Здесь витал аромат свежесваренного кофе. Рузвельт предложил мне чашечку, и я не стал отказываться.
– Я знаю про твоего папу. Прими мои соболезнования.
– Все уже позади.
Рузвельт удивленно вздернул бровь:
– Ты так полагаешь?
– По крайней мере для него.
– Но не для тебя. После того, что тебе довелось увидеть.
– А откуда вам знать, что я увидел? – нахмурился я.
– Слухами земля полнится, – уклончиво ответил он.
– Что вы…
– Поговорим об этом чуть позже, – сказал Рузвельт, подняв ладонь размером с весло. – Я ждал тебя здесь именно для этого. Но я до сих пор обдумываю, что именно и как должен тебе сказать. Не торопи меня, сынок, дай мне сообразить.
Налив в чашки кофе, громадный мужчина снял свой нейлоновый дождевик, повесил его на спинку стула и сел за стол. Знаком велев мне сесть по диагонали от него, он ногой пододвинул к себе третий стул и предложил его Орсону:
– Устраивайся, псина.
Так случалось каждый раз, когда мы бывали у Рузвельта. Орсон, как всегда, сделал вид, что ничего не понимает, и улегся на пол поближе к холодильнику.
– Так себя вести нельзя, – обратился к нему Рузвельт.
Орсон зевнул.
Носком ботинка Рузвельт постучал по стулу, предназначавшемуся для собаки.
– Будь умным песиком.
Орсон зевнул еще более фальшиво, нежели в первый раз. Он явно переигрывал.
– Я ведь могу встать, взять тебя на руки и насильно посадить на стул, но это будет оскорблением для твоего хозяина, которому хотелось бы, чтобы ты, находясь в гостях, вел себя вежливо, – проговорил Рузвельт.
Он говорил доброжелательно, и в голосе его не было угрозы. Его широкое лицо напоминало маску Будды, а в глазах светилась доброта и ласка.
– Будь же умным песиком, – повторил Рузвельт.
Орсон шаркнул по полу хвостом, сделал вид, что ловит блоху, а затем перевел взгляд с Рузвельта на меня и склонил голову набок. Я пожал плечами. Рузвельт снова легонько постучал ботинком по стулу.
Орсон поднялся с пола, но не торопился приближаться к столу.
Из кармана дождевика, висевшего на спинке стула, Рузвельт вынул собачье печенье в виде косточки и поднес его к пламени свечи, чтобы пес мог его видеть. Зажатое между большим и указательным пальцами хозяина яхты, печенье казалось маленьким, словно брелок, подвешенный к браслету, хотя на самом деле было изрядных размеров. Неторопливо и торжественно Рузвельт положил его на стол напротив того места, которое отвел для собаки.
Орсон следил за движением его руки глазами, полными вожделения, сделал несколько шагов по направлению к стулу, но остановился, не доходя до него. Пока что его обычная сдержанность побеждала.
Рузвельт выудил из кармана дождевика второе печенье, поднес его к пламени свечи и повертел, словно это был редкостный драгоценный камень, а затем положил рядом с первым.
Было видно, что Орсон снедаем желанием получить лакомство, и тем не менее даже теперь пес не подошел к стулу. Он застенчиво опустил голову, а затем исподлобья посмотрел на хозяина яхты. Это был единственный человек, с которым Орсон никогда не решался встречаться взглядом.
Рузвельт достал из кармана водонепроницаемого плаща третье печенье, поднес его к своему плоскому сломанному носу и сделал сладострастный вдох, словно смакуя неземной аромат угощения в форме косточки.
Орсон поднял голову и тоже втянул носом воздух.
Рузвельт хитро улыбнулся, подмигнул псу, а затем сунул собачье печенье в рот, с видимым удовольствием разжевал его и запил глотком кофе, издав вздох наслаждения.
Не могу не признать, что эта сцена произвела на меня сильное впечатление. Я никогда раньше не видел, чтобы Рузвельт выкидывал такие номера.
– Ну и как, вкусно?
– Неплохо. Похоже на пшеничную соломку. Хочешь попробовать?
– Нет, сэр, спасибо, – вежливо отказался я. Мне вполне хватало кофе.
Уши Орсона стояли торчком. На сей раз Рузвельту удалось безраздельно завладеть его вниманием. Если этот гигантский чернокожий человек с мягким голосом действительно любит собачье печенье, то несчастному псу, и дальше разыгрывающему неподкупность, может ничего не достаться.
Рузвельт вытащил из кармана еще одно печенье. Он снова поднес его к носу и сделал такой глубокий вдох, что я было испугался, как бы он не засосал в свою ноздрю и меня вместе со стулом. Глаза Рузвельта закатились, а по его телу пробежала дрожь наслаждения. Казалось, что он находится в восторженном экстазе и вот-вот забьется в конвульсиях от божественного запаха собачьего лакомства.
Примерно в таком же состоянии находился к этому моменту и Орсон. Он оттолкнулся лапами от пола и вскочил на стул, стоявший на противоположной от меня стороне стола, – тот самый, на который зазывал его Рузвельт. Усевшись на стуле, пес стал тянуть шею – до тех пор, пока его нос не оказался в сантиметре от носа Рузвельта. Так – вдвоем – они и нюхали печенье. Однако на сей раз гигант не сунул печенье в рот, а аккуратно положил его на стол перед Орсоном – рядышком с теми двумя, которые уже лежали там.
– Молодец, старый бродяга.
Я не очень-то верил в то, что Рузвельт Фрост на самом деле умеет общаться с животными, но вот собачий психолог из него отменный, в этом сомневаться не приходится.
– Эй-эй-эй! – предостерег он пса.
Орсон поднял на него страдальческий взгляд.
– Ты не должен их есть, пока я тебе не разрешу.
Пес облизнулся.
– И учти, разбойник, если ты сожрешь их без моего разрешения, то больше никогда – никогда в жизни! – не получишь ни одного печенья.
Орсон тоненько, умоляюще заскулил.
– Я серьезно говорю, барбос, – предупредил Рузвельт ровным, но твердым голосом. – Я не могу тебя заставить разговаривать со мной, если тебе этого не хочется, но, находясь на борту моего судна, ты обязан демонстрировать хотя бы минимум хороших манер. Ты не имеешь права прийти ко мне в гости и сразу же, как какой-нибудь дикий волк, сожрать все угощение.
Орсон смотрел в глаза Рузвельту, словно раздумывая, удастся ли ему удержаться в рамках приличий и не превратиться в волка перед лицом такого соблазна.
Рузвельт выдержал его взгляд не моргнув.
Видимо, решив, что это не пустые угрозы, пес перенес все свое внимание на три лежавших перед ним печенья. Он смотрел на них с такой безысходной любовью, что я уже начал подумывать, не попробовать ли и мне эту вкуснотищу.
– Хороший песик, – похвалил Рузвельт.
Он взял со стола пульт дистанционного управления и нажал на нем кнопку. Странно, как ему это удалось. Пальцы у него были такими толстыми, что казалось, они не могут нажимать меньше трех кнопок сразу. Позади Орсона поползла вверх автоматическая шторка, за которой обнаружилась ниша, уставленная загадочными электронными приборами со светящимися шкалами. Щелкнув, включился большой монитор. Экран оказался разделенным на четыре части, на каждой из которых были видны различные участки затянутого туманом причала и залива со всех четырех сторон от «Ностромо».
– Что это? – поинтересовался я.
– Система безопасности. – Рузвельт положил пульт дистанционного управления. – Если кто-нибудь приблизится к яхте, датчики движения и инфракрасные сенсоры немедленно засекут его и оповестят нас. Затем телескопические линзы автоматически фокусируются на незваном госте – раньше, чем он успеет приблизиться, и мы тут же узнаем, с кем имеем дело.
– А с кем мы имеем дело?
Человек-гора неторопливо сделал два больших глотка из чашки и только потом сказал:
– Ты, по-моему, и без того знаешь чересчур много.
– Что вы имеете в виду? Кто вы?
– Я – это я, и никто больше, – откликнулся он. – Всего лишь старый Рузи Фрост. Если ты полагаешь, что я, возможно, один из тех, кто за всем этим стоит, то ошибаешься.
– А кто за этим стоит? И за чем именно?
Глядя на монитор, разделенный на четыре части, в каждую из которых передавался сигнал одной из четырех камер наблюдения, он сказал:
– Если удача еще не отвернулась от меня, они пока не знают, что мне о них известно.
– О ком? О людях из Уиверна?
Рузвельт вновь повернулся ко мне.
– Они уже не только в Уиверне. Теперь они – и в городе. Я не знаю, сколько их. Может быть, пара сотен, может, полтысячи, но не больше. По крайней мере пока. Впрочем, нет сомнений, что это быстро распространяется и уже вышло за пределы Мунлайт-Бей.
– Что-то вы темните, – непонимающе сказал я.
– Да, насколько могу.
Не говоря больше ни слова, Рузвельт встал, взял кофейник и вновь наполнил наши чашки. Судя по всему, он намеревался раздразнить мое любопытство, хотел, чтобы я ждал дальнейших кусочков информации с таким же нетерпением, как бедный Орсон – разрешения съесть свое печенье.
Пес облизал крышку стола вокруг трех лежащих на нем печений, но его язык ни разу не прикоснулся к лакомству.
Когда Рузвельт снова занял свое место за столом, я спросил:
– Если вы не имеете ничего общего с теми людьми, откуда же вы знаете о них так много?
