1920-1923
ПОСЛЕДНЯЯ СТРАНИЧКА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
Слава тебе, краснозвездный герой!Землю кровью вымыв,во славу коммуны,к горе за горойшедший твердынями Крыма.Они проползали танками рвы,выпятив пушек шеи, —телами рвы заполняли вы,по трупам перейдя перешеек.Ониза окопами взрыли окоп,хлестали свинцовой рекою, —а выотобрали у них Перекопчуть не голой рукою.Не только тобой завоеван Крыми белых разбита орава, —удар твой двойной:завоевано имтрудиться великое право.И еслив солнце жизнь сужденаза этими днями хмурыми,мы знаем —вашей отвагой онавзята в перекопском штурме.В одну благодарность сливаем словатебе,краснозвездная лава.Во веки веков, товарищи,вам —слава, слава, слава!
1920 – 1921
О ДРЯНИ
Слава, Слава, Слава героям!!!
Впрочем,имдовольно воздали дани.Теперьпоговоримо дряни.Утихомирились бури революционных лон.Подернулась тиной советская мешанина.И вылезлоиз-за спины РСФСРмурломещанина,
(Меня не поймаете на слове,я вовсе не против мещанского сословия.Мещанамбез различия классов и сословиймое славословие.)
Со всех необъятных российских нив,с первого дня советского рождениястеклись они,наскоро оперенья переменив,и засели во все учреждения.
Намозолив от пятилетнего сидения зады,крепкие, как умывальники,живут и понынетише воды.Свили уютные кабинеты и спаленки.
И вечеромта или иная мразь,на жену,за пианином обучающуюся, глядя,говорит,от самовара разморясь:"Товарищ Надя!К празднику прибавка —24 тыщи.Тариф.Эх,и заведу я себетихоокеанские галифища,чтоб из штановвыглядывать,как коралловый риф!"А Надя:"И мне с эмблемами платья.Без серпа и молота не покажешься в свете!В чемсегоднябуду фигурять яна балу в Реввоенсовете?!"На стенке Маркс.Рамочка ала.На «Известиях» лежа, котенок греется.А из-под потолочкаверещалаоголтелая канареица.
Маркс со стенки смотрел, смотрел…И вдругразинул рот,да как заорет:"Опутали революцию обывательщины нитиСтрашнее Врангеля обывательский быт.Скорееголовы канарейкам сверните —чтоб коммунизмканарейками не был побит!"
1920 – 1921
ДВА НЕ СОВСЕМ ОБЫЧНЫХ СЛУЧАЯ
Ежедневнокак вол жуя,стараясь за строчки драть, —яне стану писать про Поволжье:про ЭТО —страшно врать.Но я голодал,и тысяч лучше язнаю проклятое слово – «голодные!».Вот два,не совсем обычные, случая,на ненависть к голоду самые годные.
Первый —Кто из петербуржцевзабудет 18-й год?!Над дохлым лошадьем вороны кружатся.Лошадь за лошадью падает на лед.Заколачиваются улицы ровные.
Хвостом виляя,на перекресткахсобаки дрессированныепросили милостыню, визжа и лая.Газетам писать не хватало духу —но это ж передавалось изустно:старикудушилжену-старухуи ел частями.Злился —невкусно.Слухи такиеи мрущим от голода,и сытым сумели глотки свесть.Из каждой поры огромного городаросло ненасытное желание есть.От слухов и голода двигаясь еле,разсам я,с голодной тоской,остановился у витрины Эйлерса —цветочный магазин на углу Морской.Малы – аж не видно! – цветочные точки,нули ж у ценнеобъятны длиною!По булке, должно быть, в любом лепесточке,И вдруг,смотрю,меж витриной и мною —фигурка человечья.Идет и валится.У фигурки конская голова.Идет.И в собственные ноздрипальцывоткнула.Три или два.Глаза открытые мухи обсели,а сбокужила из шеи торчалаИз жилыкапли по улицам сеялисьи стыли черно, кровенея сначала.Смотрел и смотрел на ползущую тень я,дрожа от сознанья невыносимого,что полуживотное это —виденье! —что этолюдей вымирающих символ.От этого ужаса я – на попятный.Ищу машинально чернеющий след.И к туше лошажьей приплелся по пятнам.Где ж голова?Головы и нет!А возлес каплями крови присохлой,блестел вершок перочинного ножичка —должно быть,тотработал над дохлойи толстую шею кромсал понемножечко.Я понял:не символ,стихом позолоченный,людскаяреальная тень прошагала.Быть может,завтра вот так же точноя здесь заработаю, скалясь шакалом.Второй. —Из мелочи выросло в это.Май стоял.Позапрошлое лето.Весною ширишь ноздри и рот,ловя бульваров дыханье липовое.Я голодал,и с другимив чередвстал у бывшей кофейни Филиппова я.Лет пять, должно быть, не был там,а память шепчет еле:"Тогдав кафежурчал фонтани плавали форели".Вздуваемый памятью рос аппетит;какой ни на есть,но по крайней мере —обед.Как медленно время летит!И вотя втиснут в кафейные двери.Сиделис селедкой во рту и в посуде,в селедке рубахи,и воздух в селедке.На черта ж весна,если с улицлюдиот липсюда влипают все-таки!Едят,дрожа от голода голого,вдыхают радостью душище едкий,а нищие молят:подайте головы.Дерясь, получают селедок объедки.
Кто б вспомнил народа российского имя,когда б не бросали хребты им в горсточки?!Народ бы российскийсегодня же вымер,когда б не нашлось у селедки косточки.От мысли от этойсквозь грызшихся кучку,громя кулаком по ораве зверьей,пробился,схватился,дернул за ручку —и выбег,селедкой обмазан —об двери.
Не знаю,душа пропахла,рубаха ли,какими водами дух этот смою?Полгодазвезды селедкою пахли,лучи рассыпая гнилой чешуею.Пускай,полусытый,доволен я нынче:так, может, и кончусь, голод не видя, —к нему яненависть в сердце вынянчил,превыше всего его ненавидя.Подальше прочую чушь забрось,когда человека голодом сводит.Хлеб! —вот это земная ось:на ней вертеться и нам и свободе.Пусть бабы баранки на Трубной нижути ситный лари Смоленского ломит, —я день и ночь Поволжье вижу,солому жующее, лежа в соломе.
Трубите ж о голоде в уши Европе!Делитесь и те, у кого немного!Крестьяне,ройте пашен окопы!Стреляйте в негомешками налога!Гоните стихом!Тесните пьесой!Вперед врачей целебных взводы!Давите его дымовою завесой!В атаку, фабрики!В ногу, заводы!А есливоплю голодных не внемлешь, —чужды чужие голод и жажда вам, —онзавтранагрянет на наши земли жи встанет здесьза спиною у каждого!
1921
СТИХОТВОРЕНИЕ О МЯСНИЦКОЙ, О БАБЕ И О ВСЕРОССИЙСКОМ МАСШТАБЕ
Сапоги почистить – 1 000 000.Состояние!
Раньше б дом купил —и даже неплохой.
Привыкли к миллионам.Даже до луны расстояниесоветскому жителю кажется чепухой.
Дернул меня чертписать один отчет.«Что это такое?» —спрашивает с тоскоюмашинистка.Ну, что отвечу ей?!Черт его знает, что это такое,если сзадиу неготридцать семь нулей.Недавно уверяла одна дура,что у неетридцать девять тысяч семь сотых температура.Так привыкли к этаким числам,что меньше сажени число и не мыслим.И нам,если мы на митинге ревем,рамки арифметики, разумеется, узки —все разрешаем в масштабе мировом.В крайнем случае – масштаб общерусский.«Электрификация?!» – масштаб всероссийский.«Чистка!» – во всероссийском масштабе.Кто-тодаже,чтоб избежать переписки,предлагал —сквозь землюдо Вашингтона кабель.
Иду.Мясницкая.Ночь глуха.Скачу трясогузкой с ухаба на ухаб.Сзади с тележкой баба.С вещамина Ярославскийхлюпает по ухабам.Сбивают ставшие в хвост на галоши;то грузовик обдаст,то лошадь,Балансируя– четырехлетний навык! —тащусь меж канавищ,канав,канавок.И то– на лету вспоминая маму —с размахуу почтамтаплюхаюсь в яму.На меня тележка.На тележку баба.В грязи ворочаемся с боку на бок.Что бабе масштаб грандиозный наш?!Бабе грязью обдало рыло,и баба,взбираясь с этажа на этаж,сверхуи меняи власти крыла.Правдив и свободен мой вещий языки с волей советскою дружен,но, натолкнувшись на эти низы,даже я запнулся, сконфужен.Яна сложных агитвопросах рос,а вотне могу объяснить бабе,почему этоо грязина Мясницкойвопросникто не решает в общемясницком масштабе?!
1921
