Капитан присвистнул:
– Не многовато ли трупов для одной фотографии?
– Катú, – прошептала Миша. – Лоденбах упоминал о русской девушке по имени Кати. Она была его возлюбленной.
– На случайность это не похоже.
Реплика Литовченко осталась без ответа. Сейчас Мишу интересовал только Вересень и его история о Кате Азимовой.
– Расскажите мне о ней, Борис. Она жила во Франкфурте?
– Она работала в Амстердаме и Лондоне. Последний ее контракт был связан с Мадридом, там возникли сложности.
– Сложности?
– Ей пришлось выплатить неустойку за отказ от сотрудничества.
– А Франкфурт?
– У меня нет сведений по Франкфурту.
– Не понимаю, в чем затык? – снова напомнил о себе Литовченко. – Европа-то маленькая. Из Амстердама во Франкфурт метнуться – все равно что за колбасой в магазин сбегать. Занимает то же время, я хочу сказать.
– В принципе, Франкфурт возможен, – поддержал капитана Вересень. – Гипотетически.
– Если она была любовницей нашего утопленника – то «гипотетически» отпадает. Все так и было. Занятная получается история.
Занятной история могла показаться только человеку со стороны, каким являлся Литовченко. Для Вересня же она была мучительной. Вересень – никто другой, должен был найти убийц Кати, но он не сделал этого. Беззащитная при жизни, девушка оказалась беззащитной и в смерти, неотомщенной. Вересню стоило больших трудов перестать думать об этом ежеминутно, но тоска, подступавшая временами, была такой сильной, что от нее перехватывало дыхание. Объективности ради – жизнь брала свое, и приступы тоски становились все реже. А в последнее время (не без помощи дурацкого парня) Вересень и вовсе стал приходить в норму. И вот, пожалуйста, – является комиссар полиции из далекого Франкфурта с фотографией совершенно другого человека – и мертвые воскресают!
Наверное, сходные чувства испытывала и Миша. Она как-то по особенному сморщилась, когда капитан обозвал Катю любовницей Лоденбаха, – и вовсе не потому, что была ханжой. Тоска – вот что читалось во взгляде Миши. Зеркальное отражение его, Вересневской, тоски. Дневные догадки Вересня о том, что в убийстве неизвестного ему Лоденбаха есть что-то глубоко личное для фройляйн комиссар, переросли в уверенность.
– Что произошло с этой девушкой? – спросила Миша.
– Я ведь уже сказал – она была убита. Здесь, в Петербурге.
– Это как-то связано с ее работой в Европе?
– Прямой связи нет. К тому времени она уже ушла из агентства и новых контрактов не заключала. Мы отследили большинство ее связей. Коллеги, друзья, поклонники… У нее было множество поклонников. И у всех нашлось алиби. На заказное убийство тоже не похоже – действовали с особой жестокостью, ее тело буквально растерзали. Наемные убийцы обычно работают… менее экспрессивно.
– Преступление на сексуальной почве?
– Исключено.
– Убийц не нашли?
– Нет. Видите, комиссар… Не только у вас бывают проколы.
– Если мы найдем того, кто убил Лоденбаха, возможно – выйдем и на убийц этой девушки.
Удивительно, но Миша озвучила ровно то, о чем сам Вересень думал последние несколько минут. И лишь сторонний наблюдатель Литовченко выразил сомнение в успехе:
– Не факт, Боря, не факт. Ну, была она подружкой покойного, а потом разошлись, как в море корабли – дело житейское. За это не убивают, так?
– Допустим.
– Нет, может мы чего-то не знаем, и Лоденбах был ревнивым мужиком. И даже вынашивал планы мести. Но ехать в другую страну только для того, чтобы порвать на части свою бывшую и смыться… Это как-то стрёмно.
Миша нахмурилась:
– Что есть «стремно»?
– Ну-у… Как вариант – опасно. И идея ничего хорошего не предвещает.
– Вы ошибаетесь, капитан. Вернер Лоденбах не был ревнивым. Он просто использовал женщин. Всегда.
Лицо Миши исказила гримаса гадливости – как будто она раздавила слизняка или мокрицу и теперь была озабочена только тем, чтобы стряхнуть мерзкую слизь с ботинка. Лучше это делать без свидетелей, – подумал про себя Вересень; особенно, без таких, как и.о. начальника убойного отдела, – капитан пялился на Мишу самым бесстыдным образом.
– Была еще одна женщина, – сказал Вересень. – Та, что забрала его вещи у портье в квартире на Марата. Завтра намереваюсь отправиться по адресу, хотя не уверен, что из этого что-то выгорит. Слишком явные следы, как правило, ведут совсем не туда, куда нужно.
– Вот и сходи. А мы с фройляйн комиссар займемся другими неотложными делами. Если вы не возражаете, Миша.
Фройляйн комиссар коротко кивнула, и окрыленный капитан продолжил:
– А собираться можно здесь. Подбивать итоги дня. Если, конечно, такой стиль работы вас устроит.
И снова последовал короткий кивок комиссара, а Вересню ничего не оставалось, как согласиться с большинством. После этого Литовченко вызвался проводить Мишу до дома, а Вересень с дурацким парнем остались вдвоем. Или, вернее, втроем – с Катей Азимовой, улыбавшейся следователю с фотографии.
– Видишь, брат, – грустно улыбнулся Вересень, поглаживая Мандарина по жесткой коротенькой шерсти. – От судьбы не уйдешь. Все возвращается в исходную точку, и мне дается еще один шанс. Нам с Катей дается шанс. На справедливость.
В самый разгар исполненной тихого пафоса речи Вересня зазвонил телефон. Уже в который раз за сегодняшний день на дисплее высветился номер Литовченко.
– Слушай, Вересень… У меня к тебе просьба. Большая. Если вдруг зайдет разговор о Мандарине… Ну, мало ли… Скажи, что кота тебе я подарил.
– Это как? – изумился Вересень.
– Ну, как-как… Как котов дарят?
– Понятия не имею.
– Тебе сложно, что ли? Сказать, что Мандарина тебе подарил твой друг, капитан Литовченко?
Это было что-то новенькое. Великий и ужасный капитан Литовченко, гроза преступников, дамский угодник и легенда районного сыска назвался Вересневским другом. Сам. Просьба выглядела странной и ставила Вересня в двусмысленное положение. Согласиться на нее означало бы – переписать истинную историю Мандарина и отсечь кота от Додика, Рузанны и Ануш, истинных его благодетелей и прекрасных во всех отношениях людей. Неизвестно, как к этому отнесется дурацкий парень, а Вересню все это не улыбается. С другой стороны, не так уж часто люди, подобные Литовченко, обращаются к кому-то с просьбами…
– Я подумаю.
– Чего тут думать? Я же у тебя не прошу закрыть глаза на тонну кокаина, которая застряла на таможне…
– А что, на нашей таможне застряла тонна кокаина? В Пулково или в Торфяновке?
– Ну, ты даешь! Это же того… Фигура речи.
– Ладно. Если речь зайдет – скажу, – сдался Вересень, искренне надеясь, что речь о появлении в его доме дурацкого парня не зайдет никогда.
– И еще. Требуется уточнение.
– Давай.
– «Фройляйн» ведь означает, что девушка не замужем?
– Совсем уже?
– Просто ответь.
– Была бы замужем – откликалась бы на «фрау».
– Вот! Что и требовалось доказать.
– Больше вопросов нет?
– Остальные – по мере поступления.
– Зато у меня есть. Что это ты вдруг решил к немке приклеиться? Ты же с утра от нее, как черт от ладана, бегал.
– Сам же сказал – это был мой косяк. Теперь исправляюсь понемногу.
– Ну-ну, – успел саркастически хмыкнуть Вересень до того, как капитан повесил трубку.
* * *
…Прежде, чем отправиться на улицу Марата, Вересень сделал небольшой крюк и оказался на Звенигородской. В офисе промоутерской компании «Амапола», где работала сейчас Ванда, подруга Кати Азимовой. Он с трудом отыскал телефон Ванды в одной из своих старых записных книжек и был готов к тому, что по нему никто не ответит – слишком много времени прошло с их последней встречи. За это время Ванда могла раз десять сменить симку, перебраться в Москву или вообще уехать из страны. Но когда в трубке послышался женский голос, Вересень решил, что по-другому и быть не может: Катя не зря дала знать о себе. Полминуты ушло на то, чтобы освежить девичью память Ванды – она с трудом вспомнила следователя, который снимал с нее показания два года назад. После этого дела пошли веселее.
– Нам необходимо увидеться, Ванда, – заявил Вересень.
– Я рассказала вам все, что знала. Еще в прошлый раз. Добавить мне нечего.
– Дело в том, что возникли кое-какие новые обстоятельства и мне бы хотелось обсудить их с вами.
– Ну, хорошо, – после некоторых колебаний согласилась Ванда. – Давайте встретимся. Завтра вечером вас устроит?
– А если сегодня? – выдвинул встречное предложение Вересень. – Утром? Это важно. Скажем, в районе одиннадцати… Я подъеду куда скажете.
До Вересня донесся короткий вздох:
– Пишите адрес. Жду вас в одиннадцать.
По адресу, продиктованному Вандой, располагался маленький трехэтажный особняк с мансардой и двумя террасами. Вересень нашел его не без труда – ему пришлось пройти через двор жилого дома и охраняемую парковку, и упереться в ворота, на которых блестела кнопка звонка. За воротами хорошо просматривался пятачок с английским газоном и с десяток крошечных туй в кадках. Выложенная разноцветной плиткой дорожка вела к дверям особняка, облепленным полудюжиной вывесок. Просочившись внутрь и пройдя по дорожке, Вересень обнаружил нужную ему вывеску в одно, написанное латиницей, слово:
