Признайся, ты был потрясен.
Как стыдно, о Боже, как стыдно,
Пускай это был только сон.
Вздыхаю и мучаюсь тяжко,
Горя на духовном костре,
Но в тысячу баксов бумажку
Вдруг вижу на пыльном ковре.
И в новом смятении духа
Я думаю, шумно дыша:
"Старуха? Конечно, старуха,
Но как же в любви хороша!"
xxx
Мы долго и тщетно старались
Вместить этот ужас в уме:
Япончик, невинный страдалец,
Томится в заморской тюрьме!
К чужим достижениям зависть
Америку вечно томит
Он схвачен, как мелкий мерзавец,
Как самый обычный бандит.
Царапался он и кусался,
И в ярости ветры пускал,
Но недруг сильней оказался,
И схватку герой проиграл.
В застенке, прикованный к полу,
Он ждет лишь конца своего.
Свирепый, до пояса голый,
Сам Клинтон пытает его.
Неверными бликами факел
Подвал освещает сырой,
И снова бормочет: "I fuck you",
Теряя сознанье, герой.
Старуха вокруг суетится
По имени Олбрайт Мадлен
Несет раскаленные спицы,
Тиски для дробленья колен...
Не бойся, Япончик! Бродяги
Тебя непременно спасут.
Мы знаем: в далекой Гааге
Всемирный находится суд.
Прикрикнет на злую старуху
Юристов всемирный сходняк.
Да, Клинтон - мучитель по духу,
Старуха же просто маньяк.
На страшные смотрит орудья
С улыбкой развратной она.
Вмешайтесь, товарищи судьи,
Ведь чаша терпенья полна.
Пора с этим мифом покончить
Что схвачен обычный "крутой".
На самом то деле Япончик
Известен своей добротой.
Горюют братки боевые,
Что славный тот день не воспет
Когда перевел он впервые
Слепца через шумный проспект.
Все небо дрожало от рева,
Железное злилось зверье.
В тот миг положенье слепого
Япончик постиг, как свое.
"Не делать добро вполнакала"
Япончика суть такова.
С тех пор постоянно искала
Слепых по столице братва.
И не было места в столице,
Где мог бы укрыться слепой.
Слепых находили в больнице,
В метро, в лесопарке, в пивной.
Их всех номерами снабжали,
Давали работу и хлеб.
Япончика все обожали,
Кто был хоть немножечко слеп.
Достигли большого прогресса
Слепые с вождем во главе.
Слепой за рулем "мерседеса"
Сегодня не редкость в Москве.
Слепые теперь возглавляют
Немало больших ООО
И щедро юристам башляют,
Спасая вождя своего.
Смотрите, товарищи судьи,
Всемирной Фемиды жрецы:
Вот эти достойные люди,
Вот честные эти спецы.
В темнице, как им сообщают,
Томится Япончик родной,
Но смело слепые вращают
Штурвал управленья страной.
Страна филантропа не бросит,
Сумеет его защитить.
Она по хорошему просит
Юристов по правде судить;
Оставить другие занятья,
Отвлечься от будничных дел.
Стране воспрещают понятья
Так долго терпеть беспредел.
xxx
Личная жизнь - это страшная жизнь,
В ней доминирует блуда мотив.
Все достоянье на женщин спустив,
Впору уже и стреляться, кажись.
Но у обрыва на миг задержись
И оглянись: все обиды забыв,
Скорбно глядит на тебя коллектив,
Лишь на него ты в беде положись.
Дамы, постели, мужья, кабаки,
Кровь твою выпьют подобно клопам,
Так разорви этой жизни силки,
В храм коллектива с рыданьем вползи
И припади к его тяжким стопам.
xxx
Кошка вяло бредет по паркету,
От угла до другого угла.
Хорошо б к ней приладить ракету,
Чтоб медлительность эта прошла.
Чтоб с ужасным шипеньем запала
Слился кошки предстартовый вой,
Чтобы кошка в пространстве пропала,
Протаранив стекло головой.
Заметаются дыма зигзаги
Из сопла под кошачьим хвостом.
Реактивной послушная тяге,
Кошка скроется в небе пустом.
Станет легче на сердце отныне,
Буду знать я наверное впредь:
Мы увязли в житейской рутине,
А она продолжает лететь.
Прижимая опасливо уши
И зажмурившись, мчится она.
Сквозь прищур малахитовость суши
Или моря сапфирность видна.
От суетности собственной стонет,
Как всегда человеческий род,
Ну а кошка вдруг время обгонит
И в грядущем помчится вперед.
Обгоняя весь род человечий,
Что в дороге постыдно ослаб,
В коммунизме без травм и увечий
Приземлиться та кошка могла б.
xxx
Мне сказал собутыльник Михалыч:
"Ты, Добрынин, недобрый поэт.
Прочитаешь стихи твои на ночь
И в бессоннице встретишь рассвет.
От кошмарных твоих веселушек
У народа мозги набекрень.
Ты воспел тараканов, лягушек,
Древоточцев и прочую хрень.
Ты воспел забулдыг и маньяков,
Всевозможных двуногих скотов,
А герой твой всегда одинаков
Он на всякую мерзость готов.
Ты зарвался, звериные морды
Всем героям злорадно лепя.
"Человек" - это слово не гордо,
А погано звучит у тебя".
Монолог этот кончился пылкий
На разгоне и как бы в прыжке,
Ибо я опустевшей бутылкой
Дал Михалычу вдруг по башке.
Посмотрел на затихшее тело
И сказал ему строго: "Пойми,
Потасовки - последнее дело,
Мы должны оставаться людьми.
Но не плачься потом перед всеми,
Что расправы ты, дескать, не ждал:
Разбивать твое плоское темя
Много раз ты меня вынуждал.
И поскольку в башке твоей пусто,
Как у всех некультурных людей,
Лишь насильем спасется искусство
От твоих благородных идей".
xxx Для женщин я неотразим, Они мне все твердят об этом. Кричит иная: "Сколько зим!" Желая сблизиться с поэтом. Гляжу я тупо на нее, Поскольку я ее не знаю, Но удивление свое При том никак не проявляю. "И что их так ко мне влечет?" Я размышляю неотступно, Но отвергать людской почет Для сочинителя преступно. Не зря нам дамы без затей Себя подносят, как на блюде, Ведь мы же пишем для людей, А женщины, бесспорно, люди. Коль женщина любовь свою Тебе вручила в знак почета, Обязан бросить ты семью И, по возможности, работу. Ликуй, коль мудрая жена К тебе плывет сквозь бури века, Заслуженно награждена Высоким званьем человека.
XXX
Когда мы посетили то,
Что в Англии зовется "ZOO",
Придя домой, и сняв пальто,
Я сразу стал лепить козу.
Я понял тех, кому коза,
А временами и козел
Милей, чем женщин телеса,
Чем пошловатый женский пол.
Коза не думает, как жить,
А просто знай себе живет,
Всегда стараясь ублажить
Снабженный выменем живот.
Но, вздумав нечто полюбить,
Отдаться чьей-то красоте,
Ты это должен пролепить,
Чтоб подчинить своей мечте.
Чтоб сделалась твоя коза
Не тварью, издающей смрад,
Не "через жопу тормоза",
А королевой козьих стад.
Протокозы янтарный знак
Господь прорезал, взяв ланцет,
Чтоб нам явилась щель во мрак,
В ту тьму, что отрицает свет.
Простой жизнелюбивый скот,
Видать не так-то прост, друзья:
Напоминанье он несет
В зрачках о тьме небытия.
Коза несет в своем глазу
Начало и конец времен,
И я, кто изваял козу,
Я выше, чем Пигмалион.
XXX
Мое бессовестное пьянство
Душа терпеть не захотела
И с гневом унеслась в пространство,
Подвыпившее бросив тело.
Но тело даже не моргнуло
Остекленевшим красным глазом
Оно лишь сдавленно икнуло,
Стакан ликера хлопнув разом.
Хоть сам-то я забыл об этом
Со слов друзей мне стало ясно,
Что без души по всем приметам
Я чувствовал себя прекрасно.
Толпа девиц вокруг плясала,
А тело любит это дело.
Кряхтя, с дивана грузно встало
Душой оставленное тело.
Оно цинично ухмылялось,
Смотрело, чем бы угоститься,
Порой приплясывать пыталось,
Хватало дам за ягодицы.
Покуда же все это длилось,
Душа с прискорбием глядела,
Как безобразно веселилось
Душою сброшенное тело.
Душа давно уже свихнулась
На репутации и чести,
Но утром все-таки вернулась,
И мы покуда снова вместе.
Мне смысл случившегося ясен
Я с вероятностью большою
Скажу: поэту не опасен
Разлад меж телом и душою.
Возможно, он кого-то губит,
Но только заурядных смертных,
А дамы кавалеров любят
Бездушных и жестокосердных.
XXX
В мире эротических фантазий,
В сладком мире сексуальных грез
Нет уродства, ненависти, грязи,
И шипы не защищают роз.
