Николай Ильич взглянул на жену и понял, что она увидела вошедшего, и показалось ему, в бледном лице ее киноварью окрасились губы.
Хлопнула дверь. Стены затряслись. Что-то упало за спиной Николая Ильича: трость, стоявшая в уголке. Недавно матушка подарила, вишневого цвета, с костяным набалдашником и бронзовым перстиком. На улицу с тростью не выходил — стыдился. Он поднял ее и, взявшись за набалдашник, взмахнул, ударил перстиком в пол.
«Вот так…»-он адвокат, и остановился, пораженный мыслью, что матушка вывела его в люди, выучила, она вложила в него веру свою, чтоб он защитил дочь от мерзавца.
Душа ее в золотых зарницах была уже далеко. Он упал на колени и, воздев руки, возгласил ей вслед:
— Провидица!
В прихожей Викентий Романович быстро и хлестко разделся, бросил бекешу и шапку на сундучок.
— Барин приехали! — шепнула из-за дверей Серафима — сиротка двенадцати годков, приюченная еще хозяйкой.
Никто не вышел встречать Викентия Романовича.
Напротив дверей в комнате стояла Ириша, закутавшись в шаль. Николай Ильич с тростью прошелся, скорбно опустив голову в неутешном, будто не было ему дела ни до кого и ни до чего.
Викентий Романович только что из лесов прибыл, в трактире остановился бросил баульчик и сразу сюда завернул.
Разгоряченный, еще не чувствуя холода, в байковой рубахе, подпоясанный охотничьим ремнем с колечками и пряжками, вошел в комнату, красноликий, глаза, как лед с поверхности, холодны светом, слегка голубые, брови изломлены вверх, соколиными крыльями, жертву свою возносящими. Губы его под усами, большие, полные и жадные, крупное скуластое лицо, вся внешность его, как лапой, вбирала любого: мужчины его боялись, а женщины, робея, повиновались ему.
Он замахал рукой перед иконами, будто манил и звал, заметно улыбаясь в надежде.
— Вернись и сядь с нами, — обождал безответно. — Нет, не вернется.
Николай Ильич стоял у окна, вытирал слезы. Ириша вдруг качнулась. Викентий Романович тут же бросился к ней.
— Плохо? В постельку отнести?
Она выдвинула стул с края стола, пригласила так Викентия Романовича, и будто определила место его.
Cтол был накрыт рано утром ко всему дню на поминание для запоздавших и утешающих, а на кухне — для нищих и старушек богомольных.
Там, у окна на диване, живо уселся Желавин, помеченный дорогой и озябший. Серафима налила ему 3 ^ — У10 Р^очку: училась ухаживать.
— Мерси, — поблагодарил он и поминальным голосом сказал, как с чужого языка схватил: — Такой доброты земля лишилась.
Викентий Романович закрыл дверь и сразу же решил вопрос с местом: выдвинул стул во главе стола.
На столе все из погребков, кладовок, кадушек хлевов и курятников усопшей. Сколько оставила!.. А главное — Николая Ильича. Адвоката! Латынь знал, законы. А каоиоратор ^У и падшее защищал, в лохмотьях страдающую душу подводил к лицу жестокой несправедливости и взмахом своей руки золото превращал в пепел. ппип^^ что У1 к хлевам сани с трактирными помоями в кадке взойдет так высоко, вспомнит обманул1 Ь1А. анисоТо? T5 романович сам налил себе из графина Николай Ильич, удрученный, расхаживал по комнате, надеясь, что посетитель не задержится. Ириша, накрывшись шалью, сидела у окна, опустив голову с упавшей на грудь косой. За стеклом сняла снегами и искрилась морозом зима. Над сугробами взвивалась метелица, постукивала в ставню.
Викентий Романович встал с поднятой рюмкой.
— Мир праху ее! Скорбь наша сочувствием не утешится. Слезами провожаем самое дорогое на свете. Не хочется верить, и кажется, что отлучилась она лишь на время, откроется дверь, и она войдет, сбросив страшные наряды. Не может быть, чтоб смерть поразила ее, — сказал и скрипнул зубами. — Не верю!
Викентий Романович отставил поминальную и сел.
Николай Ильич подошел к жене, поцеловал ее склоненную голову.
— Полежи. Иди полежи.
— Я, возможно, останусь ночевать. Но я не выношу, когда в доме муж ложится спать рядом с женой.
Испытываю отвращение, — произнес Викентий Романович.
Трость Николая Ильича вишневого цвета перстиком указывала прямо на дверь.
— Прошу, сударь!
Внкентий Романович выпил из рюмочки, пальцами аккуратно подцепил в тарелке моченую сливу и бросил в рот.
Трость опустилась не от бессилия, а наоборот — в твердости: распоряжение было дано, и посетитель немедленно должен был выполнить его.
— Прошу, сударь, — негромко напомнил Николай Ильич.
Викентий Романович притронулся к губам салфеткой, дожевал сливку и, выплюнув косточку на пол, взглянул на Николая Ильича.
— Вижу, горе отошло от вас, и сейчас мы лишний раз убедимся, как чувства скрючиваются без ума. Дело в том, что хозяин этого дома и всего имущества я.
Николай Ильич поник, пал руками на трость и почувствовал, что и его душа сейчас сорвется в золотые зарницы. Огни лампад потянулись к нему.
— Как! — глядя па жену, воскликнул он, словно бы радостно опомнившись.
Гневом пронеслась мимо него шаль жены. Ириша протянула бумагу, потрясла перед глазами Викентия Романовича.
— Дом наш!
Викентий Романович отвернулся, не спеша вытащил из кармана шаровар бумажник, раскрыл его, что-то поискал, опорожнил от денег — выложил на стол толстую пачку, достал какие-то свои бумаги.
— Вот ее долговые расписки.
Николай Ильич протянул руку к бумагам. Но Викентий Романович поднял их выше.
— Простите, еще не суд. Я не желаю прежде времени открывать некоторые из тайн, моих и усопшей. А что такое долговые расписки к принадлежащему, не мне вам рассказывать. Но что-то скажу. Вы бы должны с поклоном отблагодарить меня, как своего благодетеля. А не наносить оскорбления в телячьих чувствах. Зачем вас учили? Зачем было учить, когда ум ваш не может удержать чувства? Значит, ум не так силен. Я ошибся, глядя сквозь пальцы на дорогие занятия. Но все можно исправить и после даже обняться. Я не хочу довлеть над вами этими записками. Уверен, что воля ваша добра.
Викентий Романович подошел к кафельной печке в стене, открыл чугунную дверцу и бросил в пламя бумаги.
— Я сохраню дом за вами, — продолжал он. — С одним условием. Подпишите купчую. Дом продаете мне. Формальность. Денег, безусловно, вам не даю. Так как дом фактически является моей собственностью. Я не хочу суда, да и в ваших интересах, раз можем все решить сами. Конечно, бумаги я сжег, и вы, основательно воспрянув, можете ничего не подписать. Но было бы бесчестно и глупо начинать волокиту, предавая оглашению интимные стороны бытия. Я пойду на все. Судиться бесполезно.
Заверяю. Будете жить как жили. Вы — работать, — обратил Викентий Романович взор на Николая Ильича, — и процветать на своем поприще. Вы… — медленно окинул взглядом Иришу и опустил глаза, — продолжать дело своей матушки. О выплате договоримся особо. Не стесню. Я даю вам возможность хорошо жить и наслаждаться жизнью и всегда готов прийти на помощь, что и делаю в настоящий момент. Вот все, что я хотел сказать. Час на размышления достаточно.
Викентий Романович выложил на стол приготовленные к подписи бумаги и удалился.
Ириша прижалась к груди Николая Ильича. Он утешал жену.
Стояли они как во мраке, совсем разбитые.
Золотые зарницы угасали в углу.
— Какое чудовище, какое чудовище! — говорил Николай Ильич. — Что делать? Придется подписать. У него остались копии и, видимо, что-то еще. Он бы не полез так. Законом возьмет права.
— Мама… Несчастная мамочка, — еще сильнее заплакала Ириша.
Через час Викентий Романович вернулся с нотариусом.
Бумаги были подписаны, заверены.
Викентий Романович все эти минуты, скрестив руки, молча простоял у стены.
И не успели проводить нотариуса, и чернила еще не просохли, как новый хозяин сказал:
— Я снял для вас номер в трактире. Переночуете там. Сейчас же я хочу уединения.
Трактир в конце улицы морозно дымил перед закатом.
В дверях Николая Ильича и Иришу встретил другой хозяин, с красной рубахе, в жилетке, разгоряченный и занятый.
— Что угодно? — спросил он.
— Номер, — ответил Николай Ильич.
— Номера заняты.
— Номер, снятый для нас Викектпем Романовичем, — пояснил Николай Ильич.
— Не снимали. А свободных нет.
Они вернулись к дому. Постучали в закрытую дверь.
— Вес спят, — раздался голос Желавина. — Рано сегодня.
— Открой! — потребовал Николай Ильич.
— Не могу. Спят.
Николай Ильич застучал сильнее — бил кулаками по войлочной обивке.
Нищие и бездомные, брели по улице двое, самые несчастные под ледяной луной, прижавшись друг к другу от холода.
Навстречу прошел человек в полушубке. Подгоняло метелькой к теплу. Оглянулся.
— Там домов нет, — сказал он бредущим и ищущим и вдруг окликнул: Николай Ильич.
