Гейнц встал. На вершинах оголенных деревьев больше не слышно чириканья воробьев. Ноги сами идут по дорожкам. Внезапно он видит себя стоящим перед елью, зелень которой сверкает в свете дня. «Эдит!» – вспыхивает в его сердце. «Ведь Эдит вернулась, и я больше не одинок. Она поймет состояние моей души. Отец прислушивается к голосу Эдит».
Он с облегчением машет рукой музам на крыше и торопится к своему черному автомобилю, стоящему у ресторана. Автомобиль просто летит, нарушая все правила дорожного движения, воспламеняя гнев полицейских инспекторов, но он ухитряется улизнуть от них на большой скорости, открывает окна автомобиля, чтобы охладить пылающую кожу лица, повторяя смеющимся ртом: домой! Домой!
* * *
Гейнц находит Эдит в ванной, в окружении братьев и сестер. Ванная – это место приятного времяпровождения всех членов семьи. Она оборудована по педантичным указаниям господина Леви, согласно продуманным воспитательным принципам. Красотой и удобством, чистым воздухом и солнцем, здоровьем тела и радостью души старался господин Леви сбросить избыток энергии детей, и тем немного облегчить жизнь жене и Фриде. Можно сказать, роскошный дворец построил им для их телесного развития. Помещение просторно, стены облицованы блестящими плитками до потолка, по краю которого проходит полоса цветных плиток, на которых вступают рельефы людей, занимающихся гимнастикой. В нишах купающегося обступают зеркала, и он может видеть себя с трех сторон. Широкая ширма отделяет ванную от большой застекленной веранды, на которой расставлены гимнастические снаряды. Крышу веранды по необходимости можно поднять, и в летние дни дочери лежали здесь, загорая под солнечными лучами. Особенную любовь это место снискало у детей, которые именно здесь собирались на семейные сходки, и любое важное решение принималось здесь.
Вот и сейчас собралась здесь вся компания. Иоанна, которая минуту назад завершила свои молитвы, сидит в кресле-качалке и читает книгу. Франц боксирует кулаками кожаный тяжелый мяч, и Бумба сопровождает каждый удар громкими криками поддержки. Эсперанто лежит на шезлонге. Между зеркалами стоят девицы в одеяниях, созданных их буйным воображением, наполовину домашних халатах, наполовину вечерних платьях, расчесывают свои кудри, красят веки в серебряный цвет, подводят глаза черным. Слева Фердинанд опирается на трубы центральной подачи воды и смотрит на девиц. Эдит сидит на маленькой скамеечке. На лице ее мечтательная улыбка. Справа стоит Фрида с хмурым лицом и грустным взглядом. Одни неприятности доставляют ей кудрявые сестры после каникул. Обе влюбились – одна в пианиста, другая – в ударника. Как только они выходят из-под ее контроля, – говорит Фрида, – тут же становятся легкой добычей всяких бездельников. Точно так, Эдит, и точно так – близнецы. Но все ее нарекания впустую – девицы за свое. С симпатягами-музыкантами познакомились они, когда их оркестр выступал в горном курортном городке. С окончанием курортного отдыха оркестр вернулся в Берлин, и с ним – ударник и пианист. С тех пор они продолжают гастролировать в танцевальном зале, веселя сердца людей свободных профессий, людей искусства всех возрастов и всех уровней рекламы и успеха, студентов, веселящихся напропалую, и просто тех, в карманах которых деньги не переводятся и дела их весьма удачны. Каждый вечер девицы посещают этот зал и слушают ударника и пианиста. Возвращаются поздно ночью, валяются в постели до полудня, болтаются по дому, как охваченные лихорадкой, и готовятся к вечеру. Фрида носится за ними, глядя на них печальными глазами, но они бросаются ей на шею, пьяные от счастья, целуют ее в щеки, эта справа, а эта – слева, и вообще не замечают печали в ее глазах.
Входит Кетхэн и вносит письмо. Тут же ванная наполняется смехом от стены до стены. Письмо от тети Регины. Все оставляют свои занятия, сгрудившись вокруг письма в руках Эдит. Она громко читает письмо, являющееся ответом на приглашение Гейнца приехать на семейное собрание по делам фабрики. Приеду, пишет тетя Регина, на Рождество. Тетя Регина приедет! – захлебываются смехом девицы. Все посмеиваются с ними – даже Фрида.
Тетя Регина – младшая сестра деда. Хотя она тоже приближается к солидному возрасту, но никак в этом не признается. Раз в пять лет тетя приезжает в Берлин из своего городка в Силезии, обновить гардероб. Берлин изменился к лучшему, обычно провозглашает она озабоченно – размеры тетины изменились. Мужчины в Берлине вернулись в рамки приличия, говорю я вам. Пятьдесят лет назад нельзя было здесь пройти по улице. Мужчины были лишены стыда и уважения. Сегодня же дают спокойно пройти по улице, и не бросают на меня хотя бы один многозначительный взгляд, говорит младшая сестра деда и, довольная, покачивает седыми волосами, которым сделала перманент перед приездом в столицу.
Как только тетя встречается с дедом, тотчас вспыхивает между ними старая ссора. И речь идет всегда о том же огорчительном случае, который лег позорным пятном на все семейство: примерно, пятьдесят лет назад дед соблазнил одну девушку поехать с ним в одном купе поезда без присмотра ее родителей. И все девицы с большим интересом прислушивались к этой вновь и вновь вспыхивающей семейной ссоре, получая от этого большое удовольствие.
– Тетя Регина! Тетя Регина! – разносится смех в ванной комнате. В эту насмешливую атмосферу попадает Гейнц. Эдит мгновенно вскакивает и бежит к нему. У них особенная дружба с детских лет. Разница лет между ними невелика. Привыкли они поверять друг другу все свои тайны и переживания. Эдит с радостью берет его под руку.
– Наконец-то вернулся.
– Наконец, – пожимает ей руку Гейнц.
– Ты уже пообедал?
– Да, – хмурится лицо Гейнца.
– Ну, ничего. Сделаешь приятным мне время обеда. Фрида, пожалуйста, пришли мне обед в мою комнату, и кофе Гейнцу.
– Сначала я помоюсь и сменю одежду.
В последние дни Гейнц завел привычку с приходом домой снимать с себя одежду, которую носил на фабрике, словно она загрязнилась только от его присутствия там.
– Скорее, Гейнц, скорее, я жду тебя с нетерпением.
Эдит уходит в свою комнату. Окна там все еще открыты. Солнце уже зашло, и тени опустились на ель. Занавеси колышутся на осеннем ветру, холод охватывает Эдит. Она надевает домашний халат, закрывает окна, включает калориферы центрального отопления под подоконником и кладет ноги на нагревающиеся трубы. Струи теплого воздуха окутывают ее, и она с удовольствием обозревает комнату, светлую мебель, все подарки, которыми щедро баловали ее члены семьи и гости.
– Красив мой дом, – который раз бормочет она себе под нос.
Раздается сильный стук в дверь.
– Извините за стук, – просит прощения Кетхэн, – я вынуждена была воспользоваться ногой, – в руках у нее большой поднос с различной едой.
Крепки ноги у Кетхен, двигающейся по комнате, раскладывающей кушанья на маленьком столике и застилающей постель. Она убирает в угол чемоданы, что все еще стоят посреди комнаты, развешивает в шкаф одежды, разбросанные на стульях. Крепкие у нее ноги, и руки проворные и быстрые. Эдит смотрит на свои руки, движения которых медлительны и нежны, и какая-то слабость мысли нападает на нее. Она встает и снова возвращается к окну, пытаясь самой себе доказать, что все же обмякшие ее члены подчиняются ей.
– Вот и я, Эдит, – говорит Гейнц, и глаза его скользят по коже ее лица.
«Как она могла упасть в объятия такого грубого молодчика, как Эмиль Рифке? Возлюбленная лань, развлекающаяся в медвежьих объятиях».
– Что с тобой, Гейнц, ты болен?
– Просто немного устал, Эдит.
– Освежись чашечкой кофе.
Кетхен делает книксен и выходит из комнаты. Гейнц и Эдит сидят у столика.
– Ты не болен, Гейнц?
– Нет. У меня проблемы другого рода, но я не хочу сейчас их касаться. Сегодняшний день предназначен для радостей. Я все глаза выглядел, ожидая тебя.
– День, предназначенный для радостей, Гейнц, – Эдит смеется, – так может, рюмочку коньяка?
– Коньяка! – пугается Гейнц. – Нет, нет, спасибо. Сейчас я не расположен к коньяку.
– Если так, поешь что-нибудь. Погляди, какое изобилие прислала нам Фрида. Пищу на целый батальон. Несомненно, решила, что я больной вернулась домой.
Эдит весело смеется. Гейнц смотрит на ее смеющееся лицо.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Эдит?
– Здоровье отличное, Гейнц, были у меня две чудесные недели.
– Итак, ты там наслаждалась? – глаза Гейнца ужесточаются и голос грубеет. Эдит это чувствует и выпрямляется в кресле.
– Что это за вопросы, Гейнц? О чем ты беспокоишься?
– Ешь, – отвечает Гейнц, и голос становится еще жестче, – услади свое сердце, Эдит.
– У меня нет аппетита.
– Может, ты все же больна, Эдит, и нуждаешься в лечении, – все тот же тяжелый голос, подчеркивающий со значением каждое слово.
Эдит хмурит брови и выпрямляет взгляд.
– Что случилось, Гейнц?
