уходить.
Матсимелар поблагодарил за гостеприимство и беседу, а я наблюдала за Ливи и ее спутницей. Ничего подозрительного, никаких тайных знаков, обе одинаково открыты и дружелюбны. Обе попросили нас вернуться, если мы когда-нибудь захотим снова поговорить о Боге. Рука Ливи не отрывалась от ее священной книги.
– Спроси, могу ли я позаимствовать ее книгу, – сказала я, не успев задуматься, насколько грубой может показаться эта просьба.
Возможное освобождение было так близко, что Матсимелар перевел без разговоров, но Ливи покачала головой.
– Она не может без нее обойтись, – сказал Матсимелар, – но полагает, что лорд Ниши привез несколько экземпляров для тех, кто заинтересован в изучении веры.
Говорить больше было не о чем, и мы ушли. Когда мы стояли на ступенях, натягивая капюшоны плащей, Матсимелар фыркнул.
– Я не ненавижу это, – сказал он, стараясь запихнуть под капюшон свои длинные волосы. – То есть… ненавижу, но не из-за того, что ты думаешь.
Я не сразу поняла, что он говорит о переводе.
– Мне всегда нравились языки, – продолжил он. – И я чувствовал себя… особенным, я полагаю, нужным, ценным. Без меня и Ошара все это было бы невозможно, но… – он посмотрел куда-то в дождь. – Для гурта перевод – это не работа. Не знаю, как в гурте Яровен, а у Торинов есть торговцы, которые знают язык достаточно, чтобы говорить с купцами, но их работа – покупать и продавать, и их ценят за то, что они привозят нужные товары, а не просто за… болтовню. У нас не было… времени, чтобы понять ценность того, что я делаю. Этого даже недостаточно, чтобы меня клеймили, – горькие слова, но он сложил длинные руки поверх плаща и смотрел на меня без укора. – На перемены требуется время, а важная работа никогда не бывает легкой, – добавил он, и я задалась вопросом, цитирует ли он Гидеона, просил ли он, чтобы его клеймили, и было ли ему отказано.
Я хотела сказать, что мне жаль, но какой в этом толк, даже если слова были бы искренними?
Неподалеку стояли госпожа Сичи и Нуру в окружении левантийцев, до нас доносились обрывки смеха. Похоже, госпожа Сичи практиковалась в левантийском под всеобщее одобрение, и мне не требовалось оглядываться, чтобы понять, как хмурится Матсимелар. Это были те самые левантийцы, что не ценили труд переводчиков, хотя именно на них держались все наши мечты.
– Прости, – сказала я, жалея, что не могу найти слов получше.
Он отмахнулся от меня, будто от назойливой мухи.
– Все нормально, – сказал он, но голос его не слушался. – Хорошо, что кто-то из них пробует говорить с нами, не дожидаясь, пока мы выучим их язык. Светлейшему Бахайну это очень не нравится. Я слышал, он запрещает эти… представления, как он их называет, говорит, что она унижает себя. – Матсимелар ухмыльнулся. – А я думаю, он просто завидует, что она становится более популярной, чем он. О, смотри, а вот и он сам.
Светлейший Бахайн спустился по невысоким ступеням особняка вместе с человеком в мундире, которого я часто видела в его обществе. Похоже, они о чем-то пылко спорили, или, по крайней мере, герцог говорил, а его спутник выслушивал его, не отвечая. Госпожа Сичи посмотрела на них, когда они проходили мимо, и слегка расправила плечи и выпрямилась, но больше не выказала никакого почтения. Герцог замедлил шаг, и я уже решила, что нам предстоит веселое зрелище, сейчас они начнут кричать друг на друга посреди мокрого двора, но светлейший Бахайн взял себя в руки и пошел дальше. Когда он вместе со спутником подошел ближе, его низкий ворчливый голос напоминал рычание зверя.
Я машинально посмотрела на Матсимелара. Он закатил глаза.
– Он просто жалуется на доминуса Виллиуса. Ему не нравится влияние священника на Гидеона – даже больше, чем популярность госпожи Сичи. Похоже, доминус Виллиус сейчас там, а светлейшему Бахайну приходится ждать аудиенции.
– Там? Они вернулись?
Светлейший Бахайн резко обернулся на звук моего голоса. Он не остановился, но таращился на меня, пока нас не разделила стена здания.
– Мне надо идти, – сказала я. – Спасибо тебе. Мне жаль, что не все ценят твою помощь, но я точно ценю.
Матсимелар неловко кивнул и натянуто улыбнулся, и, не в силах больше выносить смущение, я еще раз поблагодарила его и поспешно ушла.
* * *
Вернувшись в дом, я застала Ясса в холле. Увидев меня, он заложил руки за спину, как будто чтобы подчеркнуть рельеф мышц. Откровенно говоря, все его действия обладали таким эффектом.
– Капитан.
– Снова меня ждешь? – напрямик спросила я – сил ходить вокруг да около просто не осталось.
– Нет. Да. – Только боги ведают, как этот сильный, способный вырвать руки или ноги человек умудряется выглядеть таким смущенным. Куда подевалась его самоуверенность? – Да, я ждал тебя, капитан. Я хотел сказать кое-что еще в тот день, но не смог, поэтому скажу сейчас. – Он бросил взгляд на узкий коридор, но, за исключением отдаленного шума, мы были одни. – Когда я пришел в себя после той ночи и понял, что вел себя как полный придурок, я также понял, что ты не взбесилась бы так из-за меня, если бы тебя не расстраивало что-то еще. И возможно, тебе нужно с кем-то поговорить. И я… – Он громко вздохнул. – Я хочу стать этим кем-то.
Я смотрела на него, до конца не понимая смысла его речей.
– Чтобы загладить вину! – внезапно добавил он. Румянец делал его похожим на седельного мальчишку. – Ну, ты знаешь… за то, что я наговорил.
– Точно.
– Да. Так что… ты… у тебя все в порядке?
Лашак спрашивала меня об этом каждый день и получала разные ответы, но мы вместе преодолевали наши горести, и мне совсем не хотелось давать страданиям, которые причинили мне чилтейцы, больше места в душе. Но мне не хотелось и отклонять его предложение, ведь для того, чтобы его сделать, потребовалось немало мужества.
– Я шла к его величеству. Проводишь меня?
С облегчением улыбнувшись, Ясс пошел рядом со мной, вновь обретя былую уверенность.
– Скажи-ка, что ты думаешь о внезапном всплеске дезертирства? – спросила я.
– Честно говоря, я не слишком много об этом размышлял, капитан.
– Значит, поразмысли. Признаюсь, я не совсем понимаю, что происходит. Это нелегко, – я взмахнула рукой, как бы обозначая все, чем мы сейчас занимались, – но когда это жизнь в степях была легкой? Мы привычны к трудностям и невзгодам. Они во многом сделали нас теми, кто мы есть.
– Трудности и невзгоды ради выживания не равны трудностям и невзгодам, которые ничего не дают, – сказал он. – Кто станет преодолевать трудности ради неведомого, пока существует знакомое? Чем дольше мы на чужбине, тем более сентиментальными становимся, и многие уже начали забывать те беды, что привели нас сюда.
Я покосилась на него.
– Весьма гладкая речь для того, кто не слишком много размышлял.
Он лукаво посмотрел на меня.
– Правда?
– А ты, случайно, не размышлял так же мало о присутствии и возрождении Лео Виллиуса?
– Я мало размышляю о бесконечном числе вопросов, капитан.
– И?
– Мне казалось, что мы собираемся говорить о тебе.
Я снова взглянула на него, и он снова одарил меня своей улыбкой.
– Ты спрашивал, что меня беспокоит, – сказала я. – Так вот именно это меня и беспокоит.
Ясс сложил кулаки в знак согласия, и я уставилась вперед, чтобы не смотреть на мускулистые руки, улыбку и широкие плечи.
– Думаю, не одного меня волнует пребывание здесь доминуса Виллиуса, – сказал он. – Может, многие стали забывать, что привело нас сюда, но я до конца своих дней не забуду миссионеров.
– Они когда-нибудь устраивали для вас кукольные представления?
– Да, я это помню.
Я остановилась в конце коридора, ведущего к покоям Гидеона, которые охраняли двое моих Клинков.
– Помнишь историю про человека, который умирал снова и снова, чтобы стать богом?
– Да. У куклы были жуткие глаза.
– Точно! – мое восклицание эхом разнеслось по коридору. – Точно, – повторила я тише, схватив Ясса за руку. – И теперь я все время вспоминаю эту куклу, когда его вижу. Паломники
