В конечном счете причиной этой катастрофы вполне могла стать какая-то одна-единственная человеческая ошибка, одно нарушение правил.
Трагично, но ответ похоронен катастрофой. Мы просто никогда его не узнаем.
Из доклада следовало, что жюри совещалось пятнадцать минут, после чего вернулось со своим решением.
Мы, жюри, установили, что семьдесят шесть человек встретили смерть в результате взрыва рудничного газа на шахте Хэнни восемнадцатого января: имеющихся данных недостаточно для того, чтобы сделать вывод, по каким причинам или в результате чьих действий воспламенился газ.
Жюри единогласно отмечает, что шахта, на которой произошло это несчастье, содержится должным образом и вина за случившееся не может быть приписана владельцам вышеназванной компании.
Конечно, от жюри не требовалось высказываться по вопросу о том, лежит ли вина на компании; однако одной этой фразой оно практически уничтожило малейшие шансы семей пострадавших подать на шахту Хэнни в суд.
Блэар, словно произнося тост, поднял стакан с горькой смесью мышьяка и бренди. Что ж, иного решения и быть не могло.
Приложением к докладу шла выписка из журнала регистрации выдачи ламп с полным списком тех, кто в день взрыва расписался за получение лампы. В списке значились имена и жертв, и тех, кто уцелел, и спасателей:
Бэтти, Джордж 308
Пэдди 081
Пимблетт, Альберт 024
Пимблетт, Роберт 220
Твисс, Бернард 278
Джейксон, Билл 091
Смоллбоун, Альберт 125
Список был одуряюще длинным, но главное, как и говорил Бэтти, заключалось в том, что семидесяти шести погибшим соответствовали семьдесят шесть невозвращенных ламп.
Когда девушка с выпученными глазами принесла ужин, состоявший из бараньих отбивных и кларета, Блэар, чтобы принять достойный вид, завернулся в одеяло, словно турецкий паша.
— Все только и говорят о ваших рассказах.
— Каких рассказах?
— Об африканцах и макаронах. Я так смеялась, так смеялась!
— Неплохая история.
— Как вы себя чувствуете, хорошо или не очень?
— Спасибо. Побаливает. Не очень, конечно.
— На улице ужас что творится, сегодня вечером только дома сидеть.
— Меня никуда и не тянет.
— Ой, да, тут для вас письмо.
Девушка извлекла из фартука послание. Руки ее так долго благоговели над кремовым конвертом с рельефной монограммой, что в конце концов девушка уронила письмо, однако Блэар успел подхватить его прежде, чем оно упало на пол. Блэар разорвал конверт и достал листок, на котором было написано: «Приходите завтра в полдень в „Театр-ройял“. Будьте готовы к культурному мероприятию. X.».
Типичный высокомерный вызов от Хэнни, не предполагающий никакой возможности отговориться. «Культурное мероприятие» в Уигане? Интересно, что это такое?
Подняв голову, Блэар увидел, что глаза у девушки выпучились еще сильнее, и понял, что, когда он бросился спасать письмо, одеяло соскользнуло, обнажив у него на боку ряд темных жирных пиявок.
— Извините. Малоприятные создания. Хотя для меня они уже почти как члены семьи.
— Да ну!..
— Точно. У них даже имена есть. Хоптон, Липтрот, Нателл и Мик. — Блэар запахнул одеяло. Девушка стояла на цыпочках, словно ожидая, что теперь у Блэара могут обнаружиться рога или хвост. Она сложила на груди тонкие руки и передернулась:
— Ой, у меня даже мурашки побежали.
— Надеюсь. Девушки, у которых не бывает мурашек, плохо кончают.
— Правда?
— Мурашки — последний признак благопристойности.
«Все-таки пиявки куда лучше юристов», — подумал Блэар. Вопреки тому, что утверждали адвокаты фирмы Хэнни, некоторых ошибок шахтеры не совершают никогда. Опытный шахтер не станет открывать лампу или безрассудно бежать с ней через газ. Если бы в те, самые последние секунды шахтеры заметили, что пламя в их лампах начинает мерцать, они бы бросились устанавливать паруса так, чтобы газ выдуло. Либо, если бы сделать это не удалось, организованно отошли бы в потоке свежего воздуха, который продолжал поступать по «главной дороге».
Но отсюда вытекают другие вопросы. Почему перед взрывом Джейксон и пораненный Смоллбоун предпочли пробираться из забоя по «обратной дороге», где воздух значительно хуже?
Выявляются и еще более любопытные вещи. Джордж Бэтти заявил на слушаниях, что первым его действием после взрыва была отправка гонцов наверх. Ведж, управляющий другой шахты, показал, что, после того как гонцы поднялись на поверхность, спасателям-добровольцам пришлось дожидаться, пока клеть снова поднимется наверх. Почему опустили клеть? Кто ею воспользовался? «Неужели же, — подумал Блэар, — мне наконец удалось засечь след, оставленный Джоном Мэйпоулом?»
Процесс решения этой головоломки доставлял ему странное удовольствие. Ум его работал столь стремительно, что Блэар не сразу обратил внимание на служанку, все еще стоявшую у двери.
— Что-нибудь еще? — спросил он.
— Просто все говорят о том, как вы побили Билла Джейксона. Такого раньше никогда не бывало.
— Неужели?
— И теперь он вас разыскивает.
Расследование мигом вылетело у Блэара из головы:
— Вот теперь у меня мурашки побежали. Еще что-нибудь?
— Все. — Пятясь, девушка вышла.
Блэар подождал минуту-другую, потом отодвинул поднос с ужином, аккуратно снял с себя пиявок и оделся.
Глава тринадцатая
Дождь дал Блэару повод поднять воротник. Дома стояли с зашторенными окнами, на улицах не было никого, кроме мальчишек, гонявшихся друг за другом по хлеставшим из водосточных желобов потокам воды. Блэар несколько раз сильно — чтобы его расслышали сквозь шум дождя — ударил кулаком по ее двери.
Когда Роза наконец открыла, он, прихрамывая, ступил одной ногой внутрь и прислонился к косяку, перенеся всю тяжесть тела на здоровую ногу. Кухня освещалась только треугольничком света, шедшего от лампы, что горела в гостиной. Почему у нее в доме всегда так темно? Прическа у Розы растрепалась, волосы выбились из-под гребня; оливкового цвета от въевшейся угольной пыли кожа; одета она была в те же, что и накануне, залатанные муслиновые юбку и кофточку со слишком короткими для нее рукавами. Ее подруги Фло не было видно.
— Я же вам велела не приходить сюда, — недовольно встретила его Роза.
— Я и не собирался, но вокруг идут разговоры, будто я победил в драке Билла Джейксона. По мне, лучше бы уж говорили, что Билл победил меня или что вообще не было никакой драки.
— Мне это все безразлично.
— Кто-то распространяет такие слухи.
— Только не я. Я сегодня вообще не вспоминала ни о вас, ни о Билле.
Продолжая стоять в двери, не проходя в дом, но и не отступая назад, Блэар огляделся, как бы ожидая обнаружить расположившегося в кухне на стуле Билла. Дом казался таким же пустым, как и всегда, — еще одна загадка, если принять во внимание невероятную скученность, в которой обитали жители других домов Скольза.
— Скажите Биллу, что я ему не соперник. У меня нет к вам никакого интереса.
— Ах, как приятно слышать! Вы прямо поэт — не больший, чем джентльмен.
— Я просто хочу уехать из Уигана как можно быстрее. И не хочу ни во что ввязываться.
— Во что ввязываться?
— Ни во что. Я уже говорил Биллу, что я трус.
— Значит, он вас не понял.
— Скажите ему… — начал Блэар, но тут дождь забарабанил по черепичной крыше с такой силой, что заглушил его слова, и Блэар автоматически, не думая, что делает, оторвался от входной двери и шагнул внутрь. Рука его как-то сама собой оказалась у Розы на талии. И сама собой притянула ее. Роза могла бы ударить его, просто стукнуть гребнем по руке. Вместо этого она подняла лицо ему навстречу, и он ощутил на губах привкус угля.
— Сними шляпу, — проговорила она.
Кивком головы Блэар скинул ее на пол. Роза повернула ему голову вбок, чтобы посмотреть на шов, потом вернула ее назад и изучающе уставилась в глаза. Блэар сам не мог понять, каким образом вышло так, что Роза вдруг оказалась у него в объятиях. Меж ними проскочила какая-то искра, на которую он среагировал, даже не успев ничего понять.
— Больно, наверное? — спросила Роза.
— Да.
Руке его передавалась пульсация ее сердца, бившегося так же сильно, как и его собственное. Из-за дождя он не слышал стука стоявших возле камина часов, но видел качание маятника. Если бы у него была возможность вернуть время хотя бы на минуту назад и разжать объятия, он, несомненно, так бы и сделал. Но такой возможности у него не было. А кроме того, в момент, когда от Розы можно было ожидать проявления ее обычного кокетства, которое развязало бы Блэару руки, она вдруг показалась ему не менее пораженной случившимся, чем и он сам. Или же оказалась лучшей артисткой.
Наверху, в ее комнате стояла незажженная лампа, в темной тени угадывался комод, а постель была застелена хлопчатобумажными простынями, изношенными до такой степени, что по толщине они уже напоминали батист. Там, в его объятиях, она оказалась стройнее и бледнее, чем он ожидал. В длинном зеркале Блэару видно было едва прорисовывавшееся в темноте отражение ее спины.
