Да, по сравнению с жалким чуланом, что служил мальчику спальней, его родная сестра Стефани поживала неплохо. Ее комната была обтянута белой тканью, затканной крошечными букетиками роз. Перина набита нежным пухом, а рубашка и ночной чепчик щедро обшиты кружевом. Окна комнаты выходили на каштановую рощу, а на каминной полке стояло множество фарфоровых и серебряных безделушек. Но и на долю этого ребенка совсем не выпало ни капли любви. Баронесса Флоранс не любила родную дочь, с чего бы ей любить приемыша? Наследство получено, правда, занудный старик викарий вечно сует нос во все дела и не дает как следует насладиться богатством. Зато, навещая племянницу, дарит ей премиленькие подарки: то жемчужную диадему, то золотую подвеску с изумрудом, которые мадам баронесса после его отъезда тотчас уносит к себе. Няни и служанки давно поняли, что хозяйка из мадам Флоранс никудышная, так стоит ли утруждать себя работой? В особняке царили лень и воровство. Няньки с утра до ночи чесали языки и потихоньку таскали из шкафов шелковые платочки, мотки кружев, табакерки из слоновой кости и другие мелочи. Слуги, зевая, слонялись по дому и откровенно возмущались, когда для них находилась работа. Такой наглой и развязной прислуги не было ни в одном приличном доме. Но каковы хозяева, таковы и слуги.
Тем временем наступила весна, Жак с нетерпением ждал, вот – вот земля окончательно просохнет и ночи станут не такими холодными. Он стащил у хозяйки старый заплечный мешок и потихоньку собирал в него все, что могло пригодиться в долгой дороге – корки хлеба, погнутый закопченный котелок, огарок свечи.
Весенняя гроза обрушилась на деревню далеко за полночь. Молнии вспыхивали так ярко, что в комнате было светло, словно днем. Раскаты грома, казалось, расколют пополам печную трубу. Мамаша Трюшон испуганно крестилась и, шепча проклятья, пыталась отыскать давно потерянный молитвенник. Берта хныкала, Жаку пришлось взять ее на руки и укачивать, забившись в самый угол чулана.
Хозяйка наконец – то решилась зажечь свечу – в потемках ей нипочем не отыскать книгу. Но стоило пламени взметнуться над сальной свечой, как она вскрикнула и выронила медный подсвечник. За столом сидел человек, увидев которого и днем – то онемеешь со страху. Широкое грубое лицо изуродовано страшным шрамом, что тянулся через губу до самого виска. Тяжелый взгляд темно – карих глаз из – под нависших век наводил ужас, сальные черные пряди волос прилипли к вискам. Его накидка, тяжелая и мокрая от дождя, небрежно брошена на лавку, а шляпа по – хозяйски лежала на столе.
У мамаши Трюшон подкосились ноги и она, словно мешок тряпья, плюхнулась на пол.
– Люблю, когда меня встречают с почтением, – ухмыльнулся незнакомец, обнажив гнилые зубы.
Трюшон не смогла и слова вымолвить, она лишь беззвучно открывала рот, словно пойманная рыба.
– Да ты, видно, со страху ума лишилась, хозяюшка? А я слыхал, что ты женщина бойкая и в карман за словом не полезешь. – Продолжал ухмыляться незнакомец. – Так гостей не встречают, красавица, подай – ка вина, славная выдалась погода, как раз чтобы навестить добрых людей и опрокинуть стаканчик.
Жюли лишь указала рукой на ларь, что стоял у стены, да беспомощно закивала головой. У двери показалась еще одна фигура – огромный громила в плаще и шапероне. Он деловито прошел к ларю и достал початую бутыль сидра.
– Тут еще хлеб и немного овечьего сыра, хозяин, – пробасил он.
– Тащи все, друг мой, я успел проголодаться. Наша хозяйка так обрадовалась гостям, что растеряла жалкие остатки своего ума. Эдак мы останемся без угощения. Эй, мамаша, мы явились по делу, долго ты еще будешь таращить свои глупые глаза и разевать рот?
– Вы… вы… должно быть, господин Гастон Перрен? – Заикаясь со страху, прошептала Трюшон.
– Ну вот, милая, оказывается, ты еще кое – что соображаешь. А я вообразил, что ты вовсе полоумная. – Усмехнулся гость. – Тогда тебе, должно быть, известно и мое прозвище?
– Да, господин… Вас называют… Ммм, от людей слыхала, вас зовут Перрен Каторжник.
– Звучное прозвище, не так ли, хозяюшка? Значит, тебе не нужно долго объяснять, кто я? А это мой славный дружок по кличке Удав. Он добрый малый, хотя поговаривают, что он может свернуть шею любому, кто ему не по нраву, но это удел злых языков, Кловис – добрейший человек.
Громила грубо рассмеялся, поглядывая на побледневшее лицо Жюли.
– Так вот, дорогуша, присядь и поговорим о деле. Ночь коротка, а я и мои дружки не любим дневного света.
Мамаша Трюшон боязливо присела на край лавки и спрятала руки под фартуком.
– Мне известно, что ты торгуешь неплохим товаром, это правда?
– Да уж как вам сказать, господин Перрен. – Замялась хозяйка. – Я действительно иногда уступаю по сходной цене кое – что, но сейчас у меня ничего нет предложить такому важному человеку.
– Вот беда! Неужели ничего? Экая досада, что я тащился под проливным дождем битых два часа и напрасно. – Фальшиво удивившись, воскликнул Гастон.
– Эй ты, полоумная гусыня! – Прорычал Кловис, схватив женщину за шею. – Жареная Морда хвастал на весь трактир, что скоро разбогатеет и держит у тебя подходящую мелюзгу.
Лицо Жюли посинело, она беспомощно таращила глаза и пыталась глотнуть хотя бы немного воздуху.
– Оставь славную женщину, Кловис, видишь, как она испугана, неровен час, подумает, что ты неучтив с дамами. – Криво ухмыльнулся Каторжник.
Удав отпустил бедняжку, и она, потирая горло и кашляя, плаксиво забормотала:
– Господин Перрен, откуда мне, простой женщине, знать, что творится в округе? Я действительно сговорилась с господином Мерло уступить ему по сходной цене пару ребятишек, он дал мне задаток и велел держать сироток у себя, пока не явится за ними. А мне что? Я всегда выполняю, что обещано, ращу бедных малюток, как родных детей и забочусь о них день и ночь. Если вам вздумалось перекупить их, так сделайте одолжение, но меня несчастную ждет верная погибель. Господин Мерло прибьет меня, если узнает что его товар попал в другие руки.
– Не бойся, хозяюшка, Леон Жареная Морда вовсе не станет тебя упрекать, с того света не приходят за долгами. – Захохотали Гастон и его прислужник.
– Так господин Мерло помер? – удивленно воскликнула мамаша Трюшон.
– Хм, он слишком жадничал, а жадность огорчает меня до слез. Надеюсь, попав в ад, бедняга раскается. Ну хватит о нем, если мальчик действительно красив, а девчонка – калека, я беру их себе.
– Ну раз прежний покупатель помер, то моя совесть чиста. – Пробормотала хозяйка.
– Сколько тебе заплатил Мерло?
Глаза Жюли забегали, разговор о деньгах вмиг придал ей смелости, и алчность совсем приглушила страх.
– Пятьсот экю серебром за двоих и еще обещал по десять, нет, двадцать экю за каждый месяц, что дети живут у меня.
– Ну и наглая ты, мамаша! – Грубо воскликнул громила Кловис. – За паршивых щенков такие деньги.
– Остынь, мой славный друг, – Гастон Каторжник, не мигая, уставился тяжелым взглядом на женщину. – Наша хозяюшка погорячилась, только и всего. Я могу забрать детей и вовсе даром, всего лишь в обмен на твою жалкую жизнь, красавица.
Мамаша Трюшон громко сглотнула, пытаясь унять дрожь.
– Господин Перрен, разве я стала бы возражать такому славному человеку? Конечно, берите, ведь Мерло уже заплатил.
– Отлично, добрые люди всегда договорятся миром. – Ухмыльнулся Каторжник. – Я вижу, что ты вполне достойная женщина и с тобой можно иметь дело. Я даже оставлю тебе пятьдесят экю, славная хозяюшка, чтобы милые крошки погостили у тебя еще. Жаль, но сейчас я не могу взять их с собой. Но смотри за ними хорошенько, в любой день может явиться верный человек, он назовет мое имя, и ты тотчас отдашь ему ребятишек. И не вздумай ни одной живой душе сказать, что видела нас в своем доме. Иначе с тобой может произойти несчастье, как с беднягой Мерло.
Гастон кивнул своему прислужнику и направился к двери. Мамаша Трюшон засеменила за ними, угодливо бормоча слова благодарности и уверяя, что будет нема, словно камень.
Жак в своем жалком чулане не слышал разговора, шум дождя заглушил голоса. Если к хозяйке и явились ночные гости, это ее дело, лишь бы она оставила их с Бертой в покое. Каково же было его удивление, когда Жюли, заглянув в чулан, ласково спросила, не замерз ли мальчик. Сроду Жак не слыхал от хозяйки доброго слова и уставился на нее, открыв рот. А Трюшон проворно метнулась к себе и принесла полинявшее шерстяное одеяло и теплый платок, в который укутала Берту с такой нежностью, что и ожидать было нельзя. В эту ночь мальчик заснул на славу, ему не пришлось сворачиваться клубком и вздрагивать от ледяных струй ветра, что вечно обжигали кожу.
А в это время по размокшей от ливня дороге, то и дело застревая в жидкой грязи, тащилась крытая повозка Гастона Перрена. Ему словно нипочем были отвратительная погода и непроглядная темень. Он лишь надвинул шляпу пониже и покуривал трубку.
