– Раса! – и, наконец, вытирает салфеткой рот к вящей радости Гейнца. Но радость была преждевременной. Снова господин Функе делает знак официанту, тот в мгновение ока рядом, щелкает каблуками.
– Кофе, официант.
Гейнц вздыхает в отчаянии и снова поворачивается к Ницше на стене: «Полагаю, что господин философ ощущал бы те же чувства, что ощущаю я в компании этих господ».
Господин Функе сосредоточенно допивает кофе, закуривает сигарету и с удовлетворением откидывается на спинку стула, потирает руки, делает последний глоток и говорит Гейнцу:
– Итак, дело завершилось в лучшем виде. Договор подписан на выгодных условиях, господин…
– Леви, – приходит ему на помощь Гейнц, и скашивает на него взгляд, полный скрытой злости.
– Леви, – говорит господин Функе, и имя это выходит из его рта, словно язык наткнулся на преграду.
– Вы талантливый адвокат, господин Функе, столь быстро добился того, над которым мы трудились многие недели.
– Ну, да, господин…г-м-м, Леви. Умелые руки и доброе имя могут в наши дни достичь всего, – господин Функе гордо выпрямляется и скромно улыбается.
– Следует взять в расчет, что придется отложить работы. Грозят забастовкой, и по всем признакам она разразится.
– Разразится. Несомненно, разразится. – доктор Функе при этом делает отрицательный жест и поворачивается к проходящему мимо человеку с моноклем и нижайше приветствует.
– Старая аристократия, – объясняет он Гейнцу.
– Забастовка может продлиться долго, – говорит Гейнц, – требования металлургов не экономические, а политические. Неизвестно, как эта забастовка распространится, кого охватит, и каково будет ее завершение, – Гейнц вперяет в господина Функе испытывающий взгляд.
Господин опять делает отрицающий жест:
– Большую глупость совершают эти своей забастовкой. В политике эта буйная братия ничего не смыслит. В конце концов, доведут систему до предела и докажут последним колеблющимся, что не чрезвычайные законы нам необходимы, а…
– А что?
– Нужна сильная личность, которая положит конец этим цирковым играм в государстве.
Гейнц откидывает голову, и доктор Функе улыбается, словно радуясь выражению лица Гейнца, возникшему под впечатлением его слов.
– Извините меня, господин… Леви, – адвокат встает с места, – я вынужден вас покинуть на несколько минут, мне надо перейти к тому столу и поприветствовать друзей, в противном случае они придут к нашему столу.
Гейнц краснеет. Понимает, что означает это пренебрежение и что это за друзья. «Отец прав. Не стоит склонять голову перед этими бесчинствующими глупцами. К черту все планы! Встану сейчас и уйду. Докажу этому надутому петуху, на что способен человек по имени Леви». – Гейнц чувствует огромное облегчение души, ощутившей собственное достоинство. – Встану и уйду. Будь что будет, я не унижу себя! Глупости… Не время демонстрировать гордость. Надо проглотить оскорбления, чтобы не проглотили моего имущества». Гейнц, собравшись духом, спокойно наблюдает за адвокатом доктором Функе, который продолжает беседовать с друзьями, словно забыв о существовании Гейнца. Наконец, возвращается к столу, лицо его сияет. Гейнц протягивает ему руку, указывая на часы.
– Час поздний, доктор Функе. Я тороплюсь.
– Понятно, понятно. Это друзья моей юности. Товарищи по фехтованию и каникулам. Изречение тех лет, извините меня, господин…Леви.
– Если так, перейдем к делу. – Голос Гейнца звучит резко и высокомерно. – Что с предложениями, которые я вам представил? Вы пытались прощупать их в заинтересованных кругах?
– Гм-м… – роняет господин Функе, лицо его замкнуто. Неожиданно с большим интересом смотрит в окно: две монашки встали в молитвенной позе на колени у памятника прусскому королю, и глаза их обращены на короля, скачущего на своем коне.
– Ха-ха, – посмеивается господин Функе, – интересно знать, что думают эти несчастные женщины, склонившись перед побеждающей мужской мощью. Поглядите-ка, господин… Леви, эта, слева, еще довольно молода, еще можно к ней скакать на величественном коне.
Господин Функе очень доволен собой. Смотрит маленькими своими глазками на двух монашек и всплескивает руками:
– Ха-ха! Несчастная беспомощная женщина возбуждает порой большее желание, чем ухоженная красавица. Не так ли, господин… Леви?
Пальцы Гейнца горят. «Черт, подери! Так бы вскочил и заткнул ему пасть. Язык кулака он поймет лучше, чем язык уговоров. Мой адвокат жаждет властвовать над беспомощными существами, которые сами жаждут увеличить свой рост за счет коня, скача на нем. Кони уже ждут на границе, уже слышно их ржание в стране. Ворота еще заперты, но они их прорвут. Все мы будем растоптаны их копытами. Бежать, бежать, пока не поздно! Но куда? Следует с ними примириться. От удара коня не умирают. Похромаем немного от раны в бедре, но…терпение, и рана медленно затянется. В конце концов, всадники сходят со своих коней».
– Господин, – Гейнц с необычной резкостью обращается к господину Функе, – если не ошибаюсь, я задал вам вопрос.
– Гм-м… – опять мямлит адвокат. – Господин… – адвокат понижает голос, – если не ошибаюсь, я представил вам определенные предложения и еще не получил ответа. В знак дружбы представил вам их. И у сильного характером человека есть иногда небольшие слабости. Можно понять, мы проводили вместе приятные вечера, да и фабрика ваша одна из почтенных по возрасту и значению в стране. Очень будет жаль, если такое предприятие, которое верно служило Германии столько лет, исчезнет, – господин Функе подмигивает Гейнцу.
– Господин Функе, в отношении ваших предложений, не я решаю последним. О таких далеко идущих изменениях на фабрике можно решить лишь на общем собрании семьи, которая является компаньоном во владении предприятием. Но это не мешает вам тем временем попытаться осуществить мое предложение. Естественно, вознаграждение, оплата за услуги… – теперь подмигивает Гейнц, – я знаю, что вы, господин Функе, верный адвокат и хорошо зарекомендовали себя среди членов Союза германской сталелитейной промышленности. Если это так, когда же вы сможете организовать по нашей просьбе встречу и переговоры в самой подходящей для этого атмосфере?
– Гм-м… – господин Функе усмехается.
– Надеюсь, что и в будущем вы окажете верную службу фабрике так же, как сослужили службу в достижении подписи под договором с городскими газовыми предприятиями. Само собой понятно, доктор, что я вам сердечно благодарен… Дружба и оплата дружбы.
– Гм-м… господин Леви. Есть в этом определенная трудность. Не зря я вам напомнил о моих дружеских предложениях. Само название фабрики является препятствием для переговоров в подходящей атмосфере. Что поделаешь? Мировоззрение есть мировоззрение. Вам следует поторопиться с текущим улучшением работы фабрики. Господин… Леви, мудрый человек видит то, что нарождается. Союз сталелитейной промышленности хранит чистоту германской расы. Сталь, это весьма серьезное дело. Не детские коляски производят из нее. Господа из Союза сталелитейной промышленности несколько чувствительны, гм-м… я бы сказал, чувствительны в расовом вопросе. Что поделаешь? Надо это брать в расчет. Я подозреваю, что уговоры не очень помогут и, быть может, это вообще глупость начинать с ними до того, как будут реализованы мои правильно рассчитанные предложения.
Гейнц надевает перчатки. В единый миг кончилось его терпение.
– Доктор Функе, кажется, мы завершили дела на этот час. Обдумаю свое мнение и мнение членов семьи и сообщу вам в подходящее время. До свидания, господин Функе.
– До свидания, господин… Леви. Не забывайте: мудрый человек видит то, что нарождается.
Гейнц делает слабый, но высокомерный кивок в сторону адвоката, бросает банкноту около официанта, щелкающего каблуками, и быстрыми шагами пересекает зал ресторана.
На улице ждет его черный автомобиль, но Гейнц проходит мимо него, идет по улице, стараясь охладить бурю чувств легким осенним ветром. Сильная тошнота качает его. Воздуха! Воздуха! Тысячи конских копыт топчут одну душу. Высокомерная улыбка исчезла с лица Гейнца, и он бежит. К чему этот бег, Гейнц? Убегу ли я от этих двух маленьких глазок и этого самоуверенного грубого голоса?
* * *
Трудные дни были у Гейнца после разговора с отцом. Он с какой-то наркотической лихорадочностью начал заниматься делами фабрики. К удивлению Фриды, он вставал рано и приходил поздно. По вечерам вообще не выходил из дома. Закрывался в своей комнате каждый вечер, и никто из членов семьи не видел его. Запах алкоголя висел в комнате. Гейнц лежал в постели, курил сигарету за сигаретой, пил коньяк стакан за стаканом и смотрел в потолок сквозь клубы табачного дыма. На свой риск, за спиной отца, начал менять управление фабрикой, тут немного, там немного. У Филиппа, который годами был юридическим советником фабрики, забрал прерогативы и передал адвокату доктору Функе, известному в националистических кругах, другу и приятелю королей сталелитейной промышленности. Доктор Функе предложил Гейнцу свое доброе и верное имя, требуя в обмен за это партнерство во владении фабрикой. Благодаря его доброму имени фабрика будет принята в Союз сталелитейной промышленности Германии, ворота которого закрыты перед еврейскими предприятиями. А Союз гарантирует экономическую безопасность в эти кризисные дни. Гейнц хотел поехать на усадьбу, к деду, чтобы получить у него согласие на свои планы. Но откладывал поездку со дня на день, боясь в душе, что даже дед, хитрый и искушенный в делах, не согласится с ним. Дед слишком стар и не сможет привыкнуть к новым временам и всем их ухищрениям. Тем временем доктор Функе усиливал давление. В доказательство своих способностей, быстро добыл подпись под договором с городскими газовыми предприятиями, но намекал Гейнцу, что пришло время далеко идущих шагов. Гейнц понимал, что единственная возможность спасти фабрику – это взять компаньоном господина Функе через голову отца, а, вернее, за его спиной… и Гейнц не спал ночами, ворочаясь с боку на бок. К будущему своему компаньону господину Функе Гейнц не питал никакой симпатии. Сердцем и разумом он понимал, без всяких иллюзий, что извилистая дорога, выстеленная унижениями, ждет его под покровительством Функе. Но он предпочитал ее полному провалу и исчезновению фабрики. «Только удержать статус. Ты унижен снаружи, но господин в своем доме. Мне надо спуститься к отцу и объяснить вторично. Он должен, в конце концов, понять. Во имя всех нас. Во имя того чтобы дом наш стоял твердо, как раньше. Нет, отец не поймет. И даже если поймет, не унизит себя. В атмосфере вершин его мира нет места Функе. Надо поставить отца перед фактом. Я принял решение, и отступить невозможно. Дела фабрики осложнились и отец должен, как и я, с этим примириться».
