Я заставляю себя отодвинуться от него.
— То, что ты хотел сказать мне в пятницу… в моей комнате, перед тем как пришла мама.
Он тянется ко мне.
— Я не помню.
Я отодвигаюсь дальше.
— Белиас, Авайра, я, мы все из… — говорю я, освежая его память.
На секунду его лицо мрачнеет, и он вздрагивает.
— Позже.
— Сейчас.
Его глаза становятся еще темнее, чем обычно.
— Это неважно.
— В пятницу, это казалось очень даже важным.
Он откидывается на спинку сидения, закрывая глаза, и глубоко вздыхает.
— Ты действительно не хочешь этого знать.
— Нет, я действительно хочу.
Он поднимает голову и внимательно смотрит мне в глаза.
— Я сделал немало ужасных вещей.
Я чувствую, как мои внутренности завязываются узлом.
— А кто нет?
— Я серьезно, Фрэнни.
Но все, о чем я могу думать, — это то, что он даже близко не мог сделать ничего такого, что натворила я.
Внезапно мое горло перехватывает, и из автомобиля исчезает весь воздух. Я толкаю дверь и, шатаясь, выхожу на тротуар.
Люк оказывается рядом в мгновение ока. Он притягивает меня к себе, удерживая от падения.
— Фрэнни, что такое?
Тайны.
Я прижимаюсь к нему довольно долго, хватая ртом воздух, а затем отталкиваю. Я ненавижу его за то, что он здесь, за то, что видит это. И еще больше я ненавижу его за то, что он думает, что мне нужна его помощь.
— Я в порядке, — лгу я.
Уверена, он мне не верит, но мне все равно.
Люк вновь обнимает меня, и я позволяю ему. Он усаживает меня обратно в машину, когда мое дыхание становится ровнее.
— Прости, — говорю я, не глядя на него.
— Что случилось?
— Ничего. — Я разворачиваюсь и тянусь к ручке. — Едем.
Он делает шаг назад, и я закрываю дверь.
Он прав. Я действительно не хочу знать его тайны. Тех, что уже есть у меня, мне вполне достаточно.
* * *
Наши тела двигаются рядом… в такт песни Depeche Mode «Personal Jesus». С трудом отодвигая горячее тело Люка от своего, я сажусь на его огромной черной кровати, пытаясь отдышаться.
— Не думаю, что мистер Снайдер сочтет уважительной причиной то, что мы были заняты поцелуями, поэтому не закончили его схему.
Люк обхватывает меня за талию и тянет обратно.
— Мы бы могли использовать традиционное «моя собака съела ее», — говорит он с надеждой в голосе, обнимая меня. Я строго смотрю на него долю секунды, после чего он стонет и спрашивает: — Как быстро мы ее закончим?
Я сажусь, подкладывая себе под спину подушку.
— У нас осталось совсем чуть-чуть вопросов. Должно уйти не много времени.
Он поднимает свою тетрадь с пола и садится, опираясь на спинку кровати, рядом со мной. Но он не пишет. Только смотрит на меня.
— Тебе надо надеть рубашку, или я не смогу сосредоточиться, — говорит он после паузы. — Этот красный бюстгальтер слишком сексуальный. Не думал я, что правильные девочки-католички носят красные лифчики.
— Я не правильная девочка-католичка, забыл? Меня выгнали из католической школы.
— Я помню, — говорит он, и его улыбка заставляет мое сердце пропустить удар. Пока Depeche Mode уговаривают меня «протянуть руку и обрести веру», я рассматриваю татуировку в виду змеи на предплечье Люка и его обнаженную грудь.
— Ладно, так… Стейнбек… — говорю я, чтобы отвлечься от его улыбки и представленной картины. Я делаю глубокий вдох и натягиваю рубашку. Смотря в листок с вопросами мистера Снайдера, я читаю: — Что он говорит о характере человека?
— Что кто угодно может оправдать все, что угодно, независимо от того, насколько это неправильно.
Я поднимаю бровь.
— В самом деле? Что-то я не уловила этого. Думаю, он имел в виду то, что действия зависят от обстоятельств.
— Одна фигня.
— Да не совсем. Сам подумай. На протяжении всей книги Том делает определенные вещи… определенный выбор, основываясь на том, в чем он и его семья нуждаются прямо сейчас. Это вовсе не похоже на то, как будто он проснулся как-то утром и решил: «Вау, пойду-ка я убью сегодня кого-нибудь».
— Ладно, но ведь когда он совершает убийство, он пускается в бега, чем вовсе не помогает семье. И вообще, все может закончиться весьма печально: он навредит им, если они попробуют ему помочь. Так что, ты не можешь утверждать, что все, что он делает, — ради его семьи. Люди совершают поступки… И они объясняют их какими-то высокими причинами, но, в итоге, они всегда корыстны.
Я откладываю лист с вопросами.
— Ничего себе… Так, по-твоему, все люди — всего лишь лживые, эгоистичные мешки с дерьмом?
— Да, большинство.
— Без шансов на искупление?
— Звучит правдиво.
— Это печально, — говорю я, качая головой.
— Печально, но правдиво.
— Ладно. А что насчет Розы Сарона в конце? Она теряет своего ребенка, но затем кормит грудью голодающего. Что в этом корыстного?
Он смотрит на меня минуту, затем улыбается.
— Прости, я услышал только слово «грудь», — говорит он, глядя на меня.
Я пихаю его локтем.
— Ты такая свинья!
Он ухмыляется.
— Я не свинья, я парень… хотя, если подумать, это синонимы. Я понял твою точку зрения.
— Бьюсь об заклад, твое сердце каменное. Неудивительно, что ты видишь мир сквозь адские очки, — говорю я, открывая свою тетрадь. Чистую страницу я озаглавливаю «Стейнбек: Итоговое эссе Фрэнни и Люка» и записываю несколько своих мыслей. Закончив, я протягиваю работу Люку, наблюдая за тем, как он хмурится.
— А у тебя очки розовые, то, что ты написала, поразительно наивно.
— То, что я не верю, что каждый человек — воплощение зла, не делает меня наивной.
— Делает-делает, но тем лучше для меня. Так на чем мы остановились? — говорит он, бросая тетрадь на пол и вновь снимая мою рубашку, он восхищенно рассматривает мой красный бюстгальтер.
— О, я покажу тебе свою «наивность», — произношу я.
Его глаза вспыхивают, и я клянусь, он перестает дышать, когда я, одаривая его своей хитрой улыбкой, протягиваю руки за спину и расстегиваю лифчик, бросая его на пол поверх своей рубашки. Я ложусь рядом с ним на кровати и чувствую, как моя кожа плавится от его прикосновения.
Люк целует мою шею, его горячее дыхание заставляет меня дрожать.
— Ммм… Ты прекрасна, — шепчет он мне на ухо. Меня трясет. Как и его…
Все мое тело — живой проводник. Каждое нервное окончание словно заряжено током.
Со всеми остальными не было даже мысли, что я могу не остановиться.
Я никогда не была готова. Ни один из них никогда не заставлял меня чувствовать то же, что и Люк. Все в нем неправильно, но мне ни разу в жизни не было так хорошо.
