сел под корову. Первая струйка молока звонко по-птичьи цвиркнула о дно ведра и потом начала перекликаться с другой. Будто две невидимые в темноте пригона птицы переговаривались негромко и умиротворённо. Вздыхала о чём-то корова, оглядываясь на Николая. А потом стала вредничать, уже в конце дойки, тревожно переступала с места на место, пришлось задержаться. Накидал сена в ясли. Зашёл на веранду, процедил молоко, сполоснул марлю и вывесил её на веревочку у крыльца. Войдя домой, тихонько заглянул в зал — и обомлел. Резанула по глазам перекинутая через головку кровати верёвка, и неловко сидящая на полу Нина, уже набросившая петлю на шею.
На непослушных ногах бросился к ней Николай, трясущимися руками вызволил голову из петли, прижал к себе.
— Што ты удумала, глупенькая ты моя. Што ты, Нина! Ты забыла про кукушку? Разве столько она тебе куковала, — горячечно шептал он, отползая с женой подальше от злополучной верёвки. Нина безвольно висела на его сильных руках, с бледным лицом, в котором не было, казалось, ни кровинки:
— Не хочу жить, не хочу, — едва слышно прошептала она.
— Как ты так решила одна за всех? За себя? За меня? А я хочу без тебя жить? — приподняв отчего-то ставшую тяжёлой жену, Николай сел с нею на кровать и, не спуская с рук, стал баюкать её, как маленького ребёнка.
— Всё наладится, всё! Ты только представь: у Сашки родится девочка. И она будет похожа на тебя, такая же крошечка, как ты. Будет топать тут по дому своими ножками в перевязочках, а мы к ней будем тянуть руки — я и ты. Дед и бабушка. Как ты можешь бросить это всё? Скажи, скажи, что сделать, чтобы ты успокоилась? А? Родненькая моя, — уже со слезами продолжал он шептать над женой свои мольбы.
— Боюсь я теперь. Свози меня в церковь, а, Коля? — неожиданно попросила она.
— Свожу, свожу. Прямо сейчас поедем, — обрадованно схватился за идею Николай, сроду и лба не перекрестивший. Он даже не представлял, как он будет искать в большом городе церковь и кто их там будет ждать уже под вечер.
Накинув лёгкий плащик на плечи Нины, поддерживая её за талию, вышел вместе с нею в ограду и, боясь даже на секунду оставлять её одну, усадил в машину.
Дорога до города заняла почти два часа. Всю дорогу он пытался о чём-то говорить и как-то расшевелить присмиревшую жену. Нина молчала, а иногда откидывалась назад, безвольно закрывая глаза. В городе добрые люди подсказали, куда ехать. По великому счастью, двери храма были открыты. Николай, так же поддерживая жену, подошёл к свечной лавке:
— Нам бы батюшку. Дело такое, безотлагательное, — умоляя, произнёс он. Прихожанка устало улыбнулась:
— Удачно успели. Он только вернулся из поездки и пока не ушёл. Сейчас я его позову.
Спустя несколько минут пришёл и священник. Николай усадил супругу на скамеечку, потому что она была совершенно обессилена, ноги подгибались. Подошёл к батюшке и, чуть отойдя внутрь храма, коротко рассказал о своей беде. Тот внимательно выслушал, покивал головой, потом встревоженно спросил:
— Крещёная?
— В детстве бабушки крестили в деревне.
— И слава богу. Хотя бы так. Идите туда, посидите на скамеечке, а мы с нею побеседуем.
Разговор с Ниной был долгим. Издали доносился приглушенный её плач. Николай хотел было подойти к ним, но женщина из свечной лавки мягко его остановила:
— Это без вас. Не мешайте, пусть исповедуется. У нас золотой батюшка. Он обязательно поможет.
Чуть позже Николай увидел, как Нина опустилась на колени перед крестом и Библией в правой части храма, а батюшка укрыл её голову частью своей одежды и говорил что-то, неслышное Николаю.
И, странное дело, на душе у Николая с этой минуты стало спокойно. Даже руки, которые часто подрагивали, пока ждал жену, успокоились. Он посидел ещё, пока к нему подошли и Нина, и священник:
— Всё у вас будет хорошо, слава богу. Вовремя вы успели, — ободряюще кивнул он головой Николаю. А тот, поглядев в глаза жены, поразился: исчезло из них безучастное, потерянное выражение. Они стали ясными, живыми. И он готов был поклясться, что в них плескались какое-то умиротворение и радость.
Нина крепко обняла его здоровой рукой:
— Поедем домой, Коля. Прости меня, дурочку… Спасибо, батюшка… — поклонилась священнику, и тот привычным жестом благословил обоих, обдав напоследок запахом ладана от одежд.
В машине по дороге домой Нина сидела тихо. Поглядев на напряжённо ещё сидящего Николая, сказала:
— А ведь и верно батюшка сказал: лишь бы любили друг друга. Какая разница, в чьём доме будет свадьба, правда, Коль? — повернула она к нему высвеченное золотистым светом встречной машины лицо.
— Верно, Нина, верно, родная моя. — Придерживая руль левой рукой, он нашёл и погладил её ладонь, невидимую в темноте. И впервые за эти дни легко и открыто улыбнулся:
— Слава те, Господи. Домой едем.
Прости меня, дочка
Олька как-то не задумывалась, почему у неё такие старенькие мама и папа. Есть родители, и ладно. У половины класса отцов вообще нет — с войны не вернулись. А у неё есть.
И вот однажды, когда она училась уже в седьмом классе, в дом неожиданно привели гостя — высокого, статного мужчину, наряженного красиво, по-городскому.
Хозяйка, увидев гостя, поперхнулась и даже не нашлась что сказать.
— Ну, здравствуйте, Лидия Ивановна, Николай Григорьевич. Здравствуйте! Наконец-то я до вас добрался.
— Доча. Иди на улицу пока, — отправила Ольку Лидия Ивановна.
— Зачем же? Разве я для этого ехал? — возразил мужчина и снял длинное тёмно-синее пальто, а потом внимательно поглядел на Олю. И ей показалось, что в глазах у него блеснули слёзы. Хотя с какой стати плакать чужому дядьке при взгляде на деревенскую девчонку?
Отец хмуро уселся на маленький стульчик возле плиты и всё порывался закурить. Так и не закурив, настороженно исподлобья поглядывал на гостя, разминая в узловатых пальцах папиросу.
Мать обессиленно уселась на табуретку, махнула рукой дочке, мол, оставайся. А потом, приблизившись к ней, сказала тихо и обречённо:
— Вот, Оля, папка твой.
— Как… папка? А тятька тогда кто? — Олька с недоумением посмотрела на мать, на пришлого незнакомца, на сидящего за печью отца.
— А мы тебе твои родные дедушка с бабушкой. Вот так, доча. Спасибо, Александр, что вспомнил про дочку, — с непонятным вызовом высказала Лидия Ивановна.
Николай Григорьевич вышел, напоследок глухо бросив:
— Чайник хоть поставь, с дороги же человек. Пойду баню растапливать.
Олька всё равно не могла взять в толк, о чём вообще разговор. А Лидия Ивановна
