В Москве Даниил Александрович с первых же дней правления начал заводить тот лад и порядок, о котором тайно, никому в том не открываясь, давно мечтал. Правда, и то он делал так осторожно и незаметно, что бояре поначалу, он это знал, посмеивались у него за спиной над его простодушием и безволием. Не ведали они еще, что уже через пару лет за честь будут почитать на ночь привести в княжий терем «на погляд» князю своих дочерей. Перед тем как жениться, таким путем изо множества Даниил Александрович искал для себя единственную избранницу. Правда, говорили, что никакого охальства или порчи в те ночи не было, но говорили и иное. На всяк роток не накинешь платок. А какой боярской дочке не хочется стать княжной?
Так что, покуда бояре над ним посмеивались, Даниил Александрович просто примеривался и к ним самим, и к их дочерям.
Есть ли что-нибудь для умного человека более любопытного в жизни, чем управлять другими людьми? Даниил вполне насмотрелся на безмозглое и беспутное правление Андрея, чтобы не повторять его глупостей. И их цели в жизни, да и сами они были столь разными, что повторение это просто не допускалось. Если Андрей собирал казну на дружину (какой все равно не славился) да по молодости лет на пиры, то Даниил с самого начала усердно копил серебро для будущего. Если Андрей в пылу охоты ради одной лисицы мог вытоптать лошадьми засеянную хлебом обжу своего же городецкого смерда, то Даниил всякий год объезжал подмосковные села, своими руками щупал колосья, чтобы самому, а не понаслышке знать, с кого какую меру по осени требовать. Ну и все остальное-прочее было также противоположно и разно… Единственное, что он пользовал из опыта жизни на Городце, так это опыт сводить промеж собой или ссорить нужных людей. А есть ли иное, более надежное средство для управления людьми и достижения необходимых тебе итогов? Только пользоваться им надо умело и осторожно. Еще на Городце, считаясь меж бояр пустым братниным забавником, многих из них лишил он ненароком кого каких льгот, кого милостей. Благо Андрей сам думать не любил, но верил тому, что ему в тот миг было больше по нраву. Так потихонечку-полегонечку и наладилась на Москве жизнь согласно единой воле Даниила Александровича. Бояре и сами не заметили, как, возненавидев друг друга, накрепко сплотились вокруг него. И каждый был ему обязан — кто чем, а некоторые даже, как они полагали, и жизнью. Одним словом, Даниилово долготерпение, которому научился он сызмала, со временем оказалось посильней всякой удали.
Что удаль? Вон брат Дмитрий, каким доблестным воином слыл, а что по себе оставил? Никудышного сына, пустую казну да пожженный Переяславль… Кто ныне помнит его победы? Выходит, не на то он жизнь положил, весь век обороняя мечом Новгород да Псков от датчан и литвинов, если от родного брата дедову отчину не защитил. Сколь лет великокняжеской казной обладал, а умер нищим погорельцем на зимнем пути…
— Грехи наши тяжкие… — Даниил Александрович оборотился к малому сенному иконостасу, горевшему жарким золотом, и истово осенил себя крестным знамением. — Умереть-то по-людски, это тоже надо еще суметь удосужиться… А взять того же Андрея? Поди, уж не помнит, как передо мной-то кичился: мол, погоди, вся земля моя будет! А на кой она ему ляд, такому худому, земля-то? Не то чтобы что, а и на Городце-то своем любезном за жизнь храма не сотворил…»
Опять он отчего-то обернулся к иконам, с умилением подумал, что новая церковь Николы Льняного, поставленная на взгорке так, что ее одинаково хорошо видать и из Князева терема, и с замоскворецкой стороны, и с Остожья, больно кругла и лепа, хоть и невелика. На восьмериковом основании, с шатровой кровлей, с единым куполом-капелькой, церковь и впрямь радовала взгляд.
С тем же умилением Даниил Александрович перебрал в уме Божии храмы, возведенные при нем и бывшие на Москве до него, и остался доволен: всякий храм казался пригож и уместен. А было их столько, что, пожалуй, ни одна улица не пустовала без церкви.
«Однако затейный получается городок…» — с гордостью подумал князь о Москве, которую любил не просто как землю и счастливое место для жизни, но как то единственное и главное в его судьбе, к чему и слов подходящих не подобрать.
Вроде бы жил — как жил, едиными летящими и насущными днями, с их радостями, заботами, удовольствиями, болезнями и печалями, но все эти дни словно не прожились безвозвратно, не рассыпались прахом, а малыми ручейками стеклись в невидимую, беспредельную реку, имя которой — Москва.
Даниил Александрович вздохнул и снова, теперь уже благодарно, перекрестился.
Нет, нет, Даниил Александрович не чета своим братьям, — осторожно вернулся он к утешным мыслям, а мысли эти в последнее время не оставляли его. Может быть, он и дан был батюшке впослед братьям, чтобы своею жизнью и тем, что еще предстоит ему совершить, искупить их грехи перед миром и Господом. Может быть, ради того одного и наделил его Всевышний мудростью и силой долготерпения? Но скоро, Господи, скоро придет уж и его черед!
Точно в ответ его мыслям, мелко да переливчато, как жемчуга по серебряной чаше, зазвонили к обедне на Николе Льняном.
«Слышишь Ты меня, Господи!» — чуть не вслух воскликнул Даниил Алесандрович, и радостные, умильные слезы вспыхнули у него на глазах.
Пришел его срок. На корявом, изогнутом, неказистом дереве его жизни, которое он берег пуще глаза, растил терпеливо и мужественно, поливая его собственными слезами и кровью, наконец-то созрели плоды, да такие, что дух захватывает от одного лишь лакомого их вида. Осталось лишь руку поднять и сорвать. Но с этим-то, коли уж так долго ждал, можно было и еще немного повременить…
Судя по всему, Андрей-то на Городце долго не заживется — больно он худ да зелен. А коли и протянет еще, не беда: силы в нем более нет, а главное, в самом Данииле нет больше страха перед Андреем. В Дмитрове Андрей это понял и стерпел. Да и остальные притихли. Кажется, всем стало ясно, что нет на Руси иного богатого и сильного княжества, чем Московское, а значит, пришла пора его князю занять владимирский стол. И насчет этого более Даниил Александрович уже не таился.
В Дмитрове, где года три тому назад прошел последний княжеский съезд, случилось вот что. Иван Дмитриевич Переяславский, с которым Даниил Александрович был в большой дружбе и тайном сговоре, по глупости ли, по какой ли иной причине не удержался и открыл всем, что по смерти, к коей он уже приготовился, не имея прямых наследников, всю землю со стольным городом отдает в пользование московскому дяде Даниилу Александровичу. Для того чтобы Иван принял такое решение, Даниил Александрович проявил столько усердия, что и вообразить невозможно. Зная о болезни Ивана (тот болел грудью и харкал кровью), Даниил Александрович по два-три месяца гостевал у него, слушая его стоны да жалобы и глядя, как он заходится в кашле. О чем говорили — о том говорили…
Пожалуй, один Даниил Александрович с его терпением, упорством и сладкоречием и мог отвлечь Ивана от его слабоумной затеи отдать отцову землю Михаилу Тверскому.
Он, мол, и батюшке последний приют дал, и супротив Андрея его защищал, и от меча Федора Черного упас его, Ивана, во Владимире, и, опять же, Михаил не седьмая вода на киселе, а внук Ярославов…
Слабый-то Иван слабый — как квелая баба — однако порода та же: коли уж блажь какую втемяшил себе в башку, поди ее выбей попробуй…
А в Дмитрове, когда уж все дела промеж собой поладили, Иван Дмитриевич взял да объявил:
— А Переяславль по смерти своей, как Бог мне детей не дал, завещаю дяде Даниилу Александровичу…
Эх, что там тогда поднялось!
Брат Андрей, и без того зеленый, вовсе с лица сошел. Он-то уж как великий князь давно на Переяславль нацелился и ждал лишь смерти Ивановой, а тут до смерти еще Иван ему под вздох угодил.
— Прокляну! — кричит Андрей.
— Сам проклят! — Иван отвечает.
— Бесправие творишь! Великий князь за землю ответчик! С Тохтой приду, выгоню!
— Беги, пес, за татарами — не впервой тебе!..
А тут и Михаил Ярославич вздыбился, как дошло до него.
— Иуда! — кричит. — Порода блядова! Ты же мне отчину посулил! Забыл, сколь я отцу твоему и тебе услуг оказывал? Али помнишь?
И чуть ли не меч из поножней потащил.
Иван трепещет, выбелился весь как полотно, но слабый-слабый, а перед смертью не взял греха на душу, не отступился от последнего слова, данного Даниилу. Порода, однако…
Лаялись до того, что у Ивана кровь горлом хлынула.
Михаил плюнул и в Тверь убежал. А что ему еще остается? Не войной же идти на Даниила. Даниил Александрович-то разве при чем, что племянник перераспорядился?
Андрей как позеленел, так более и не разрумянился.
А тут, совсем немного спустя, Иван и помер.
Пока Андрей со своими боярами кинулся к Переяславлю, Даниил Александрович уж войско туда из Москвы привел.
