— А кого — Шарлотту?
— Неужели вы сами не видите? Конечно, она моя дочь. Но помимо этого, она еще была одареннейшим и самым замечательным ребенком в мире. Настоящей принцессой. Когда она поехала в Лондон, чтобы в первый раз выйти там в свет, она отказалась от всех этих выездов, вышагивания при дворе с разными щеголями — и я ее понимаю. Но теперь я ее просто не узнаю. Такое впечатление, что она каждое утро первым делом нарочно посыпает себя пеплом, чтобы скрыть собственную незаурядность. Посмотрите на тот мыльный пузырь, что стоит с ней рядом, на этого Эрншоу. Профессиональный политик. Он нанес поражение лорду Джереми, моему старому другу. Джереми вообще дурак был, что ввязался в выборы. Но ему взбрело в голову, что раз его семья служила стране со времен «Черного Принца» и раз он дает работу десяти тысячам человек и выплачивает еженедельно сто тысяч фунтов одной зарплаты, то он и должен добиваться этого места и непременно победит, потому что Эрншоу — ничтожество, у которого всех-то работников один клерк. Но победил Эрншоу, и теперь он пробивает в парламенте предложение запретить лордам избираться членами палаты общин, ограничив их, словно ископаемые, палатой лордов. Что ж, так Джереми и надо.
— Почему?
— Нечего бороться против профессиональных политиков, их надо покупать с потрохами.
— Эрншоу куплен? — «Довольно неожиданный взгляд на поборника моральных реформ», — подумал Блэар.
— Если нет, то это пустая трата средств.
— Циничный взгляд, даже для епископа.
— Когда я был молодым человеком, то исповедовал Золотое Правило[41]; в среднем возрасте я пытался следовать здравому смыслу. Теперь у меня нет времени на подобные вещи.
— И за что же вы платите Эрншоу? Чтобы он был поклонником Шарлотты?
— Эрншоу не поклонник, он локомотив. Он будет пыхтеть и тянуть, а потом, когда станет нужно, его отцепят, и он поедет в другое место. И исчезнет. — Хэнни прервал тираду, чтобы поприветствовать покрытую тонкой вуалью древнюю матрону, поинтересоваться ее здоровьем и проводить ее к блюдам с меренгами. После чего он вернулся к Блэару. — На сирот всегда собираются целые толпы.
— На сцене сегодня сирот было много.
— Сироты — цена, которую приходится платить за уголь.
— Я прочитал доклад следственной комиссии. Погибли семьдесят шесть человек, а вашим юристам удалось доказать, что на руководстве шахты нет никакой вины в их гибели. И возобновление расследования вам не нужно.
— На мой взгляд, сейчас жизнь вернулась в обычную колею.
— Только не для погибших и не для их вдов, которые лишены возможности подать на вас в суд для возмещения ущерба.
— Блэар, насколько я помню, жюри пришло к выводу, что в случившемся виноват кто-то из погибших шахтеров. Шахта потеряла двухнедельный объем добычи. Я не подавал в суд на вдов ради возмещения моих финансовых потерь, а они значительны. Так что, пожалуйста, не разыгрывайте здесь сострадания. На самом-то деле вы ведь рассчитываете, будто я настолько испугаюсь возобновления расследования, что сочту ваше задание выполненным и благополучно отправлю вас подальше. Но я этого не сделаю, не надейтесь.
— Вы не возражаете, если я начну задавать вопросы по поводу этого доклада?
— Его юридической стороны? Тут я совершенно спокоен.
Блэар перехватил быстрый взгляд Хэнни через толпу в сторону лестницы, возле которой кучкой расположились четверо мужчин. Всем им было за тридцать, все четверо уже начали лысеть, каждый из них походил на готовую сорваться с места гончую. Рядом с ними стояли жены в вышедших из моды цветастых платьях.
— Хоптон, Липтрот, Нателл и Мик?
— Хоптон, Липтрот, Нателл и Мик, эсквайры[42]. Совершенно верно. Полагаю, в судах я представлен вполне компетентно.
Блэар успел перехватить достаточно много обеспокоенных встречных взглядов, чтобы сделать вывод, что, вопреки сказанному Хэнни, адвокатам его вопросы доставили бы немало неприятных минут. Расследования, как и мертвых, лучше всего хоронить. Он чувствовал на себе и приближающийся взгляд Шарлотты Хэнни.
— Зачем вы все-таки меня сюда пригласили? И почему у меня возникает ощущение, что это представление устроено вовсе не ради сирот, а для меня?
— Ну, и для вас тоже. Наполовину.
Шарлотта подвела к ним уже успевшего вернуться Леверетта.
— Мистер Блэар, насколько я понимаю, вы вынудили Оливера украсть список тех женщин, которые воспользовались помощью и поддержкой «Дома». Неужели вы не понимаете, что у людей есть право на частную жизнь? Ради какой доброй цели могли понадобиться их имена столь испорченному морально человеку, как вы?
— Чтобы найти Джона, — вмешался Леверетт. — Все это делается только ради вас.
— Ради меня? Тогда поставьте меня об этом в известность. И каких же злодеев обнаружил знаменитый Блэар в результате своего расследования? Разбойников, убийц, грабителей с большой дороги?
— Всего лишь шахтеров, — ответил Блэар.
— А женщин среди них нет? — спросил Хэнни так, чтобы его наверняка услышали окружающие.
— Дядюшка, что за непристойные предположения?! — подошедшая к ним Лидия чуть не задохнулась от возмущения.
— Такое ли уж оно непристойное?
— С Джоном это невозможно, — запротестовал Леверетт.
— Я хочу услышать ответ Блэара, — проговорил Хэнни. — Как отец Шарлотты и как епископ, под чьим началом служил Джон Мэйпоул, я хотел бы знать, был ли он связан еще с какой-нибудь женщиной. Что скажете, Блэар?
— Мэйпоул был связан со многими женщинами, особенно с теми, кто попал в беду. Стояло ли за этим что-либо, кроме стремления помочь им, я не знаю.
— Но раз вам понадобились имена, значит, вы что-то или кого-то подозреваете, — возразил Хэнни.
— Пока еще рано об этом говорить.
— Кого-нибудь из девушек, что прошли через «Дом для женщин»? Шахтерку или работницу из тех, кого опекает Шарлотта?
— Какая разница?
— Фабричные работницы чахоточны и бесплотны, шахтерки полны сил и жизни. На мой взгляд, Мэйпоула должны были скорее привлекать чахоточные.
— Честное слово, я ее знаю.
— Ну что ж, одно по крайней мере ясно, — громко произнес Хэнни. — Блэар делает успехи. Шарлотта, по-моему, тебе уже следует позабыть о Мэйпоуле. Недалек час, когда обнаружатся либо его труп, либо его грехи. Блэар за что-то ухватился, и теперь я не слезу с него до тех пор, пока он не найдет или самого викария, или же его кости. А тебе пора менять свою жизнь.
И оба Хэнни, и обе Роуленд не сразу заметили, что все находившиеся в фойе смолкли и увлеченно наблюдают за ними. Вообще-то подобные вещи никого из Хэнни или Роулендов никогда особенно не волновали: Блэар уже давно обратил внимание на то, что епископ и члены его семьи привыкли устанавливать собственные правила поведения и что все другие люди были для них не более чем толпой лиц, небрежно намалеванных на заднике сцены. Зная все это, можно было быть уверенным, что и происходившее празднество Хэнни, по-видимому, организовал специально.
— А теперь сюрприз, — повернулся к толпе Хэнни. — В первой части сегодняшней программы наши юные артисты трогательно изобразили мучеников, с изумительным достоинством прошедших через страдания во имя славного дела: распространения Библии и Слова Божия в Англии. Сегодня перед Британией стоит задача поднять из невежества множество населяющих Землю народов, донести Слово Божие и до них. По счастью, у нас тоже есть свои герои, и вы сами убедитесь в этом, как только мы снова соберемся наверху, в зрительном зале.
В центре сцены стоял высокий, в рост человека, закрытый ящик из красного дерева. Оркестр заиграл «Правь, Британия!», и на сцене снова появились дети-сироты. Теперь они вышли чернолицыми и в черных париках, а вместо одежд на них были «леопардовые шкуры», сшитые из раскрашенного муслина. Мальчики держали в руках бамбуковые копья и картонные щиты, девочки — кокосовые орехи. Глаза и зубы детей сверкали.
— Африканцы, — пояснила Лидия Роуленд Блэару.
— Я так и подумал.
Важного вида девочка в тиаре и мантии «под горностая», связанной из крученой шерсти, выехала на сцену в обшитом парусиной корабле, который толкали два «африканца».
— Королева, — объяснила Лидия.
— Верно.
Стихли последние звуки гимна «Правь, Британия!», и корабль с королевой, несколько раз дернувшись, остановился возле ящика. Когда умолкли аплодисменты, епископ Хэнни вышел на сцену, поблагодарил девочку-королеву и других детей и выждал, пока не затих новый шквал аплодисментов.
— Мы живем с вами при начале нового века. Мы открываем новый мир, неся в него вместо тьмы — свет, вместо прежних оков — свободу и вместо примитивного выживания — возможность для всех участвовать в торговле, которая дает нам цейлонский чай, малайзийский каучук, шеффилдскую сталь, одежду из Манчестера; и все это доставляется на ливерпульских пароходах, в топках которых горит уголь Уигана. При этом мы ни на минуту не забываем, что любые наши начинания благословенны только тогда, когда путь им прокладывает Библия.
