мать сюда переехала, спастись решила.
– Так давно же!
– Ну и что, там было лучше.
– Много денег надо?
– Много, да он богатый.
– Кто?
– Друг мамы, немец, у него их куча.
– Ну вот видишь. Он мужчина, просто обязан.
– Да бьет он ее, этот мужчина.
Вильгельм растерялся. Он не знал, что сказать, как сказать, как утешить. Попросить прощения – но в чем!? Ян пододвинулся к нему.
– Да вы не бойтесь… это у меня… иногда… так странно здесь, – он боязливо прикоснулся тонкими пальцами к вискам. – Вроде уже normalisiert, а сегодня снова…
Лампочка на подоконнике вдруг несколько раз мигнула. Вильгельм подошел, поправил шнур.
– Ночь такая теплая, настоящее лето.
– А в Берлине всегда лето и зеленая трава. Как жаль, что моя бабушка это не видит, – помолчал, добавил: – и никогда не увидит.
– Ну зачем так печально?! Надо настоять – и деньги вышлют, она же дочь!
– Спасибо, – Ян поспешно поднялся.
– Ну что ты…
– И все равно спасибо, – благодарно улыбнулся Ян.
Внизу молодой дежурный посочувствовал Вильгельму, пожелал доброй ночи.
Дома слово в слово передал жене беседу с пациентом, уняв ее нетерпение. Она предупредила, чтобы ни в коем случае не вздумал брать на себя оплату лечения чужого человека.
В следующее майское воскресенье сын с друзьями устраивали пикник. И Вильгельм настоял, чтобы взяли Яна. Позвонил в клинику, в ответ услышал: «Спасибо, я рад».
Ранним утром ребята с шумом собрались и уехали. Вернулись поздно, позевали и разошлись, вставать рано.
Он проснулся за час до звонка, синдром понедельника. Свет уже проник в спальню, тело сопротивлялось и дальнейшему сну, и бодрствованию. «И Яна ждет такая же морока, не уберечь», – и охватило странное чувство, словно он родил этого ребенка.
Сын сделал фото с пикника. Отец попросил для своего воспитанника. Взглянув на снимок, Вильгельм содрогнулся от хамства друзей сына к его мальчику, чуть не кинулся с кулаками на Грегора.
– Отец, успокойся! Ты сам просил, мы и взяли больного.
– Вы… вы что, не могли иначе?
На работе томился, не находил себе места. Вечером помчался в клинику, а в теле пульсировала одна-единственная мысль: «Ничего не бойся, я с тобой, я с тобой, ничего не бойся…»
В палате, задыхаясь, спросил:
– Ну что ж ты так, что ж ты?
– Как, вы о чем?
Ян лежал, свернувшись эмбрионом, Вильгельм лихорадочно поискал глазами одеяло, чтобы накрыть мальчика. Пижама на спине скомкалась, одна штанина задралась и обнажила беззащитную щиколотку. Не нашел и упрямо продолжал вскрикивать:
– Вот, вот, смотри! Посмотри, я прошу!
Ян послушно сел, посмотрел на фото:
– Играли, проиграл, бывает, – произнес безучастно.
И Вильгельм испугался. Взгляд отсутствовал, его просто не было – как зверек, забрался так глубоко, что не дозовешься. Растерянно добавил:
– Ты… ты зря допустил… Ты же мужчина, боец.
– Да?
– Конечно же, – горячо заговорил Вильгельм, – развернулся бы и дал всем в лоб!
Пациент протянул руку:
– Всего доброго.
…Фото продолжало угрожающе нарастать и заняло все пространство перед заляпанным майонезом лицом Вильгельма. И только сейчас он разглядел то, что происходило.
Не смотрел Ян в объектив, отводил глаза в сторону, стыдясь себя, виновато улыбался. Ах, Вильгельм, Вильгельм…
Неделя оказалась напряженной. Со вторника, после посещения клиники, с головой ушел в работу, не замечая никого и ничего, запретив себе вспоминать о Яне. В пятницу за ужином объявил, что совет фирмы утвердил его концепцию и передал в группу разработчиков. За последних 4 месяца он реализовал три различных заказа, получив приличную премию. Грегор громко поздравил мать с прибылью, все посмеялись.
На следующий день в субботу привычно направился к машине с целью, как и всегда, поехать в клинику. Остановился – будет ли он там желанный гость. Но влекомый то ли раскаянием, то ли состраданием, а, может, и тем и другим вместе, все-таки поехал к Яну.
Пациент не удивился его появлению.
Вильгельм спросил, как с математикой. Ян ответил – никак.
Как врачи? Хорошо.
Может, принести фрукты? Не стоит, здесь их дают каждый день.
– Ну ты успокоился?
– А я и не беспокоился, – усмехнулся Ян.
И вдруг звонко отчеканил:
– Вы почему на меня кричали? Вы почему на меня кричали? Кто вам дал право?
– Ты пойми, я не кричал, просто думал помочь стать сильным, понимаешь, мужественным, – голос сорвался, он закашлялся.
– Каким?
Высокомерие Яна подстегнуло Вильгельма.
– Сильным. В этой жизни надо уметь все выдержать, выстоять. Бороться ежедневно.
– А зачем и с кем? – снисходительно поинтересовался Ян.
Вильгельм обхватил голову руками.
– Затем, что детство заканчивается, хотим мы этого или нет. Чтобы жить – вот зачем.
– Странно, жить, чтобы бороться за жизнь.
– Послушай, мне кажется, раз мы подружились…
– Вы о чем? Вы о чем?
Тягостное молчание поджидало и дома.
Дети разбежались в поисках развлечений.
Жена никак не реагировала на его несмелые попытки завязать разговор. Не выдержав, он раздраженно спросил, что снова не так, в ответ – не пора ли опомниться, у него дети, семья, он же разыгрывает спасителя, может, им усыновить больного? Вильгельм вспыхнул, осторожно заметил, что не совсем верно понято происходящее, не стоит так. Жена, обжигая взглядом, заявила, что ей стыдно за мужа, что он предал всех.
И он закричал, закричал голосом, от которого сам пришел в ужас, но неожиданно почувствовал наслаждение в ярости, в этом голосе, который поначалу и не узнал. И, упиваясь оглушающим рычащим звучанием, метал слова, хлесткие, гадкие, но душа голоса… Она взывала о помощи, признавалась в отчаянии, в бессилии, в тоске по несвершившемуся и разрывалась на части от собственной жестокости.
Жена выслушала.
– Ты больше туда не пойдешь.
– Я обещал.
– Это не тема, – отрезала жена.
– Это не тема, – откликнулся эхом.
Щелкнул дверной замок, ушла.
Позвонил Лева и явился с бутылкой красного вина.
Разлили, Лева пил, подливал себе, предлагал Вильгельму, тот отнекивался. На вопрос, удался ли роман, вяло ответил, как тяжело было исправлять по 10–15 ошибок на странице. Лева возразил, что он об этом не просил. Вильгельм огрызнулся: с таким скопищем клише сталкиваться три месяца, лоб в лоб…
Журналист поднялся, молодцевато подтянулся ремнем, широко расставил стройные ноги:
– Спокойно, немцы в городе, – забрал текст и, не допив вина, удалился.
«Молодец, парень живет в одной плоскости, не сползая на другую. А я всегда прыгаю…»
Ночью вышел на балкон, закурил, облокотившись на перила. Внизу освещенные уличными фонарями шли двое: крупный тяжелый пес, переваливаясь с лапы на лапу, и его хозяин, высокий крепкий мужчина.
Догу семнадцать лет, скоро конец, хозяин – сосед сорока лет, при встречах уважительно раскланивался, прогуливался только с псом. Вот и сейчас в ночной час вывел друга – нельзя отказывать в желаниях тому, кого вырастил. Шли медленно, спокойно, оба молчаливые, в думах своих. И он позавидовал их преданности.
И вернулся к Яну.
В аллее у клиники на скамье сразу же разглядел знакомую фигуру в сером спальном костюме. Осторожно подошел, дотронулся до плеча.
– Странно, мы не договаривались о встрече, – нахмурился Ян.
– Ну прости. Видишь ли, я думал, тебе… ну, может, плохо?! Здравствуй.
– Все нормально, здравствуйте.
– Наверно, к тебе приходили друзья?
– А зачем, у них свое, у меня свое.
Голос помертвел, его душа перестала жить для Вильгельма.
– Но это тяжело, вот так, одному.
– Мне хватает.
Поднялся, извинился – пора на беседу с врачом.
– Спасибо вам, – помолчал. – Спасибо за все, – и пошел, не оглядываясь.
Минула и еще одна неделя. Суббота освободилась, и жена с утра повела по магазинам. В ее гардеробе по-прежнему не хватало «летнего». В Пассаже было людно. Покупатели сновали, выбирая товар.
– Посмотри, как все бегают, не могут подходящее найти. Все завешано, но ничего нет!
