Не отрывая глаз от печенья, Орсон тоскливо заскулил.
– Ведь это ты, старый разбойник, привел сюда Криса в первый раз. А для чего ты мог сюда прийти, как не для того, чтобы поговорить?
В канун Рождества два года назад, когда до смерти моей мамы оставалось меньше месяца, мы с Орсоном привычно болтались по ночным улицам города. Ему тогда только исполнился год. Как любая молодая собака, он был резвым и игривым, но в отличие от других щенков никогда не переходил границ дозволенного. И все же в юном возрасте Орсону иногда не удавалось ограничить свое любопытство, и он далеко не всегда вел себя так же достойно, как сейчас.
Мы с ним находились на открытой баскетбольной площадке позади школы, и я тренировался в бросках по корзине. Я как раз говорил Орсону, что Майкл Джордан наверняка до смерти рад тому, что у меня – ХР и я не могу сразиться с ним при свете дня, но в этот момент пес внезапно побежал прочь. Напрасно я несколько раз окликал его. Орсон останавливался лишь для того, чтобы бросить на меня короткий взгляд, и тут же бежал дальше. К тому моменту, когда я понял, что пес и не думает возвращаться, у меня не осталось времени даже для того, чтобы положить баскетбольный мяч в сетку, привязанную к рулю велосипеда. Я торопливо прыгнул в седло и поехал вслед за убегающим от меня мохнатым дезертиром. Это была сумасшедшая гонка: с улицы – на бульвар, с бульвара – на другую улицу, потом – через Квестер-парк к заливу и наконец вдоль по причалу – и прямиком к «Ностромо». Хотя Орсон лает редко, в ту ночь он словно обезумел и, перепрыгнув с пирса прямо на палубу судна, зашелся в ожесточенном лае. Я резко затормозил, и велосипед юзом понесло по мокрой поверхности причала. В этот момент из каюты появился Рузвельт, и собака моментально успокоилась.
– Ты ведь хочешь поговорить, – продолжал теперь Рузвельт, по-прежнему обращаясь к Орсону. – Ты и тогда пришел сюда для того, чтобы поговорить, вот только до сих пор не решил, можно ли мне доверять до конца.
Орсон держал голову опущенной к столу, не отрывая глаз от печенья.
– Прошло два года, а ты все равно подозреваешь, что я могу быть связан с теми людьми из Уиверна, и будешь прикидываться самой заурядной собакой из всех собак до тех пор, пока не поверишь мне окончательно.
Орсон обнюхал кусочки печенья и еще раз вылизал стол вокруг них. Он будто и не слышал, что к нему обращаются.
Повернувшись ко мне, Рузвельт сказал:
– Эти новые кошки – родом из Уиверна. Сначала были только те, кто сбежал оттуда, потом появилось второе поколение – эти родились уже на свободе.
– Подопытные животные? – уточнил я.
– Да, их первое поколение. Они и их потомство отличаются от других котов. Отличаются очень во многом.
– Они гораздо умнее, – подсказал я, вспомнив поведение обезьян.
– Тебе известно больше, чем я предполагал.
– Просто ночь выдалась горячей. Насколько они умны?
– Не знаю, каким мерилом это можно измерить, – проговорил Рузвельт, но я заметил, что он увиливает от прямого ответа. – Однако они действительно гораздо умнее обычных особей и отличаются от них по многим другим параметрам.
– Почему? Что там с ними делали?
– Не знаю.
– Как им удалось сбежать?
– Понятия не имею.
– Почему их снова не отловили?
– Хотел бы я знать.
– Не обижайтесь, сэр, но вы – отъявленный врун.
– И всегда им был, – улыбнулся Рузвельт. – Послушай, сынок, я тоже не знаю всего – лишь то, что мне рассказывают животные. Но тебе и этого знать не надо. Чем больше ты будешь узнавать, тем больше тебе захочется выяснить и тем большая опасность будет грозить твоим друзьям и твоему псу.
– Это похоже на угрозу, – безрадостно откликнулся я.
Рузвельт пожал огромными плечами, и мне показалось, что яхта заходила ходуном.
– Если ты полагаешь, что меня завербовали ребята из Уиверна, можешь считать это угрозой. Но ежели ты считаешь меня своим другом, отнесись к этому как к предупреждению и совету.
Хотя мне и хотелось поверить Рузвельту, я все же разделял сомнения Орсона. Мне казалось маловероятным, что добродушный гигант способен на предательство, но, находясь по ту сторону магического зеркала, я боялся, что за любым лицом, которое оно отражает, может скрываться уродливая гримаса.
От выпитого кофе у меня уже стучало в висках, но я все же подошел к кофеварке и налил себе еще.
– Но вот что я могу тебе сказать, – заговорил Рузвельт, – так это то, что в Форт-Уиверне находились не только кошки, но и собаки.
– Орсон не из Уиверна.
– А откуда?
Я стоял, облокотившись спиной на холодильник, и потягивал кофе.
– Его подарила нам одна из женщин, с которой работала мама. Их собака принесла потомство, и им нужно было срочно пристроить щенят.
– Одна из женщин, работавших с твоей мамой в университете?
– Да, она преподавала в Эшдоне.
Рузвельт Фрост молча смотрел на меня. На его лицо набежало облачко сожаления, глаза потемнели. Он будто услышал недоступный моему слуху грохот жестокой бури, все молнии которой были направлены в меня.
– В чем дело? – спросил я, причем голос мой дрогнул, и мне это не понравилось.
Рузвельт открыл рот, намереваясь что-то сказать, подумал и промолчал. Он почему-то вдруг стал избегать моего взгляда. Теперь они с Орсоном вместе как зачарованные разглядывали дурацкое печенье на столе.
Кошку собачье печенье не интересовало. В отличие от этих двоих она рассматривала меня.
Если бы сейчас передо мной ожила другая кошка – из чистого золота и с глазами из драгоценных камней, простоявшая много тысячелетий стражем в самом сокровенном помещении пирамиды на дне песчаного моря, – это выглядело бы менее сверхъестественным, нежели взгляд Мангоджерри – неподвижный, словно направленный из глубины веков.
Обращаясь к Рузвельту, я неуверенно спросил:
– Вы же не думаете, что Орсон тоже оттуда? Из… Уиверна? С какой стати коллега моей мамы стала бы ей врать?
Огромный негр покачал головой, как будто не знал ответа, но было ясно: он его знает. Я находился в растерянности от манеры его поведения: то он пускается откровенничать, то замыкается и становится неподкупным хранителем тайн. Я не понимал, что он ведет за игру, не мог разгадать, почему он то говорит, то отмалчивается.
Мистический взгляд серой кошки, дрожащее пламя свечей, влажный воздух – все это еще больше усиливало ощущение тайны – огромной и сводящей с ума. Я не удержался и сказал:
– Для наиболее эффектного завершения шоу вам не хватает только хрустального шара, серебряных колец в ушах, цыганского бубна и румынского акцента.
Разозлить его мне не удалось. Я вернулся к столу и сел. Значит, нужно использовать то немногое, что мне известно, и убедить его в том, что я знаю гораздо больше. Если Рузвельт подумает, что некоторые из его секретов выплыли наружу, он, возможно, еще немного приоткроется.
– В лабораториях Уиверна были не только собаки и кошки. Там были и обезьяны, – сказал я.
Рузвельт ничего не ответил и продолжал прятать глаза.
– Вам известно про обезьян?
– Нет, – сказал он и посмотрел на монитор камер системы безопасности.
– Я подозреваю, что именно из-за обезьян вы три месяца назад приобрели еще одно швартовочное место – подальше отсюда.
Сообразив, что он выдал себя, забеспокоившись после моего вопроса про обезьян, Рузвельт снова уставился на собачье печенье.
Помимо этой стоянки для судов, в водах залива имелась еще примерно сотня швартовочных мест, и каждое из них ценилось не меньше, чем места у здешнего причала, хотя путешествовать на арендованном катере до своего пришвартованного невесть где судна, а затем обратно было, конечно, не бог весть каким удобством. Рузвельт арендовал такое причальное место у рыбака Дитера Гесселя. Траулер Гесселя швартовался вместе с остальными рыболовецкими судами вдоль северного мыса, но до последнего дня, пока он не вышел на покой и не приобрел прогулочную яхту, Дитер держал на принадлежавшем ему швартовочном месте старую развалину. По слухам, Рузвельт заплатил за место в пять раз больше, чем оно стоило на самом деле.
Раньше я никогда не спрашивал его об этом, считая себя не вправе, но теперь он сам вынудил меня к этому.
– Каждый вечер, – продолжал я, – вы перегоняете «Ностромо» к другому швартовочному месту – на ночевку. Вы делаете это каждую – каждую! – ночь, за исключением разве что сегодняшней, и то лишь потому, что ждали меня. Все даже полагали, что вы вскорости купите еще одно суденышко – поменьше и более юркое, чтобы с ним забавляться. Вы не оправдали этих надежд, и народ подумал: «Ну что с него возьмешь?! Взбалмошный старый Рузвельт! Болтает с чужими животными, со всякими неодушевленными вещами…»
Рузвельт продолжал хранить молчание.
Они с Орсоном казались одинаково привороженными лежавшими на столе собачьими лакомствами, причем до такой степени, что я бы не удивился, если бы они одновременно, нарушив запрет, склонили головы и схватили зубами это печенье.
